Не помню, как мы вошли. Служанка уже спала, и мы, не зажигая лампу, поднялись в спальню Полины.
— Николай Львович, подождите, остыньте немного, — шептала она. — Это все те семена, из—за них вы такой нетерпеливый. Нет, не так, здесь булавка, — я дернулся, так как больно укололся. — Побудьте моей горничной, вот здесь, и здесь…
Но мне надоело быть горничной. Вне себя от страсти, я схватил атласный лиф ее платья и разорвал на две части. Ее милые небольшие груди обнажились, а соски затвердели от прикосновения моих ладоней.
Полина пошатнулась и, не удержавшись, упала на кровать. Я впился в ее губы. Поцелуям моим не было счета, я целовал ее глаза, шею, окружья сосков. Ее груди пахли фиалками.
— Ох, Николенька, что вы делаете со мной? Боже! Зачем? — и вдруг без какого-либо перерыва. — Почему вы медлите? Где вы?
А я в это время стаскивал с себя сапоги. Они сидели как влитые и без помощи моего Гарифуллина никак не снимались. Наконец, я рванул один сапог, затем другой, и расстегнуть мундир осталось секундным делом.
— Милая моя, Полинушка, родная, дайте я сниму с вас все эти юбки, — расшнуровать корсет оказалось не менее сложно, чем снять сапоги без денщика. Но я справился.
Меня всегда поражало женское белье. На тоненькое тело было наверчено столько материи и кружев, что я подавил желание снова разорвать эти все ненужные тряпки.
Наконец, никакой преграды уже не осталось между нами. Я залюбовался ее точеным стройным телом. Вся моя горячность куда-то исчезла, осталась только глубокая, всепроникающая страсть. Полина тихо охнула под тяжестью моего тела, и немного раздвинула ноги, чтобы мой воин смог легко проскользнуть в ее горячую впадину. Вначале я лишь примеривался к ее прерывистому дыханию, медленно продвигаясь все глубже и глубже, и, когда достиг преграды, понял по ее гортанному вскрику, что она ждет продолжения.
И мы пустились вскачь! Боже, что с нами было! Ее волосы растрепались, губы вспухли от желания, густые ресницы трепетали; закрыв дивные глаза с поволокой, она стонала и царапала мне спину, прижимаясь ко мне своим ненасытным телом. Меня обволакивал густой жар ее плоти, а я вбивал и вбивал себя, словно пыж в пушечное дуло.
Что-то изменилось… Полина словно подобралась, съежилась подо мной, застыла на мгновение, и вдруг ее естество задвигалось, заколебалось, при каждом качании орошая меня горячей и терпкой волной. Это было настолько упоительно, что я более не мог продолжать гонку — я напрягся из последних сил, и, опустошенный, рухнул рядом с ней.
— Коленька… — прошептала она. — Как это прекрасно!
Прости, Алеша, что я написал тебе такое, но мне надо было выговориться, а здесь все чужие. Да и не хотелось мне о Полине со здешними офицерами говорить, нельзя ронять честь дамы.
Пойду, подремлю немного.
Остаюсь,
Твой друг Николай Сомов.
* * *
Аполлинария Авилова, N-ск — Юлие Мироновой, Ливадия, Крым.
Юля, ma chere, я продолжаю свою историю.
Полиция, действительно, поставила охрану возле моего дома. Хмурый, нелюбезный дворник, видом, скорее, напоминающий кулачного борца, целыми днями метет мостовую перед домом и уже выскреб ее до блеска. На прохожих смотрит исподлобья и, наверняка, пугает добропорядочных мещан. Другого охранника я не вижу — сказали, что он будет сидеть в засаде напротив моего дома, а во время его дежурства из окна будет висеть рушник. Но напротив живет семья купца Дормидонтова, и мне непонятно, как у него разместят в доме чужого мужчину — у купца четыре взрослые дочери на выданье. А может быть, и, наоборот, он с радостью примет служивого человека, кто его знает?
Вчера вечером мы собрались у papa, я читала дневник Владимира, а потом мы все пытались разгадать загадку: кто убийца, зачем ему понадобился дневник моего мужа, и что общего у графа Кобринского со статским советником Ефимановым?
