? Здесь совсем не далеко.
Мы поднялись.
- Сол, пожалуй, я вернусь с тобой на яхту. Кажется, переела, взмолилась я.
Чак тут же подхватил меня под руку и бросил Солу:
- Гуд бай, старина, приятных сновидений. Ключи у меня есть.
И мы направились от набережной вверх по крутым, узким и темным улочкам. Из подворотен несло помоями и мочой, из крошечных садиков веяло чем-то лимонно-ванильным. Парень ловко карабкался вверх, выбирая затейливые, кривые переулки, мы молча следовали за ним.
- Наверняка нас здесь пристукнут. Буду рада. Ты-то отобьешься - герой. А я останусь жертвой на поле твоего чрезмерного тщеславия.
Чак положил мою ладонь на задний карман джинсов и подмигнул:
- Всегда ношу с собой. Очень удобная модель - 38,5 калибра.
Вслед за нашим гидом мы вошли в подворотню, смердящую не меньше других. В освещенном окне под крышей кто-то медленно перебирал струны мандолины.
- Брысь! - фыркнул парень и, пошуровав ключом в двери, от которой метнулись в темноту две крупные кошки, пропустил нас в дом.
В передней пахло воском и ещё чем-то церковным в сочетании с запахом сушеного изюма. Парень зажег лампу под стеклянным колпачком в бледно-зеленых воланчиках, едва освещавшую широкий коридор, уставленный старой темной мебелью. Меня охватило ощущение "большого" кино неореалистических лент, с жадностью, выдаваемой за отстраненность, запечатлевших черты исчезающего мира. Увы, здесь не было и привкуса грязного борделя, а настроение тихой грусти все больше подавляло мой авантюристический запал. Хотелось просто оставить на круглом столе, покрытом кружевной тяжелой скатертью, сотенную бумажку и бежать.
Нашему хозяину было не больше пятнадцати. Он остановился в дверях, показывая комнату. Довольно большая, чистая, с прибранной двуспальной кроватью в центре, над железной витой спинкой которой темнело распятие. Но почему-то маленькое, гораздо меньше, чем оставленная на выгоревших обоях тень.
- Здесь жили моя сестра и муж. Муж не вернулся из моря. Сестра уехала в горы к бабушке.
"Ага, и забрала большое, не помогшее её семейному счастью распятие", сообразила я. Хотелось порасспрашивать парня, но Чак пресек мой психологический интерес, властно скомандовав: "Секс!"
- Музыка? Вино? - осведомился хозяин.
- О'кей, музыка. И вино.
Парень включил патефон, от одного стариковского вида которого у меня зашлось сердце, и объявил:
- Бизе. Опера "Кармен".
Естественно, что же еще! С шипением прорывающаяся увертюра взбесила Чака, но я остановила его руку, тянущуюся к выключателю, и он впервые за этот вечер уступил, значительно посмотрев мне в глаза. Что же потребуется в оплату моего каприза?
Мы выпили по бокалу дешевого красного вина, причем Ромуальдос, как представился наш хозяин, отпил лишь половину. Затем он медленно, ритуально обошел комнату, зажигая свечи, которых оказалось множество. Наверно, парень вспоминал, как при этих свечах молилась его сестра. Потом встал в центре, вопросительно глядя на заказчиков. Чак кивнул на меня. Роми оказался на полголовы ниже и я осторожно сняла с его волос косынку - густые, блестящие, прямые, как у индейца пряди упали на лоб и щеки. Он опустил ресницы и мне показалось, что тонкие губы зашевелились, что-то шепча.
Надо немедленно прекратить все это. Совсем не похоже на развеселый "бардачок", задуманный Солом. Скорее, совращение подростка.
- Можешь остаться. Я ухожу одна.
Молниеносным движением Чак отбросил меня на кровать, скрипнувшую старыми пружинами. Чтобы не мять белого, ручной работы и столетней, должно быть, давности, кружевного покрывала, я сдвинулась на самый краешек и прямо ко мне Чак подтолкнул Роми.
Парень послушно застыл возле моих колен и стало заметно, что вишневый бархат болеро вытерт и перешит, золотая тесьма местами осыпалась, а в веренице латунных пуговок уцелели немногие. Я расстегнула лиф своего сарафана и отбросила его, гордо распрямив плечи. Освобожденные от шпилек волосы рассыпались по спине.
