Вы ведь давали клятву!
Еще тише, чем прежде, так, что многие сидящие в зале почти ничего не могли разобрать, Мэри рассказала, что бандит забрал у ее друга бумажник и мелочь и приказал ему уезжать. Тот уехал. Ее же бандит притащил в свой автомобиль и под пистолетом заставил раздеться.
Понизив голос, прокурор стал выяснять самые интимные подробности совершенного преступления. Для семнадцатилетней девушки с монастырским воспитанием это был сущий ад - во всеуслышание рассказывать обо всем том ужасе, который она пережила. Почти шепотом, постоянно запинаясь от стыда и отвращения, отвечала она на безжалостные вопросы Миллера-Леви.
На лицах присяжных заседателей застыло выражение омерзения, возмущения и ненависти, ненависти к этому типу, который сидел напротив, на скамье подсудимых. Они смотрели на его выступающий подбородок, говорящий о жестокости, видели цинично-презрительную складку возле губ, вспоминали все его предшествующие прегрешения, и им было ясно, что он способен на все, даже на это гнусное преступление.
Чессмэн съежился под их взглядами. Он почувствовал, как на него накатывается волна ненависти, и молча опустил голову. На скамье присяжных это восприняли как безмолвное признание вины.
Прокурор полностью использовал подходящий момент. Доведя девушку до рыданий - ведь это помогало ему воздействовать на присяжных - и сделав большую паузу, он громко, на весь зал, спросил:
- Мисс Меза, вы можете здесь, в этом зале, указать на человека, который вечером вытащил вас из машины вашего друга и затолкнул в свою?
Не поднимая головы, девушка лишь протянула руку в направлении скамьи подсудимых:
- Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме.
- Который теперь смотрит в пол, потому что боится смотреть вам в лицо?
- Да.
Она не могла сказать по-другому, эта вконец запуганная Мэри-Алиса Меза. Ведь инспектор Гузен показывал ей Чессмэна как "Красного фонаря". И именно его она здесь видела. Как выглядел в действительности тот мужчина, который на нее тогда напал, она толком не разглядела. В те ужасные минуты он казался девушке призраком, а не человеком из плоти и крови. Ей было не до того, чтобы разбирать, какое у него лицо, одежда, рост...
Присяжным, правда, подобные соображения в голову не приходили. Для них имело силу только одно: "Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме".
Не столь драматично, скорее, даже по-деловому прошел допрос второй потерпевшей, которая была менее впечатлительной и, похоже, уже успокоилась после пережитого ею нападения "Красного фонаря". Но и она без колебаний указала на Чессмэна и повторила то, что сказал ей полицейский инспектор: "Это "Красный фонарь"!"
Американское законодательство предоставляет право адвокатам по уголовным делам подвергать перекрестному допросу свидетелей обвинения после дачи ими показаний в суде. Поскольку Чессмэн защищал себя сам, он и обеих потерпевших должен был допрашивать сам. Однако когда он поднялся со своего места, чтобы задать первый вопрос, среди присяжных заседателей и в зале пробежал шепот возмущения. То, что он после всего рассказанного решился мучить свои жертвы какими-то вопросами, характеризовало его особенно отвратительно.
Первый вопрос Чессмэна был Мэри-Алисе:
- Вы помните, как вы описывали преступника, когда делали заявление в полицию?
Девушка растерянно пожала плечами:
- Я не знаю, уже столько времени прошло...
А описала она его так: "Невысокий, как большинство мужчин, узкоплечий, выглядит, как итальянец".
Чессмэн выпрямился во весь рост и расправил плечи:
- Мисс, разве я невысокий, как большинство мужчин? Разве у меня узкие плечи и я похож на итальянца? Неужели я говорю с итальянским акцентом, как вы утверждали в полиции? Вы не ошибаетесь? Подумайте как следует, мисс!
Беспомощно и испуганно смотрела Мэри на скамью подсудимых, и уже казалось, что она собирается изменить свои показания.
