И опять жди утра!
Тщательно все взвесив, Бродекен решил взять расследование преступления в свои руки; его даже не пугала сверхурочная работа. Среди местных жителей взломщика вряд ли стоило искать. В городке, пожалуй, не нашлось бы такого прожженного безбожника, который отважился бы обчистить кладовку пастора и украсть добровольные пожертвования прихожан. Еды у них и так хватало, а деньги гораздо легче было бы стянуть во время мессы. Поэтому речь могла идти только о чужаке. С момента взлома не прошло еще и часа; ближайшая станция находится в одиннадцати километрах - это не меньше двух часов ходьбы. Бродекен решил, что, если повезет, он успеет еще изловить вора. Поспешно вернувшись в префектуру, он вывел из гаража мотоцикл.
За три километра до Перреона, когда как раз кончался бензин, он наткнулся на бородатого старика в обтрепанной одежде, который сидел на краю лужка и безмятежно поглощал деликатесы из пасторской кладовки. Но только он с наслаждением сделал большой глоток божоле, как в его грудь неожиданно уткнулся пистолет префекта. Клод Бродекен по натуре был человеком миролюбивым, однако наглая невозмутимость, с какой старик опустошал бутылку, пока не заметил его, вывела префекта из равновесия.
- Ах ты, подонок несчастный! - вскричал он и, схватив старика за лацканы изношенного пиджака, рывком поставил на ноги. Тряся его как грушу, он продолжал бушевать: - Совести у тебя нет! Залезть в дом к господину пастору?! Сколько стоит Монтежур, - такого свинства еще не было... Чтоб тебя черти разодрали!
Старик равнодушно пожал плечами.
- Переживет его преподобие, здесь вон еще сколько всего... - сказал он смиренно и нагнулся, чтобы собрать разбросанные вокруг банки с паштетом из гусиной печени, колбасы и куски ветчины.
Бродекен вырвал из его рук мешок и, показывая пистолетом на раздувшийся карман брюк, спросил:
- Ну, что там у тебя еще? Давай-ка выкладывай!
Старик со вздохом полез в карман и вытащил толстенную пачку франков.
- Слава богу! - с облегчением пробормотал префект и побыстрее спрятал деньги в карман мундира. С его души свалился камень: общественные деньги были спасены.
Доставка задержанного была связана с определенными трудностями. Мешок Бродекен повесил на руль, правой рукой катил мотоцикл, а левой, в которой держал пистолет, подталкивал перед собой бродягу. Обратная дорога в Монтежур шла по холмам и казалась бесконечной. Уже через два километра префект с трудом переводил дыхание. На лбу крупными каплями выступил пот, и даже расстегнув ворот мундира, он не почувствовал ни малейшего облегчения. О том, чтобы вовремя закончить работу, нечего было и мечтать. Не долго думая, префект изменил тактику и заставил бродягу толкать мотоцикл. Однако, не пройдя и ста метров, старик выбился из сил.
- Месье, - задыхаясь, сказал он, - это уж больно строгое наказание... Мне ведь шестьдесят два года. И ничего такого страшного я не натворил, чтобы из меня тянуть последние жилы. Я буду жаловаться министру юстиции. Применение насилия к арестованным строжайше запрещено законом. Я в этом хорошо разбираюсь, и мне не хотелось бы доставлять вам неприятности...
Так что префекту Бродекену ничего другого не оставалось, как самому, отдуваясь и проклиная все на свете, тащить мотоцикл до Монтежура.
В городке обессилевшего префекта встречали как героя. Весь Монтежур был преисполнен благодарности: да, на французскую полицию можно положиться! К тому же жители не могли скрыть своей радости - наконец-то в их скучной деревенской жизни появилось хоть какое-то развлечение. Самый настоящий взломщик! Это почти праздник. Перед префектурой собрались сотни крестьян; они болтали, спорили о том, что еще может быть на совести у этого типа. То один, то другой вспоминал, как в последние месяцы у него что-то там пропадало... Теперь все сваливали на задержанного бродягу, который в это время, ни о чем таком не подозревая, сидел в канцелярии префектуры на первом допросе.
- Фамилия? - начал энергично Бродекен, вставив в заезженную пишущую машинку бланк протокола допроса.
