Но ведь это они, сильные и умные, придумали атомную бомбу и решили сбросить ее на японский город Хиросиму, и сбросили, и сожгли столько тысяч ни в чем не повинных людей. Это сделали ученые и умные люди. А слабые и глупые никогда бы до этого не додумались. И еще неизвестно, что принесло людям больше вреда, кто принес людям больше вреда - все эти сильные и умные, как Шарипов, люди или такие слабые, как он, Аксенов.
Он рассматривал роящихся в воздухе, как мошкара, сталкивающихся, падающих и взмывающих ангелов в белых свитерах, с металлическими крыльями, и думал о том, что не хочет принадлежать к числу этих сильных людей.
Ночью ему было жарко и плохо - он метался и стонал, а ему делали уколы, и он услышал, как кто-то сказал: "Кризис". Но он знал, что кризис это в капиталистических государствах, когда жгут хлопок и пшеницу ссыпают в море, но "кризис" значило еще что-то очень важное, очень связанное с ним, и он никак не мог вспомнить, что именно, и только повторял:
- Да, да, в море... пшеницу в море... И хлопок... В море и в огонь... А преимущества социалистического... Плановость... И еще есть слово... Я забыл какое... Плановость и... Я потом скажу... Я хочу спать... Я обязательно скажу... Но я хочу спать...
И он заснул.
Он проснулся под утро, когда серый свет из окна, смешиваясь с желтым светом электрической лампы, загороженной газетой, окрасил белый потолок в ту непонятную краску, о которой нельзя сказать - то ли она розовая, то ли голубая. У своей щеки и у губ он чувствовал что-то очень живое, очень хорошее, очень мягкое и душистое. И еще он чувствовал, что совсем здоров, что ему весело и хорошо, только в руках какая-то слабость.
Он осторожно повернул голову и увидел, что на подушке рядом с ним лежит медсестра с нежным именем Наташа. Она дежурила возле него и заснула на стуле, согнувшись, упав вперед лицом на подушку. Когда он попал в госпиталь, он сразу узнал Наташу. Она училась в одной школе с ним и Ольгой. Только младше тремя классами. Она очень переменилась - стала старше, лучше.
Он отодвинулся, посмотрел на девушку и ощутил захлестывающую, беспричинную радость - оттого, что все так замечательно в этом мире, и оттого, что есть этот мир. Только жалко было эту Наташу. Что она заснула, согнувшись на стуле и положив голову на подушку. Но он не стал ее будить, а осторожно погрузил пальцы в ее нежные волосы и снова прижался к ним щекой, чтобы восстановить ощущение, с которым он проснулся.
"Что же это было? - думал он. - Какие-то ангелы... Но при чем здесь ангелы? Это все мне снилось. А я здоров и сделаю что-то очень хорошее. Что-то просто замечательное. Чтобы всем было хорошо. И особенно этой Наташе..."
Он снова заснул и снова проснулся с тем же ощущением полного и цельного счастья, но Наташи рядом с ним уже не было. Она пришла позже, перед сдачей дежурства, и смотрела на него так радостно и благодарно, словно он уже совершил этот свой главный подвиг в жизни.
"Ах, как хорошо, как славно! - думал Аксенов, когда Наташа ушла. Что я уже здоров. Что выздоравливаю. Когда я выйду из госпиталя, я буду жить совсем по-другому. Я начну новую жизнь. Буду раньше вставать. Обязательно делать зарядку. И не под радио, а большую зарядку, как рассказывал майор Ведин, с эспандером. И обливаться холодной водой - для закалки. Брошу курить. Как генерал-майор Коваль. Буду работать над собой. Учиться. Каждый день. Сдам экзамены в академию. И я еще докажу... Я всем еще докажу, что я умею работать не хуже майора Шарипова. Даже лучше. Вот только Ольга... Как стыдно, что я написал ей это глупое письмо... - он сморщился от стыда. - Но это неважно. Я ей все объясню... А сейчас я позавтракаю и опять засну. Мне нужно побольше есть и спать: ведь я выздоравливаю... Но это славно и хорошо... И эта Наташа, и эти ее душистые волосы, и то, как она спала на моей подушке... Очень славно и чисто... Славно и хорошо..."