Но в этот момент вмешался прокурор:
- Однако, дамы и господа! Это же разные вещи. Одно дело - описать кого-нибудь, другое - его узнать. Попробуйте сами это сделать. Вспомните какого-нибудь малознакомого человека - ведь вы его при встрече всегда узнаёте. А теперь попытайтесь описать его внешность на бумаге: лицо, фигуру и так далее. Вы сразу поймете, насколько это тяжело, почти невозможно. Кроме того, не забывайте, что обе потерпевшие в день дачи показаний были крайне взволнованы. Однако несомненно, обе эти женщины, вызывающие у нас столь глубокое сочувствие, запечатлели в своей памяти и до конца жизни не забудут облик преступника, который с ними так ужасно обошелся!
Присяжные заседатели и присутствующие понимающе кивали и бросали сочувствующие взгляды на пострадавших.
Чессмэн, видимо, заметил, что к нему мало кто прислушивается. И следующий вопрос задал более жестко, агрессивно, даже с каким-то высокомерием:
- Вы также рассказывали полиции, что якобы у бандита, который на вас напал, над правым глазом был большой, бросающийся в глаза шрам - единственное вам хорошо запомнившееся. Это так?
- Да, я помню. Я говорила это.
Чессмэн повернулся к судье:
- Ваша честь, можно свидетельнице подойти поближе и осмотреть мое лицо?
Мэри, сидевшая на свидетельской скамье, вздрогнула и, как бы защищаясь, подняла руки:
- Я же вас видела только один раз. Да и то мельком. Мне показалось, что у вас был шрам над глазом. Но, возможно, я ошиблась. Во всяком случае, тогда мне так показалось.
У Чессмэна шрама над глазом не было. Любой в зале мог это видеть, но все смотрели на испуганную свидетельницу.
Прокурор и в этом случае быстро нашел выход из щекотливой ситуации:
- Ваша честь, даже если сейчас у обвиняемого на лице нет никакого шрама, что это доказывает? Это могла быть ссадина после драки, которая уже зажила. А может быть, свидетельница на самом деле ошиблась. Что это меняет? В ее памяти остался общий вид негодяя, и она его до сегодняшнего дня не забыла. Ведь она его уверенно опознала. Вот что главное!
Этим маневром прокурор обогнул еще одно опасное препятствие на пути обвинения. Судья Фрике оставил без внимания вопрос о шраме, отметив лишь его незначительность для суда.
Разочарованный Чессмэн, видимо, понял, что взялся за безнадежное дело. Больше вопросов свидетельнице он не задавал и даже отказался от допроса второй потерпевшей, Регины Джонсон. Сделал он это по совету своего помощника-юриста, который также порекомендовал ему выйти на свидетельское место и под присягой заверить суд в своей невиновности.
Чессмэн из-за этого совета попал впросак. Он заявил ходатайство, чтобы его заслушали как свидетеля. Судья Фрике удовлетворил просьбу и пригласил пройти на свидетельское место.
Обвиняемый воспринял это как исключительный шанс для себя. Впервые он покинул клетку подсудимого. Его освободили от наручников, и он подошел к месту свидетелей с таким видом, будто собирался в пух и прах разбить все доводы обвинения. Гордо вскинув голову, он поправил галстук и приветливо улыбнулся женщинам на скамье присяжных.
Чессмэн всегда был тщеславен, как павлин. Он и здесь не сомневался в своем влиянии на женщин. Как селадон, начал он давать показания после присяги:
- Если вы внимательно посмотрите на меня, дорогие дамы, то у вас обязательно возникнут сомнения в том, действительно ли я и есть тот самый "Красный фонарь"...
Судья Фрике сразу же прервал его:
- Чессмэн, вы должны не выступать с адвокатской речью, а давать показания по собственному делу.
Чессмэн попробовал еще раз:
- Обстоятельства моего ареста, дорогие дамы, могут создать впечатление, будто я - "Красный фонарь"...