Утром Лазарь Петрович уехал в суд, а после суда заглянул к нашей Егоровой. И когда вернулся, то рассказал интересную новость: оказывается, Егорова в то время, когда посещала в гостиничном нумере Ефиманова, по его принуждению, страдала не только от стыда и унижения, но и от мерзкого запаха. Отец дал ей понюхать бусину, Егорова содрогнулась от отвращения и призналась, что именно этот запах гниющих фруктов она ощущала, когда приходила к Ефиманову. И еще она добавила, что однажды она пожаловалась на запах, на что попечитель ответил, что она выдумывает, а в комнате пахнет индийскими благовониями, которыми он наслаждается.
Итак, кое-что стало проясняться. Попечитель пользовался порошком из зерен пандануса, а граф Кобринский мечтал завладеть дневником моего покойного мужа, чтобы узнать, где эти зерна произрастают. Муж написал полный отчет о работе, отдал половину зерен, описал их свойства, а Кобринский присвоил его труды. В течение года он лечился порошком из этих зерен, почувствовал себя лучше (об этом отцу написал его друг) и захотел добыть еще волшебного лекарства. Он же секретарь географического общества и вполне мог снарядить экспедицию, вот только куда? Об этом ничего в дневнике не сказано, ибо для Владимира самого местонахождение острова оставалось тайной. Граф думал, что если в официальном отчете не указаны координаты острова, на котором растет чудесное дерево, то их вполне можно будет найти в личном дневнике Авилова, хранящемся у меня. И он придумал фокус с изданием книги, в которую должны были войти документы, написанные и собранные моим мужем. По преступному замыслу Кобринского, я, узнав, что географическое общество собирается издать книгу мужа, с радостью отдам им дневник, которого, якобы, не хватало для полной картины описания путешествия. Поэтому он поспешил приехать в N-ск, стоило лишь мне пообещать ему, что отдам дневник.
Преступник узнал, зачем приехал граф Кобринский, и задушил его, забрав дневник, ничего более не тронув. Зачем ему это понадобилось? Или он тоже хотел знать, где находится остров и остались ли у наследников Авилова еще целительные зерна? А может быть, в дневнике мой муж описал его? Эта мысль мне кажется самой подходящей. Преступник боялся разоблачения и поэтому убил графа и выкрал дневник.
Но убийца завладел фальшивкой. И чтобы он понял это, полиция попросила меня сыграть роль приманки. Может быть, я и подсадная утка, но уж никак не ягненок на заклании. Поэтому после того, как вернулась из прогулки по городу, я пошла к отцу в кабинет и попросила поговорить со мной.
— Полинушка, что у тебя такой осунувшийся вид? Мне не нравится твое настроение, дорогая.
— Мне оно тоже не нравится, papa… После того, как я позволила Кроликову установить слежку за моим домом, мне совершенно не хочется возвращаться туда.
И я рассказала отцу о просьбе Кроликова.
Он задумался:
— Полина, сегодня оставайся у нас, а завтра я что-нибудь придумаю.
Утром, спустившись вниз, я без стука вошла в кабинет отца и увидела у него посетителя — страшного человека с поломанным носом и вывороченными губами.
— О, простите, я не знала, что ты занят, — я тихо притворила дверь и ушла в гостиную.
Спустя полчаса отец освободился, неприятный посетитель ушел, и я услышала, как за ним хлопнула дверь.
— Кто это? — спросила я. — Он такой страшный!
— Мне жаль, что ты его увидела, дочь моя, — серьезно сказал отец. — Это не тот человек, с которым стоит знакомиться порядочной барышне. Я попросил его зайти к нам по твоему делу.
— Да кто же он? — нетерпеливо переспросила я. — Настя рассказывала, что какой-то страшный господин с мохнатыми бровями и переломанным носом, точь-в-точь как у твоего гостя, поздоровался с ней возле цирка.
— Очень интересно, — удивился papa, — надо будет спросить ее, при каких обстоятельствах это произошло. Обычно он не любит демонстрировать себя окружающим. Положение обязывает, la noblesse oblige… — помолчав, он добавил: — этот человек — хозяин «нижнего» N-ска, скрытого от любопытных глаз. Без его согласия не открывается ни один публичный дом и не совершается мало-мальски крупное ограбление. Я попросил его зайти, и он тут же явился с визитом. Это хорошо, значит, у меня еще есть влияние.