Он никогда не видел Ольгу в халате, и она показалась ему какой-то бесформенной, особенно в сравнении с Наташей, которой белый халат был удивительно к лицу, но врожденное чувство справедливости заставило его подумать: Наташа надевает свой халат, а Ольге дали чужой.
- Ты получила мое письмо? - спросил он, после того как Ольга рассказала, что говорила с палатным врачом о его здоровье и что нет никаких сомнений - скоро он будет совсем здоров.
- Нет. Мне сказали... что ты в госпитале.
Она не назвала, кто именно "сказал", но Аксенов это и так понял.
- Ты его и не читай. Просто порви. Я просто тогда, понимаешь, плохо себя чувствовал. Температура и всякое такое... Ты его порви. Порвешь?
- Хорошо, - охотно согласилась Ольга.
- А в самом деле я думаю совсем по-другому. Я думаю, что нужно разговаривать прямо и откровенно. И я хочу тебе сказать...
- Может, мы поговорим обо всем этом, когда ты выздоровеешь?
- Нет, я себя совсем хорошо чувствую, - сказал Аксенов, приподнимаясь на локте. - И ты не обижайся, но я буду говорить обо всем прямо...
Ольга молчала.
- Некоторые люди говорят, - продолжал Аксенов с новыми жесткими нотками в голосе, - что связывает не бумажка, не брачное свидетельство. И это верно. Я очень много думал над этим. Не бумажка и не то, что люди извини меня - живут друг с другом как муж и жена. А совсем другое. То, как они относятся друг к другу, дружат ли, любят ли друг друга... То, как долго это продолжается и насколько это важно для них. И вот если так посмотреть на то, что мы с тобой дружили и любили друг друга многие годы, еще со школы, то выйдет, что мы самые близкие люди. Но потом ты встретилась с майором Шариповым и полюбила его. Ты решила, что он лучше меня. Может быть, он и в самом деле привлекательнее, чем я, - он старше в звании, пользуется авторитетом, Герой Советского Союза, а я пока лейтенант. Но если ты согласна с тем, что я говорил до сих пор, то что же получается?.. Ну подумай сама: если все будут делать, как ты, тогда даже замужние женщины начнут оставлять мужей, чтобы выходить за тех, кто покажется им лучше. И не будет ни верности, ни любви. Потому что после этого лучшего ей кто-то может понравиться еще больше. Раз ты после меня полюбила майора Шарипова, так и он не может быть уверен в тебе. А вдруг ты после него тоже полюбишь еще кого-нибудь. А я не ищу лучшей. Я все равно отношусь к тебе почти по-прежнему. Хоть я и встретил очень хорошую девушку. Как человека и вообще... И я хочу, чтоб ты мне сказала прямо и честно: могут быть между нами прежние отношения? Или нет?
- Нет, - ответила Ольга. - Ведь ты это сам знаешь. Может быть, ты и прав. Я часто думаю о тебе и вспоминаю... И понимаю, что я перед тобой виновата. Но мне бы хотелось, чтобы мы остались друзьями. Хорошими, настоящими друзьями.
- Так не бывает, - ответил Аксенов, спокойно и строго глядя ей прямо в глаза. - Я не могу дружить с человеком, которого не уважаю.
Когда Ольга ушла, он не жалел о ее уходе. Он ее вычеркнул. Впервые он вычеркнул из своей жизни близкого человека и понял, что ему это придется делать еще не раз.
"Ничего, - думал он. - Это не так трудно. Я с этим справлюсь. Нужно только так думать, чтоб одно вытекало из другого, а другое из третьего. Нужно думать одной головой. Так, чтоб душа в этом не участвовала. Словно ее нет. И тогда очень спокойно и просто все становится..."
И он сейчас же забыл об уходе Ольги и о своем с ней разговоре, а стал снова радоваться тому, что он выздоровел и придумал так правильно и разумно устроить свою жизнь.