- Вы - свидетель и не должны высказывать своих суждений. Придерживайтесь только фактов.
Чессмэн слегка поклонился судье:
- Итак, "форд", в котором меня арестовали, вообще мне не принадлежит. Я пользовался им впервые, его одолжил мне мой друг. До автозаправочной станции он сидел со мной в машине. Он ее украл, так как мы вечером собирались на дело: хотели избавить торговца готовым платьем Вэйлера от нескольких костюмов и к тому времени уже сделали это, как вы знаете. На обратном пути мой приятель обнаружил, что за нами следует патрульная машина. Он попросил меня подъехать к бензоколонке, выскочил из машины и затерялся в толпе.
В этом месте судья Фрике прервал Чессмэна:
- Это означает, что в "форде" вас было трое?
- Да, ваша честь. Я, Джонни и мой друг - как мы уехали от Вэйлера. Костюмы были спрятаны в багажнике.
- Как фамилия вашего приятеля, который якобы сбежал на автозаправочной станции?
Чессмэн помедлил с ответом, потом отрицательно покачал головой:
- Мне бы не хотелось его называть. Мой друг условно-досрочно освобожден, и ему придется опять отправляться в тюрьму, если на него повесят эту историю с костюмами. Возможно даже, что он и есть "Красный фонарь" и в таком случае пойдет в газовую камеру. Мне бы не хотелось содействовать этому.
- Если вы не сможете или не захотите назвать его имени, Чессмэн, то в газовую камеру пойдете вы. Разве этого не достаточно для того, чтобы открыть нам его фамилию, если вы, конечно, ее знаете?
Энергично тряхнув головой, Чессмэн ответил:
- Ваша честь, это все равно ничего не изменит в моем положении. В нашей среде предателей приговаривают к смерти. Так что, в конце концов, какая мне разница - пойду ли я в газовую камеру или меня прикончат где-нибудь на улице. Я все-таки надеюсь, что вы убедитесь - я не "Красный фонарь".
Прокурор, казалось, только и ждал этих слов. Из коробки, в которой лежали вещественные доказательства, собранные полицией, он извлек небольшую шестиугольную гайку и, держа ее большим и указательным пальцами, протянул Чессмэну:
- Чессмэн, объясните тогда, пожалуйста, присяжным заседателям, как эта крепежная гайка от фары-искателя попала в ваш карман. Вы же ехали в тот день на этом "форде" впервые, как вы нас хотите убедить.
- Это я могу объяснить очень просто, сэр. Во время нашего визита в магазин готового платья мой друг никак не мог подобрать ключ. В дверной нише было темно, и я посветил ему фарой-искателем "форда", который стоял напротив магазина. Но когда я поворачивал фару, от держателя отскочила гайка - резьба была порядком разболтана. Я ее поднял и до времени положил в карман. Жаль, потом у меня не было возможности прикрутить ее на место.
Прокурор рассмеялся, как от хорошей шутки
- Знаете, Чессмэн, я ожидал, что вы расскажете что-нибудь в таком духе.
Чессмэн лишь бросил на него короткий пренебрежительно-сочувственный взгляд:
- Ну и зачем же вы тогда спрашивали меня об этом, сэр? Вы можете доказать что-нибудь другое?
Прокурор Миллер не мог доказать ничего другого, так же как и опровергнуть рассказ Чессмэна о его безымянном друге, который будто бы украл серый "форд" и, вероятно, был "Красным фонарем". Но ему и не нужно было этого делать. Нахальная, вызывающая манера, с которой Чессмэн пикировался с прокурором, настолько возмутила присяжных заседателей, что они больше не верили ни единому его слову.
После этого Миллер-Леви уже не утруждал себя опровержением рассказа Чессмэна. Он лишь старался представить обвиняемого человеком, стоящим вне общества, этаким чудовищем, которое надо умертвить, потому что изменить себя он уже не сможет. Речь теперь шла не о праве и законе, а о том, чтобы заставить присяжных заседателей отбросить всякие сомнения и отправить Чессмэна на смерть независимо от того, совершал он приписываемые ему преступления или нет.