— Но он преступник! Как ты можешь с ним говорить?
— Не пойман — не вор, Полина, — отец нахмурился. — Я адвокат и прекрасно знаю, какой иногда малюсенькой лазейки хватает, чтобы выйти сухим из воды. И часто бывает, что именно я нахожу эту лазейку. С адвокатами не ссорятся.
— Можно ли мне узнать, о чем ты с ним говорил? Или это тайна следствия?
— Почему же нельзя? Я попросил господина Черского выяснить, не из его ли когорты убийца. Он уверял меня, что всех своих знает наперечет и что никому и в голову не пришло бы убивать господ высокого ранга.
— А проституток можно убивать? — во мне проснулась строптивость.
— Как ты можешь, Полина? — отец укоризненно покачал головой. — Речь шла о том, что Черский не давал никакого распоряжения. Это сделал пришлый человек, которого, кстати, нелегко будет найти.
— Думаю, что его скоро найдут…
— Зачем ты не посоветовалась со мной?! Это очень опасно, и я против того, чтобы подвергать дочь смертельной опасности. Нужно заявить в полицию, что ты готова отдать им дневник, и пусть сами ловят на живца. Без моей дочери.
— Нет, — заупрямилась я. — Я не отдам дневник Владимира. Это последнее, что осталось от него.
— Ну, хорошо, — согласился отец. — Только пообещай мне, что до того, пока не придет Черский с ответом, ты будешь находиться здесь и не выходить из дома.
— А когда он придет?
— Не знаю, но обещал скоро. Всего хорошего, доченька, мне пора, — он поцеловал меня в лоб и вышел. А я осталась.
Вот со скуки написала тебе такое длинное-предлинное письмо, словно я Нестор-летописец.
Пойду, проведаю Настю, она, наверняка, уже вернулась из института.
До свидания, Юлия.
Твоя далекая подруга Полина.
P.S. Перечитала письмо и поняла: кажется, я знаю, кто убийца. Если отбросить в сторону эмоции «Ах, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», то в результате остается только один подозреваемый. Но надо все тщательно проверить, иначе возведу напраслину на человека. Завтра же расскажу обо всем следователю, а пока прощаюсь.
Полина
Глава девятая
Отпевание состоится…
Второго февраля 1890 года отошел к Господу секретарь Императорского географического общества, кавалер ордена Святой Анны первой степени, граф Викентий Григорьевич Кобринский.
Отпевание состоится пятого февраля в женском монастыре Успения Богородицы в 11 часов утра.
Царство Небесное, вечный покой новопреставленному рабу Божьему.
* * *
Мария Игнатьевна Рамзина — Лазарю Петровичу Рамзину.
Дорогой мой племянник Лазарь Петрович! Пишет под мою диктовку Глафира Саввишна, так как я лежу и сил нет встать от горя, обрушившегося на меня. Себя виню, нет мне прощенья, что принудила Викентия Григорьевича приехать ко мне, глупой. Был бы он сейчас жив и здоров, хоть бы и далеко от меня.
Но он умер. Погиб нежданно, в одночасье. Никто не слышал как? Подлая рука убийцы нанесла страшный удар. Внезапно я осиротела, лишь плачу и молюсь, снова плачу и снова молюсь…
Викентий Григорьевич был необыкновенным человеком. И только сейчас, потеряв его, как когда-то потеряла мужа, я могу признаться — только его я любила всем своим сердцем.
И еще: он многое прощал. Когда он вернулся из Китая, я была уже выдана замуж, и Викентий только прислал мне свое благословение. Может быть, поэтому он никогда не женился, не мог забыть меня, грешницу.