- Пьер Батист Розуа, родился 18 января 1894 года в Марманде, последнее местопроживание - Пон-л'Эвек, - зачастил бродяга в ответ, показывая этим, что хорошо знаком с формальностями допроса в полиции.
- Профессия? - продолжал спрашивать Бродекен.
- Никакой, - с готовностью ответил Розуа и начал вертеть ручку, которая лежала перед ним на столе.
- Никакой? Как это?.. Вы же должны были на что-то жить? - Теперь, во время официального допроса, префект старался обращаться, как положено, на "вы".
- Так ведь мой отец, месье, был бедным поденщиком, у него не было ни денег, ни терпения, чтобы дать мне какую-нибудь профессию. Пока я ходил в школу, то помогал ему в имении, где он работал. Однако у меня там не было будущего. Поэтому в четырнадцать лет я удрал. С тех пор и кочую... летом, по крайней мере.
- А зимой?
- В основном сижу в тюрьме. Там тепло и мало-мальски кормят. В Пон-л'Эвеке, во всяком случае, вполне сносно...
- Итак, у вас есть судимости, - прервал словесный поток старика Бродекен и начал стучать на машинке.
- Да уж хватает... По-моему, тридцать одна, но за точность не ручаюсь. В моем возрасте уже трудно полагаться на память. Да ведь можно по документам точно сосчитать...
Префект оторвался от машинки и недоверчиво покачал головой:
- Тридцать одна судимость?! Не может быть!
- Может, может, - с живостью подтвердил Пьер Розуа, - подсчитайте сами: мне шестьдесят два, а зимой я все время на квартире... Все сходится.
Бродекен тихо присвистнул и с подвохом спросил:
- И что, тоже за кражу?
- Тоже за кражу, - утвердительно повторил Розуа и с сожалением пожал плечами, как будто хотел сказать: а что оставалось делать.
Префект прокрутил валик пишущей машинки на одну строчку назад. Он раньше уже напечатал "имеет судимость", а теперь добавил "за такое же преступление". Затем прищелкнул языком:
- Это вам дорого обойдется, Розуа. Повторные кражи?..
Судья будет беспощаден.
- Но ведь больше пяти месяцев не дадут? - озабоченно осведомился бродяга и принялся на пальцах считать, сможет ли он к весне выйти из тюрьмы.
- Посмотрим, посмотрим, - с ноткой торжественности в голосе проговорил Бродекен; он был явно горд, что занимается преступлением, которое предполагает столь строгое наказание. Префект облокотился двумя руками на стол и пригладил усы:
- Так, а теперь давайте обратимся к обстоятельствам дела. Почему вы, Розуа, вломились в дом господина пастора? Рассказывайте всё, как было, и, пожалуйста, без уверток, я же все равно выведу вас на чистую воду.
- А что здесь выводить на чистую воду, месье? Его преподобие был как раз в ризнице, дверь в дом стояла открытой... Я собирался возвращаться в Пон-л'Эвек, и мне на проезд нужны были деньги. Осень в этом году очень ранняя - уже слишком холодно, чтобы ночевать под открытым небом. Мне пора на зимнюю квартиру...
- Почему же вы к господину пастору?..
- Именно поэтому, я ведь уже сказал. На дорогу мне нужно было что-нибудь из продуктов. Пешком ведь до Пон-л'Эвека недели четыре добираться...
Бродекен сильно стукнул кулаком по столу, так что из чернильницы выплеснулись чернила:
- Черт побери! Что вы заладили с этим вашим Пон-л'Эвеком?1
Розуа испуганно вздрогнул:
- Последние годы я все время зимовал в Пон-л'Эвеке. Там можно жить. У директора Билла доброе сердце, вы понимаете?
Префект Бродекен в отчаянии посмотрел на потолок прокуренной канцелярии:
- Ну, теперь вы мне будете рассказывать, что специально совершали в этом Пон-л'Эвеке преступления, чтобы попасть в тамошнюю тюрьму!
- Во всяком случае, я всегда старался так делать, - скромно ответил Розуа и уставился в пол.
Бродекен что-то отстучал на машинке:
- На этот раз вы наверняка перезимуете у нас, это я вам гарантирую. Ну а теперь давайте рассказывайте наконец, что вы украли у господина пастора!