В заключительной речи Миллер-Леви с циничной откровенностью требовал у присяжных:
- Посмотрите правде в глаза! Тюремное заключение, каким бы длительным оно ни было, ничего не значит для Чессмэна и только заберет наши деньги. А он втихомолку лишь посмеется над нами. Подумайте о том, насколько беззубым является сам институт лишения свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Еще тише, чем прежде, так, что многие сидящие в зале почти ничего не могли разобрать, Мэри рассказала, что бандит забрал у ее друга бумажник и мелочь и приказал ему уезжать. Тот уехал. Ее же бандит притащил в свой автомобиль и под пистолетом заставил раздеться.
Понизив голос, прокурор стал выяснять самые интимные подробности совершенного преступления. Для семнадцатилетней девушки с монастырским воспитанием это был сущий ад - во всеуслышание рассказывать обо всем том ужасе, который она пережила. Почти шепотом, постоянно запинаясь от стыда и отвращения, отвечала она на безжалостные вопросы Миллера-Леви.
На лицах присяжных заседателей застыло выражение омерзения, возмущения и ненависти, ненависти к этому типу, который сидел напротив, на скамье подсудимых. Они смотрели на его выступающий подбородок, говорящий о жестокости, видели цинично-презрительную складку возле губ, вспоминали все его предшествующие прегрешения, и им было ясно, что он способен на все, даже на это гнусное преступление.
Чессмэн съежился под их взглядами. Он почувствовал, как на него накатывается волна ненависти, и молча опустил голову. На скамье присяжных это восприняли как безмолвное признание вины.
Прокурор полностью использовал подходящий момент. Доведя девушку до рыданий - ведь это помогало ему воздействовать на присяжных - и сделав большую паузу, он громко, на весь зал, спросил:
- Мисс Меза, вы можете здесь, в этом зале, указать на человека, который вечером вытащил вас из машины вашего друга и затолкнул в свою?
Не поднимая головы, девушка лишь протянула руку в направлении скамьи подсудимых:
- Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме.
- Который теперь смотрит в пол, потому что боится смотреть вам в лицо?
- Да.
Она не могла сказать по-другому, эта вконец запуганная Мэри-Алиса Меза. Ведь инспектор Гузен показывал ей Чессмэна как "Красного фонаря". И именно его она здесь видела. Как выглядел в действительности тот мужчина, который на нее тогда напал, она толком не разглядела. В те ужасные минуты он казался девушке призраком, а не человеком из плоти и крови. Ей было не до того, чтобы разбирать, какое у него лицо, одежда, рост...
Присяжным, правда, подобные соображения в голову не приходили. Для них имело силу только одно: "Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме".
Не столь драматично, скорее, даже по-деловому прошел допрос второй потерпевшей, которая была менее впечатлительной и, похоже, уже успокоилась после пережитого ею нападения "Красного фонаря". Но и она без колебаний указала на Чессмэна и повторила то, что сказал ей полицейский инспектор: "Это "Красный фонарь"!"
Американское законодательство предоставляет право адвокатам по уголовным делам подвергать перекрестному допросу свидетелей обвинения после дачи ими показаний в суде. Поскольку Чессмэн защищал себя сам, он и обеих потерпевших должен был допрашивать сам. Однако когда он поднялся со своего места, чтобы задать первый вопрос, среди присяжных заседателей и в зале пробежал шепот возмущения. То, что он после всего рассказанного решился мучить свои жертвы какими-то вопросами, характеризовало его особенно отвратительно.
Первый вопрос Чессмэна был Мэри-Алисе:
- Вы помните, как вы описывали преступника, когда делали заявление в полицию?
Девушка растерянно пожала плечами:
- Я не знаю, уже столько времени прошло...