Обращаюсь к тебе, Лазарь, с просьбой. Я намереваюсь похоронить Викентия Григорьевича на Варсонофьевском кладбище, рядом с могилой моего мужа, твоего дяди. Он был одинок, родственников не было, жены тоже. Всего себя отдавал службе на благо Отечества. Поэтому прошу тебя, во избежание всяческих недоразумений, будь моим стряпчим, дабы во всеоружии я смогла принять любые нападки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Николай Львович, подождите, остыньте немного, — шептала она. — Это все те семена, из—за них вы такой нетерпеливый. Нет, не так, здесь булавка, — я дернулся, так как больно укололся. — Побудьте моей горничной, вот здесь, и здесь…
Но мне надоело быть горничной. Вне себя от страсти, я схватил атласный лиф ее платья и разорвал на две части. Ее милые небольшие груди обнажились, а соски затвердели от прикосновения моих ладоней.
Полина пошатнулась и, не удержавшись, упала на кровать. Я впился в ее губы. Поцелуям моим не было счета, я целовал ее глаза, шею, окружья сосков. Ее груди пахли фиалками.
— Ох, Николенька, что вы делаете со мной? Боже! Зачем? — и вдруг без какого-либо перерыва. — Почему вы медлите? Где вы?
А я в это время стаскивал с себя сапоги. Они сидели как влитые и без помощи моего Гарифуллина никак не снимались. Наконец, я рванул один сапог, затем другой, и расстегнуть мундир осталось секундным делом.
— Милая моя, Полинушка, родная, дайте я сниму с вас все эти юбки, — расшнуровать корсет оказалось не менее сложно, чем снять сапоги без денщика. Но я справился.
Меня всегда поражало женское белье. На тоненькое тело было наверчено столько материи и кружев, что я подавил желание снова разорвать эти все ненужные тряпки.
Наконец, никакой преграды уже не осталось между нами. Я залюбовался ее точеным стройным телом. Вся моя горячность куда-то исчезла, осталась только глубокая, всепроникающая страсть. Полина тихо охнула под тяжестью моего тела, и немного раздвинула ноги, чтобы мой воин смог легко проскользнуть в ее горячую впадину. Вначале я лишь примеривался к ее прерывистому дыханию, медленно продвигаясь все глубже и глубже, и, когда достиг преграды, понял по ее гортанному вскрику, что она ждет продолжения.
И мы пустились вскачь! Боже, что с нами было! Ее волосы растрепались, губы вспухли от желания, густые ресницы трепетали; закрыв дивные глаза с поволокой, она стонала и царапала мне спину, прижимаясь ко мне своим ненасытным телом. Меня обволакивал густой жар ее плоти, а я вбивал и вбивал себя, словно пыж в пушечное дуло.
Что-то изменилось… Полина словно подобралась, съежилась подо мной, застыла на мгновение, и вдруг ее естество задвигалось, заколебалось, при каждом качании орошая меня горячей и терпкой волной. Это было настолько упоительно, что я более не мог продолжать гонку — я напрягся из последних сил, и, опустошенный, рухнул рядом с ней.
— Коленька… — прошептала она. — Как это прекрасно!
Прости, Алеша, что я написал тебе такое, но мне надо было выговориться, а здесь все чужие. Да и не хотелось мне о Полине со здешними офицерами говорить, нельзя ронять честь дамы.
Пойду, подремлю немного.
Остаюсь,
Твой друг Николай Сомов.
* * *
Аполлинария Авилова, N-ск — Юлие Мироновой, Ливадия, Крым.
Юля, ma chere, я продолжаю свою историю.
Полиция, действительно, поставила охрану возле моего дома. Хмурый, нелюбезный дворник, видом, скорее, напоминающий кулачного борца, целыми днями метет мостовую перед домом и уже выскреб ее до блеска. На прохожих смотрит исподлобья и, наверняка, пугает добропорядочных мещан. Другого охранника я не вижу — сказали, что он будет сидеть в засаде напротив моего дома, а во время его дежурства из окна будет висеть рушник. Но напротив живет семья купца Дормидонтова, и мне непонятно, как у него разместят в доме чужого мужчину — у купца четыре взрослые дочери на выданье. А может быть, и, наоборот, он с радостью примет служивого человека, кто его знает?
Вчера вечером мы собрались у papa, я читала дневник Владимира, а потом мы все пытались разгадать загадку: кто убийца, зачем ему понадобился дневник моего мужа, и что общего у графа Кобринского со статским советником Ефимановым?