Дальнейший допрос прошел без каких-либо отступлений. Только когда Розуа подписал протокол и префект Бродекен достал из письменного стола ключи от тюрьмы, старик робко поднял руку и осведомился:
- Месье, пожалуйста, ведь Пон-л'Эвек мое последнее местожительство... Нельзя ли меня перевести туда?
- Место преступления, мой дорогой, - Монтежур. Этого достаточно, чтобы оставить вас здесь. - И, отклонив все дальнейшие возражения, Бродекен доставил старика через дорогу, в местную тюрьму.
Тюрьма, а скорее - обыкновенная кутузка, раньше была коровником, и только недавно, за неимением лучшего, его переделали в тюрьму. Две оштукатуренные стены, возведенные при этом, разделили все помещение на три камеры. На окна, которые и так были слишком узкими, чтобы в них пролезть, местный кузнец нацепил толстенные решетки. Меблировка напоминала о средневековых темницах: в каждой камере было по два тюфяка с соломой, по табурету и колченогому столу, да еще по доильному ведру для естественных надобностей. Печки в наличии не было.
Мысль о том, что ему придется провести здесь зиму, заставила Розуа содрогнуться от ужаса.
Три дня и три ночи просидел Розуа в камере, ни разу не потревоженный префектом. Только деревенский ночной сторож приносил арестованному более чем скудную еду. Утром четвертого дня в окна префектуры ворвался ужасный шум, исходивший из коровника. Розуа разбил в щепки стол и табурет, расколотил табуретной ножкой стекло в зарешеченном окне и выбросил на улицу обломки тюремного инвентаря. При этом он так бушевал и кричал, что префект бежал через улицу, словно в местечке была объявлена пожарная тревога.
Розуа потребовал встречи с министром юстиции. Бродекен струсил и забрал бродягу с собой в префектуру. Пытаясь утихомирить Розуа, он стал объяснять ему, что обработка материала по делу требует времени: нужно написать в трех экземплярах протоколы, допросить всех свидетелей, да еще подготовить отдельный отчет о происшедшем. Этого требует инструкция. Но уже сегодня документы будут представлены в Перреон, судебному следователю. А там вскоре состоится суд, и Розуа переведут в городскую тюрьму.
- Суд и всю эту чепуху можете оставить для себя! - со злостью выпалил Пьер Розуа. - Я хочу, чтобы меня судили не в Перреоне, а в Пон-л'Эвеке, черт вас возьми!
Префект Бродекен взвился: сколько можно слушать об этом проклятом Пон-л'Эвеке!
- Я же тебе уже десять раз говорил, что тебя будут судить там, где совершено преступление! Так предписывает закон. А французский законопорядок это тебе не бродячий цирк, который выступает там, где ему захочется!
Розуа покачал седой головой:
- Законы я знаю, можешь меня не учить. Там записано, что преступника, если он совершил преступления в нескольких местах, судят там, где совершено наиболее тяжкое. А самое тяжкое я совершил именно в Пон-л'Эвеке.
Бродекен прищурился и, перегнувшись через стол, схватил старика за грудь. Подтянув его вплотную к себе, он, как дворовый пес, почуявший поблизости бездомного кота, зло прорычал:
- Та-ак, значит, у тебя за душой еще что-то есть, каналья! То-то я думаю... Ну что ж, давай выкладывай, что ты еще украл! Ну, говори!
- Я убийца, даже вдвойне убийца! В Пон-л'Эвеке я прикончил двух человек, вот так!
Он вырвался из рук префекта, вскочил и гордо выпрямился, будто только что сообщил, что президент посвятил его в кавалеры ордена Почетного легиона.