Г л а в а д в а д ц а т ь п е р в а я, из которой
становится известно, как бы хотел умереть майор Ведин
И сказал господь Моисею и
Аарону, говоря: "Когда у кого
появится на коже тела его опухоль,
или лишай, или пятно, и на коже тела
его сделается как бы язва проказы, то
должно привести его к Аарону
священнику или к одному из сынов его
священников. Священник осмотрит язву
на коже тела, и если волосы на язве
изменились в белые, и язва окажется
углубленною в кожу тела его, то это
язва проказы; священник, осмотрев
его, объявит его нечистым... У
прокаженного, на котором эта язва,
должна быть разодрана одежда, и
голова его должна быть не покрыта, и
до уст он должен быть закрыт и
кричать: "Нечист! нечист!"
Б и б л и я, "Л е в и т" XIII
Ведин не верил в удачу. Он много раз слышал, что бывают случаи, когда агент иностранной разведки попадается на какой-нибудь чепухе. Ну, например, на том, что начинает убегать от милиционера, который хотел указать ему, что он не там перешел улицу. Или что карманный воришка вытащил у резидента бумажник с шифрами и тому подобными аксессуарами шпионских романов и передал этот бумажник органам государственной безопасности.
Шарипов любил распевать одну песенку с разухабистой мелодией на эту тему. Как к жулику подошел "подозрительный граждан" и предложил ему "деньги-франки", чтобы он для него добыл военный план. Жулик взял у него "деньги-франки" и даже отнял чемодан, после чего передал властям НКВД, "с тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде. Меня ласкали власти, жал руку прокурор, а после посадили под усиленный надзор...".
В песенке все это выглядело смешно и приятно. Но в жизни он к удачам такого рода относился подозрительно, с недоверием, считая, что, если только случайность могла выявить и задержать агента, значит в нормальных условиях, без нее, он мог бы продолжать свою деятельность, из чего следовало, что чекисты плохо справляются с порученным им делом. Случайности, интуиция - все это, конечно, очень хорошо. Но главное постоянная, настойчивая, неутомимая работа. В конечном итоге серьезные результаты может дать только она.
Даже в игре на бильярде... Конечно, Шарипов может дать подставку, может промазать шар, считающийся верным даже не у такого классного игрока, как Шарипов. Но рассчитывать приходится не на это. Рассчитывать приходится на другое. Нужно как можно лучше прицелиться, как можно точнее ударить, а если смазал, постараться понять причину и не повторять ошибки. В этом и состояли правила игры.
Конь звонко и весело постукивал подковами по каменистой дороге, и ему нравилось вот так ехать одному в горах, потому что поездка тоже была работой - частью нужного, осмысленного дела, а в горах хорошо дышалось и думалось.
Глубокая, выбитая поколениями лошадей и ишаков горная дорога вилась по самой вершине горного хребта. Горы - издали серо-коричневые, со снежными, словно прозрачными вершинами - вблизи были разного цвета: местами красными от глины, изрезанной сверху вниз глубокими замысловатыми промоинами, местами бурыми: камни, рассыпавшиеся под воздействием солнца и ветра на прямоугольные, словно обрубленные куски разных размеров - от песчинки до скалы. Прямо среди камней бегали, перекликаясь, горные куропатки - кеклики.
На склонах - заросли фисташки, кое-где корявая смолистая арча древовидный можжевельник - темно-зеленая и низкая. Внезапно вблизи, в зарослях арчи грохнул выстрел, настолько гулкий, что по звуку напомнил противотанковое ружье. Конь, гнедой, энглизированный текинец, дернулся, сбился с аллюра и запрядал ушами. Ведин свернул с тропы к зарослям.
Старик в гиджуванском, толстом, мелкой стежки старом халате, с полами, подоткнутыми за пояс, перезаряжал мультык - старинное ружье с двумя деревянными сошками, которые при стрельбе упирались в землю.
- Салам алейкум! - Мир вам! - поздоровался Ведин. - Куда это вы стреляли?
- Алейкум ас-салам! - И вам мир! - с любопытством поглядывая на Ведина, ответил старик. - Кеклики...
Ведин увидел неподалеку в траве куропатку. Старик не спешил ее подобрать. Наблюдая за тем, с какой скоростью и сноровкой охотник перезаряжает свое оружие, Ведин впервые понял, что это старинное ружье действительно применялось и на войне.
А перезарядить его было совсем непросто. Для этого нужно было пересыпать из висевшей на поясе роговой пороховницы немного пороха в жестяной наперсток - мерку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54