Утром Лазарь Петрович уехал в суд, а после суда заглянул к нашей Егоровой. И когда вернулся, то рассказал интересную новость: оказывается, Егорова в то время, когда посещала в гостиничном нумере Ефиманова, по его принуждению, страдала не только от стыда и унижения, но и от мерзкого запаха. Отец дал ей понюхать бусину, Егорова содрогнулась от отвращения и призналась, что именно этот запах гниющих фруктов она ощущала, когда приходила к Ефиманову. И еще она добавила, что однажды она пожаловалась на запах, на что попечитель ответил, что она выдумывает, а в комнате пахнет индийскими благовониями, которыми он наслаждается.
Итак, кое-что стало проясняться. Попечитель пользовался порошком из зерен пандануса, а граф Кобринский мечтал завладеть дневником моего покойного мужа, чтобы узнать, где эти зерна произрастают. Муж написал полный отчет о работе, отдал половину зерен, описал их свойства, а Кобринский присвоил его труды. В течение года он лечился порошком из этих зерен, почувствовал себя лучше (об этом отцу написал его друг) и захотел добыть еще волшебного лекарства. Он же секретарь географического общества и вполне мог снарядить экспедицию, вот только куда? Об этом ничего в дневнике не сказано, ибо для Владимира самого местонахождение острова оставалось тайной. Граф думал, что если в официальном отчете не указаны координаты острова, на котором растет чудесное дерево, то их вполне можно будет найти в личном дневнике Авилова, хранящемся у меня. И он придумал фокус с изданием книги, в которую должны были войти документы, написанные и собранные моим мужем. По преступному замыслу Кобринского, я, узнав, что географическое общество собирается издать книгу мужа, с радостью отдам им дневник, которого, якобы, не хватало для полной картины описания путешествия. Поэтому он поспешил приехать в N-ск, стоило лишь мне пообещать ему, что отдам дневник.
Преступник узнал, зачем приехал граф Кобринский, и задушил его, забрав дневник, ничего более не тронув. Зачем ему это понадобилось? Или он тоже хотел знать, где находится остров и остались ли у наследников Авилова еще целительные зерна? А может быть, в дневнике мой муж описал его? Эта мысль мне кажется самой подходящей. Преступник боялся разоблачения и поэтому убил графа и выкрал дневник.
Но убийца завладел фальшивкой. И чтобы он понял это, полиция попросила меня сыграть роль приманки. Может быть, я и подсадная утка, но уж никак не ягненок на заклании. Поэтому после того, как вернулась из прогулки по городу, я пошла к отцу в кабинет и попросила поговорить со мной.
— Полинушка, что у тебя такой осунувшийся вид? Мне не нравится твое настроение, дорогая.
— Мне оно тоже не нравится, papa… После того, как я позволила Кроликову установить слежку за моим домом, мне совершенно не хочется возвращаться туда.
И я рассказала отцу о просьбе Кроликова.
Он задумался:
— Полина, сегодня оставайся у нас, а завтра я что-нибудь придумаю.
Утром, спустившись вниз, я без стука вошла в кабинет отца и увидела у него посетителя — страшного человека с поломанным носом и вывороченными губами.
— О, простите, я не знала, что ты занят, — я тихо притворила дверь и ушла в гостиную.
Спустя полчаса отец освободился, неприятный посетитель ушел, и я услышала, как за ним хлопнула дверь.
— Кто это? — спросила я. — Он такой страшный!
— Мне жаль, что ты его увидела, дочь моя, — серьезно сказал отец. — Это не тот человек, с которым стоит знакомиться порядочной барышне. Я попросил его зайти к нам по твоему делу.
— Да кто же он? — нетерпеливо переспросила я. — Настя рассказывала, что какой-то страшный господин с мохнатыми бровями и переломанным носом, точь-в-точь как у твоего гостя, поздоровался с ней возле цирка.
— Очень интересно, — удивился papa, — надо будет спросить ее, при каких обстоятельствах это произошло. Обычно он не любит демонстрировать себя окружающим. Положение обязывает, la noblesse oblige… — помолчав, он добавил: — этот человек — хозяин «нижнего» N-ска, скрытого от любопытных глаз. Без его согласия не открывается ни один публичный дом и не совершается мало-мальски крупное ограбление. Я попросил его зайти, и он тут же явился с визитом. Это хорошо, значит, у меня еще есть влияние.