Бродекен на мгновение лишился дара речи, но тут же догадался о цели подобного признания: бродяга непременно хотел вернуться в Пон-л'Эвек! В чем тут было дело - Бродекен еще не понимал. Но если старик берет на себя даже двойное убийство, видимо, для этого есть какие-то веские причины. Надо было бы в этом разобраться... Во всяком случае, он хотел поломать планы старика. Его нужно оставить сидеть в коровнике, пока не посинеет. Бродекен мог еще четыре недели держать протоколы в своем письменном столе, до тех пор, пока не начнутся рождественские праздники, и тогда судебное разбирательство в этом году уже не смогло бы состояться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Тщательно все взвесив, Бродекен решил взять расследование преступления в свои руки; его даже не пугала сверхурочная работа. Среди местных жителей взломщика вряд ли стоило искать. В городке, пожалуй, не нашлось бы такого прожженного безбожника, который отважился бы обчистить кладовку пастора и украсть добровольные пожертвования прихожан. Еды у них и так хватало, а деньги гораздо легче было бы стянуть во время мессы. Поэтому речь могла идти только о чужаке. С момента взлома не прошло еще и часа; ближайшая станция находится в одиннадцати километрах - это не меньше двух часов ходьбы. Бродекен решил, что, если повезет, он успеет еще изловить вора. Поспешно вернувшись в префектуру, он вывел из гаража мотоцикл.
За три километра до Перреона, когда как раз кончался бензин, он наткнулся на бородатого старика в обтрепанной одежде, который сидел на краю лужка и безмятежно поглощал деликатесы из пасторской кладовки. Но только он с наслаждением сделал большой глоток божоле, как в его грудь неожиданно уткнулся пистолет префекта. Клод Бродекен по натуре был человеком миролюбивым, однако наглая невозмутимость, с какой старик опустошал бутылку, пока не заметил его, вывела префекта из равновесия.
- Ах ты, подонок несчастный! - вскричал он и, схватив старика за лацканы изношенного пиджака, рывком поставил на ноги. Тряся его как грушу, он продолжал бушевать: - Совести у тебя нет! Залезть в дом к господину пастору?! Сколько стоит Монтежур, - такого свинства еще не было... Чтоб тебя черти разодрали!
Старик равнодушно пожал плечами.
- Переживет его преподобие, здесь вон еще сколько всего... - сказал он смиренно и нагнулся, чтобы собрать разбросанные вокруг банки с паштетом из гусиной печени, колбасы и куски ветчины.
Бродекен вырвал из его рук мешок и, показывая пистолетом на раздувшийся карман брюк, спросил:
- Ну, что там у тебя еще? Давай-ка выкладывай!
Старик со вздохом полез в карман и вытащил толстенную пачку франков.
- Слава богу! - с облегчением пробормотал префект и побыстрее спрятал деньги в карман мундира. С его души свалился камень: общественные деньги были спасены.
Доставка задержанного была связана с определенными трудностями. Мешок Бродекен повесил на руль, правой рукой катил мотоцикл, а левой, в которой держал пистолет, подталкивал перед собой бродягу. Обратная дорога в Монтежур шла по холмам и казалась бесконечной. Уже через два километра префект с трудом переводил дыхание. На лбу крупными каплями выступил пот, и даже расстегнув ворот мундира, он не почувствовал ни малейшего облегчения. О том, чтобы вовремя закончить работу, нечего было и мечтать. Не долго думая, префект изменил тактику и заставил бродягу толкать мотоцикл. Однако, не пройдя и ста метров, старик выбился из сил.
- Месье, - задыхаясь, сказал он, - это уж больно строгое наказание... Мне ведь шестьдесят два года. И ничего такого страшного я не натворил, чтобы из меня тянуть последние жилы. Я буду жаловаться министру юстиции. Применение насилия к арестованным строжайше запрещено законом. Я в этом хорошо разбираюсь, и мне не хотелось бы доставлять вам неприятности...
Так что префекту Бродекену ничего другого не оставалось, как самому, отдуваясь и проклиная все на свете, тащить мотоцикл до Монтежура.
В городке обессилевшего префекта встречали как героя. Весь Монтежур был преисполнен благодарности: да, на французскую полицию можно положиться! К тому же жители не могли скрыть своей радости - наконец-то в их скучной деревенской жизни появилось хоть какое-то развлечение. Самый настоящий взломщик! Это почти праздник. Перед префектурой собрались сотни крестьян; они болтали, спорили о том, что еще может быть на совести у этого типа. То один, то другой вспоминал, как в последние месяцы у него что-то там пропадало... Теперь все сваливали на задержанного бродягу, который в это время, ни о чем таком не подозревая, сидел в канцелярии префектуры на первом допросе.
- Фамилия? - начал энергично Бродекен, вставив в заезженную пишущую машинку бланк протокола допроса.