- Я тебе нравлюсь?
Он кивнул, опустив глаза. Тогда я сняла болеро и стала расстегивать пуговки на шелковой, тоже старой и явно с чужого, широкого плеча, рубахе. Открылась длинная шея с пульсирующей жилкой, гладкая загорелая грудь с амулетом на замызганном кожаном ремешке. Акулий зуб или ещё чей-то. Наверно, от сглаза и от таких вот циничных бандитов, как мы. Я приложила горячие губы к амулету, а потом к его едва обозначенным смуглым соскам. Вроде перекрестила. И, в довершении, опустив пояс его атласных брюк, коснулась губами кудрявого черного холмика...
...Мы покинули этот дом на рассвете.
- Не надо провожать. Сами найдем, - Чак махнул рукой в сторону синеющего внизу моря.
Роми кивнул. Он был одет во вчерашний костюм и выглядел так, будто ничего не произошло.
- Ну, расти большой, - высказала я заведомо непонятное парню пожелание.
- Один момент! Сеньора хочет золото? - вспомнил он мое вчерашнее пожелание и, не желая упускать бизнес, живо достал из-за пазухи коробку с прикрепленными на темно-синем бархате крестиками и образками.
- Да брось дурить, Дикси! Здесь и не пахнет золотом!
- О'кей, ченч? - обратилась я к парню, пропустив реплику Чака.
Затем сняла с шеи довольно толстенькую цепь трехцветного золота и протянула ему. Он не понял:
- Не имею денег покупать.
- Ченч, ченч, - я протянула руку к амулету на его груди.
- Это? - изумился парень.
- Да, да!
Мы обменялись дарами под ироничным взглядом Чака, прислонившегося к стволу дерева. Я нацепила на шею зуб акулы.
- Это нога большого краба. Я сам поймал. Сеньора будет очень быстро бегать! - объяснил мне обрадованный "тореадор" и даже помахал нам вслед.
- Вот так "старушка" в первый раз купила любовь юнца, - объяснила я Чаку, тянущему меня вниз почти бегом.
- Я достаточно заплатил ему за двоих.
- А может, я просто влюбилась! Да не тащи так. Эта крабья нога ещё не начала действовать. Не могу бегать после такой ночи.
- Мне чертовски хочется в море - прямо отсюда и нырнул бы!
- Тебе всегда чего-то хочется, счастливчик.
- По-моему, это ты пять минут назад выпрашивала у мальчишки его игрушку и разбрасывалась дорогими украшениями.
- Ты внимателен. Цепочка хорошая, да и малыш совсем неплохой. Мне кажется, я была у него первой.
Чак даже остановился и вытаращил на меня полные безыскусного изумления глаза.
- Даже я не был у него первый.
- Вообще-то я не думала, что у тебя склонности к мужеложству.
- Ерунда, попробовал пару раз и решил, что все женские приспособления намного интереснее.
- Значит, и сегодня ты продолжал сравнивать?
- Угу, чтобы с полной ответственностью заявить, - у тебя все лучше, и сзади, и спереди... Вообще, честно, мне мальчишки не по душе. Это я назло тебе связался, - процедил Чак куда-то в сторону, словно делал замечания по поводу прибрежных построек, и тоскливо прибавил. - Эх, в водичку бы, поскорее...
- А я все-таки буду думать, что была у него первой. Первой и последней женщиной такого класса.
- Думай, если так приятнее. Во всяком случае со "страховкой" все было в порядке. За это я отвечаю.
Я благодарно посмотрела на Чака и подумала, а может, у него такая любовь?
...Сол встречал нас на палубе. Выглядел он не очень-то отоспавшимся, и по тому, как старательно наигрывал утреннюю бодрость, я поняла, - старик не спал: шпионил. Вот только что и как удалось ему подглядеть в нашей монашеской спальне? Бедняга. Обменявшись тяжелыми взглядами, пассажиры "Лоллы" разошлись по своим каютам.
Расстались мы все на причале в Барселоне. Сол запер яхту, отдал причальный жетон дежурному и высоко подбросил сверкнувшие в утреннем солнце ключи.
- Я прямо отсюда к владельцам этой посудины. Поблагодарю и сдам "права". Их вилла поблизости. Благодарю за компанию, было приятное путешествие. Созвонимся, - бросил он мне и протянул руку Чаку.