— Но он преступник! Как ты можешь с ним говорить?
— Не пойман — не вор, Полина, — отец нахмурился. — Я адвокат и прекрасно знаю, какой иногда малюсенькой лазейки хватает, чтобы выйти сухим из воды. И часто бывает, что именно я нахожу эту лазейку. С адвокатами не ссорятся.
— Можно ли мне узнать, о чем ты с ним говорил? Или это тайна следствия?
— Почему же нельзя? Я попросил господина Черского выяснить, не из его ли когорты убийца. Он уверял меня, что всех своих знает наперечет и что никому и в голову не пришло бы убивать господ высокого ранга.
— А проституток можно убивать? — во мне проснулась строптивость.
— Как ты можешь, Полина? — отец укоризненно покачал головой. — Речь шла о том, что Черский не давал никакого распоряжения. Это сделал пришлый человек, которого, кстати, нелегко будет найти.
— Думаю, что его скоро найдут…
— Зачем ты не посоветовалась со мной?! Это очень опасно, и я против того, чтобы подвергать дочь смертельной опасности. Нужно заявить в полицию, что ты готова отдать им дневник, и пусть сами ловят на живца. Без моей дочери.
— Нет, — заупрямилась я. — Я не отдам дневник Владимира. Это последнее, что осталось от него.
— Ну, хорошо, — согласился отец. — Только пообещай мне, что до того, пока не придет Черский с ответом, ты будешь находиться здесь и не выходить из дома.
— А когда он придет?
— Не знаю, но обещал скоро. Всего хорошего, доченька, мне пора, — он поцеловал меня в лоб и вышел. А я осталась.
Вот со скуки написала тебе такое длинное-предлинное письмо, словно я Нестор-летописец.
Пойду, проведаю Настю, она, наверняка, уже вернулась из института.
До свидания, Юлия.
Твоя далекая подруга Полина.
P.S. Перечитала письмо и поняла: кажется, я знаю, кто убийца. Если отбросить в сторону эмоции «Ах, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», то в результате остается только один подозреваемый. Но надо все тщательно проверить, иначе возведу напраслину на человека. Завтра же расскажу обо всем следователю, а пока прощаюсь.
Полина
Глава девятая
Отпевание состоится…
Второго февраля 1890 года отошел к Господу секретарь Императорского географического общества, кавалер ордена Святой Анны первой степени, граф Викентий Григорьевич Кобринский.
Отпевание состоится пятого февраля в женском монастыре Успения Богородицы в 11 часов утра.
Царство Небесное, вечный покой новопреставленному рабу Божьему.
* * *
Мария Игнатьевна Рамзина — Лазарю Петровичу Рамзину.
Дорогой мой племянник Лазарь Петрович! Пишет под мою диктовку Глафира Саввишна, так как я лежу и сил нет встать от горя, обрушившегося на меня. Себя виню, нет мне прощенья, что принудила Викентия Григорьевича приехать ко мне, глупой. Был бы он сейчас жив и здоров, хоть бы и далеко от меня.
Но он умер. Погиб нежданно, в одночасье. Никто не слышал как? Подлая рука убийцы нанесла страшный удар. Внезапно я осиротела, лишь плачу и молюсь, снова плачу и снова молюсь…
Викентий Григорьевич был необыкновенным человеком. И только сейчас, потеряв его, как когда-то потеряла мужа, я могу признаться — только его я любила всем своим сердцем.
И еще: он многое прощал. Когда он вернулся из Китая, я была уже выдана замуж, и Викентий только прислал мне свое благословение. Может быть, поэтому он никогда не женился, не мог забыть меня, грешницу.
Обращаюсь к тебе, Лазарь, с просьбой. Я намереваюсь похоронить Викентия Григорьевича на Варсонофьевском кладбище, рядом с могилой моего мужа, твоего дяди. Он был одинок, родственников не было, жены тоже. Всего себя отдавал службе на благо Отечества. Поэтому прошу тебя, во избежание всяческих недоразумений, будь моим стряпчим, дабы во всеоружии я смогла принять любые нападки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35