- Пьер Батист Розуа, родился 18 января 1894 года в Марманде, последнее местопроживание - Пон-л'Эвек, - зачастил бродяга в ответ, показывая этим, что хорошо знаком с формальностями допроса в полиции.
- Профессия? - продолжал спрашивать Бродекен.
- Никакой, - с готовностью ответил Розуа и начал вертеть ручку, которая лежала перед ним на столе.
- Никакой? Как это?.. Вы же должны были на что-то жить? - Теперь, во время официального допроса, префект старался обращаться, как положено, на "вы".
- Так ведь мой отец, месье, был бедным поденщиком, у него не было ни денег, ни терпения, чтобы дать мне какую-нибудь профессию. Пока я ходил в школу, то помогал ему в имении, где он работал. Однако у меня там не было будущего. Поэтому в четырнадцать лет я удрал. С тех пор и кочую... летом, по крайней мере.
- А зимой?
- В основном сижу в тюрьме. Там тепло и мало-мальски кормят. В Пон-л'Эвеке, во всяком случае, вполне сносно...
- Итак, у вас есть судимости, - прервал словесный поток старика Бродекен и начал стучать на машинке.
- Да уж хватает... По-моему, тридцать одна, но за точность не ручаюсь. В моем возрасте уже трудно полагаться на память. Да ведь можно по документам точно сосчитать...
Префект оторвался от машинки и недоверчиво покачал головой:
- Тридцать одна судимость?! Не может быть!
- Может, может, - с живостью подтвердил Пьер Розуа, - подсчитайте сами: мне шестьдесят два, а зимой я все время на квартире... Все сходится.
Бродекен тихо присвистнул и с подвохом спросил:
- И что, тоже за кражу?
- Тоже за кражу, - утвердительно повторил Розуа и с сожалением пожал плечами, как будто хотел сказать: а что оставалось делать.
Префект прокрутил валик пишущей машинки на одну строчку назад. Он раньше уже напечатал "имеет судимость", а теперь добавил "за такое же преступление". Затем прищелкнул языком:
- Это вам дорого обойдется, Розуа. Повторные кражи?..
Судья будет беспощаден.
- Но ведь больше пяти месяцев не дадут? - озабоченно осведомился бродяга и принялся на пальцах считать, сможет ли он к весне выйти из тюрьмы.
- Посмотрим, посмотрим, - с ноткой торжественности в голосе проговорил Бродекен; он был явно горд, что занимается преступлением, которое предполагает столь строгое наказание. Префект облокотился двумя руками на стол и пригладил усы:
- Так, а теперь давайте обратимся к обстоятельствам дела. Почему вы, Розуа, вломились в дом господина пастора? Рассказывайте всё, как было, и, пожалуйста, без уверток, я же все равно выведу вас на чистую воду.
- А что здесь выводить на чистую воду, месье? Его преподобие был как раз в ризнице, дверь в дом стояла открытой... Я собирался возвращаться в Пон-л'Эвек, и мне на проезд нужны были деньги. Осень в этом году очень ранняя - уже слишком холодно, чтобы ночевать под открытым небом. Мне пора на зимнюю квартиру...
- Почему же вы к господину пастору?..
- Именно поэтому, я ведь уже сказал. На дорогу мне нужно было что-нибудь из продуктов. Пешком ведь до Пон-л'Эвека недели четыре добираться...
Бродекен сильно стукнул кулаком по столу, так что из чернильницы выплеснулись чернила:
- Черт побери! Что вы заладили с этим вашим Пон-л'Эвеком?1
Розуа испуганно вздрогнул:
- Последние годы я все время зимовал в Пон-л'Эвеке. Там можно жить. У директора Билла доброе сердце, вы понимаете?
Префект Бродекен в отчаянии посмотрел на потолок прокуренной канцелярии:
- Ну, теперь вы мне будете рассказывать, что специально совершали в этом Пон-л'Эвеке преступления, чтобы попасть в тамошнюю тюрьму!
- Во всяком случае, я всегда старался так делать, - скромно ответил Розуа и уставился в пол.
Бродекен что-то отстучал на машинке:
- На этот раз вы наверняка перезимуете у нас, это я вам гарантирую. Ну а теперь давайте рассказывайте наконец, что вы украли у господина пастора!