Мы остались вдвоем на причале, как пять дней назад, - он со своими сумками, я - в белом клубном костюме, с курортным чемоданом в руке.
Забавно, но за все эти дни мы и словом не обмолвились о дальнейших планах, будто наше плавание - совершенно отдельный, несовместимый с остальным бытием эпизод - цветок, приживленный к бесплодному кактусу. Я часто вспоминала тот день, когда смотрела вслед удаляющемуся Чаку с лестничной площадки своего парижского дома и думала о том, что никогда больше не окажусь в его объятиях. Опустившаяся, увядшая Дикси с букетом сочных, алых роз, означающих страсть. Я не поставила цветы в воду, приговорив их к мучительной смерти - пусть изнемогают от жажды, сваленные на пыльной столешнице, ненужные, забытые. Как забыта и брошена была я...
Чак не узнает о причиненной мне боли и о том, что кроме интересующих его "приспособлений", у меня имеется нечто, именуемое душой. Ведь это относится к "симфониям и сонетам" ? области столь же недоступной "неутомимому фаллосу", как птичий щебет или морской прибой глухому.
- Куда ты теперь? - небрежно поинтересовалась я.
- Домой. Ты знаешь мои координаты... Дикси, я буду вспоминать наши забавы, - заверил он кислым голосом. (Может, так тоже объясняются в любви?)
- А я буду скучать и уйду в монастырь. Либо утоплюсь, - пообещала я, скрывая корявой шуткой свою тоску. Он даже не спросил, куда и каким рейсом я лечу, - может, мы оказались бы попутчиками.
- Извини, детка, мне надо торопиться, - он на секунду обнял меня и ободряюще потрепал по заду.
Поцелуй вышел официальным, как у членов советского правительства. На мачту опустевшей "Лолы" по-хозяйски насели, нагло галдя, чайки.
ПРИЗНАНИЯ И ЗАВЕРЕНИЯ
Я вернулась в свою парижскую квартиру и стала думать, чем бы себя занять. Кроме продавщицы и швеи на ум приходила лишь панель. Конечно, в том смысле, что можно было, наконец, проявить благосклонность к одному из претендентов на вакантную должность "содержателя". В результате я стала брать на дом подработку в виде финансовых отчетов небольшой фирмы, что вполне соответствовало моему незаконченному образованию и незавершенному все же отвращению к жизни.
Прошло почти два месяца с незабываемых дней нашего путешествия. В Париже вовсю бушевала весна, все цвело, сверкало и призывало к плотским радостям. Целовались буквально везде, даже за окошечком банка (вот бы папа порадовался!). Меня задевали на улицах и сразу множество приятелей вспомнило мой номер телефона. Но вирус всеотрицания, поселившийся во мне после миражного счастья, подначивал к монастырскому уединению и самоистязанию. Наверно, поэтому в один прекрасный день, когда меня в очередной раз навестил Сол, я переспала с ним. Просто так, по-дружески, в порядке сотрудничества и в знак того, что не держу ни зла на душе, ни камня за пазухой, ни каких-нибудь изъянов в других местах.
- Спасибо, Дикси. Это царский дар побирушке, - он был готов прослезиться, нащупывая на тумбочке сигареты. - Скажи честно, я очень противный?
- Прекрати канючить! Для твоего возраста ты просто жеребец. И, насколько я знаю, пока что тебе не приходилось покупать женщин? - Я почти не лукавила. Скрыв только то, что в постель с Солом ни за что больше не лягу. Ни за какую дружбу или контракты.
Нет, он не нуждался в гормональных инъекциях, поднимавших потенцию. В постели Соломон-бельгиец оказался простым работягой , робким и исполнительным одновременно. Наверно, его кто-то испугал в этом плане в юности.
- Знаешь, детка, у меня была очень строгая мать, Царство ей небесное. Что в ранце лежит всегда проверяла, в карманах рылась. Боялась, что я закурю или спрячу какую-нибудь прокоммунистическую литературу. Тогда все помешались на кубинцах. И однажды нашла презервативы. Мы надували их под краном и брызгались. Но она, со свойственной ей "опытностью" уверяла, что предмет использован по назначению... Меня отвели к психиатру.
Ты представляешь, одиннадцатилетний, кривоногий пацаненок, и без того круто закомплексованный своей низкорослостью и неспортивностью, на допросе у доктора, видящего в нем маленького извращенца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60