Дальнейший допрос прошел без каких-либо отступлений. Только когда Розуа подписал протокол и префект Бродекен достал из письменного стола ключи от тюрьмы, старик робко поднял руку и осведомился:
- Месье, пожалуйста, ведь Пон-л'Эвек мое последнее местожительство... Нельзя ли меня перевести туда?
- Место преступления, мой дорогой, - Монтежур. Этого достаточно, чтобы оставить вас здесь. - И, отклонив все дальнейшие возражения, Бродекен доставил старика через дорогу, в местную тюрьму.
Тюрьма, а скорее - обыкновенная кутузка, раньше была коровником, и только недавно, за неимением лучшего, его переделали в тюрьму. Две оштукатуренные стены, возведенные при этом, разделили все помещение на три камеры. На окна, которые и так были слишком узкими, чтобы в них пролезть, местный кузнец нацепил толстенные решетки. Меблировка напоминала о средневековых темницах: в каждой камере было по два тюфяка с соломой, по табурету и колченогому столу, да еще по доильному ведру для естественных надобностей. Печки в наличии не было.
Мысль о том, что ему придется провести здесь зиму, заставила Розуа содрогнуться от ужаса.
Три дня и три ночи просидел Розуа в камере, ни разу не потревоженный префектом. Только деревенский ночной сторож приносил арестованному более чем скудную еду. Утром четвертого дня в окна префектуры ворвался ужасный шум, исходивший из коровника. Розуа разбил в щепки стол и табурет, расколотил табуретной ножкой стекло в зарешеченном окне и выбросил на улицу обломки тюремного инвентаря. При этом он так бушевал и кричал, что префект бежал через улицу, словно в местечке была объявлена пожарная тревога.
Розуа потребовал встречи с министром юстиции. Бродекен струсил и забрал бродягу с собой в префектуру. Пытаясь утихомирить Розуа, он стал объяснять ему, что обработка материала по делу требует времени: нужно написать в трех экземплярах протоколы, допросить всех свидетелей, да еще подготовить отдельный отчет о происшедшем. Этого требует инструкция. Но уже сегодня документы будут представлены в Перреон, судебному следователю. А там вскоре состоится суд, и Розуа переведут в городскую тюрьму.
- Суд и всю эту чепуху можете оставить для себя! - со злостью выпалил Пьер Розуа. - Я хочу, чтобы меня судили не в Перреоне, а в Пон-л'Эвеке, черт вас возьми!
Префект Бродекен взвился: сколько можно слушать об этом проклятом Пон-л'Эвеке!
- Я же тебе уже десять раз говорил, что тебя будут судить там, где совершено преступление! Так предписывает закон. А французский законопорядок это тебе не бродячий цирк, который выступает там, где ему захочется!
Розуа покачал седой головой:
- Законы я знаю, можешь меня не учить. Там записано, что преступника, если он совершил преступления в нескольких местах, судят там, где совершено наиболее тяжкое. А самое тяжкое я совершил именно в Пон-л'Эвеке.
Бродекен прищурился и, перегнувшись через стол, схватил старика за грудь. Подтянув его вплотную к себе, он, как дворовый пес, почуявший поблизости бездомного кота, зло прорычал:
- Та-ак, значит, у тебя за душой еще что-то есть, каналья! То-то я думаю... Ну что ж, давай выкладывай, что ты еще украл! Ну, говори!
- Я убийца, даже вдвойне убийца! В Пон-л'Эвеке я прикончил двух человек, вот так!
Он вырвался из рук префекта, вскочил и гордо выпрямился, будто только что сообщил, что президент посвятил его в кавалеры ордена Почетного легиона.
Бродекен на мгновение лишился дара речи, но тут же догадался о цели подобного признания: бродяга непременно хотел вернуться в Пон-л'Эвек! В чем тут было дело - Бродекен еще не понимал. Но если старик берет на себя даже двойное убийство, видимо, для этого есть какие-то веские причины. Надо было бы в этом разобраться... Во всяком случае, он хотел поломать планы старика. Его нужно оставить сидеть в коровнике, пока не посинеет. Бродекен мог еще четыре недели держать протоколы в своем письменном столе, до тех пор, пока не начнутся рождественские праздники, и тогда судебное разбирательство в этом году уже не смогло бы состояться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42