А описала она его так: "Невысокий, как большинство мужчин, узкоплечий, выглядит, как итальянец".
Чессмэн выпрямился во весь рост и расправил плечи:
- Мисс, разве я невысокий, как большинство мужчин? Разве у меня узкие плечи и я похож на итальянца? Неужели я говорю с итальянским акцентом, как вы утверждали в полиции? Вы не ошибаетесь? Подумайте как следует, мисс!
Беспомощно и испуганно смотрела Мэри на скамью подсудимых, и уже казалось, что она собирается изменить свои показания.
Но в этот момент вмешался прокурор:
- Однако, дамы и господа! Это же разные вещи. Одно дело - описать кого-нибудь, другое - его узнать. Попробуйте сами это сделать. Вспомните какого-нибудь малознакомого человека - ведь вы его при встрече всегда узнаёте. А теперь попытайтесь описать его внешность на бумаге: лицо, фигуру и так далее. Вы сразу поймете, насколько это тяжело, почти невозможно. Кроме того, не забывайте, что обе потерпевшие в день дачи показаний были крайне взволнованы. Однако несомненно, обе эти женщины, вызывающие у нас столь глубокое сочувствие, запечатлели в своей памяти и до конца жизни не забудут облик преступника, который с ними так ужасно обошелся!
Присяжные заседатели и присутствующие понимающе кивали и бросали сочувствующие взгляды на пострадавших.
Чессмэн, видимо, заметил, что к нему мало кто прислушивается. И следующий вопрос задал более жестко, агрессивно, даже с каким-то высокомерием:
- Вы также рассказывали полиции, что якобы у бандита, который на вас напал, над правым глазом был большой, бросающийся в глаза шрам - единственное вам хорошо запомнившееся. Это так?
- Да, я помню. Я говорила это.
Чессмэн повернулся к судье:
- Ваша честь, можно свидетельнице подойти поближе и осмотреть мое лицо?
Мэри, сидевшая на свидетельской скамье, вздрогнула и, как бы защищаясь, подняла руки:
- Я же вас видела только один раз. Да и то мельком. Мне показалось, что у вас был шрам над глазом. Но, возможно, я ошиблась. Во всяком случае, тогда мне так показалось.
У Чессмэна шрама над глазом не было. Любой в зале мог это видеть, но все смотрели на испуганную свидетельницу.
Прокурор и в этом случае быстро нашел выход из щекотливой ситуации:
- Ваша честь, даже если сейчас у обвиняемого на лице нет никакого шрама, что это доказывает? Это могла быть ссадина после драки, которая уже зажила. А может быть, свидетельница на самом деле ошиблась. Что это меняет? В ее памяти остался общий вид негодяя, и она его до сегодняшнего дня не забыла. Ведь она его уверенно опознала. Вот что главное!
Этим маневром прокурор обогнул еще одно опасное препятствие на пути обвинения. Судья Фрике оставил без внимания вопрос о шраме, отметив лишь его незначительность для суда.
Разочарованный Чессмэн, видимо, понял, что взялся за безнадежное дело. Больше вопросов свидетельнице он не задавал и даже отказался от допроса второй потерпевшей, Регины Джонсон. Сделал он это по совету своего помощника-юриста, который также порекомендовал ему выйти на свидетельское место и под присягой заверить суд в своей невиновности.
Чессмэн из-за этого совета попал впросак. Он заявил ходатайство, чтобы его заслушали как свидетеля. Судья Фрике удовлетворил просьбу и пригласил пройти на свидетельское место.
Обвиняемый воспринял это как исключительный шанс для себя. Впервые он покинул клетку подсудимого. Его освободили от наручников, и он подошел к месту свидетелей с таким видом, будто собирался в пух и прах разбить все доводы обвинения. Гордо вскинув голову, он поправил галстук и приветливо улыбнулся женщинам на скамье присяжных.
Чессмэн всегда был тщеславен, как павлин. Он и здесь не сомневался в своем влиянии на женщин. Как селадон, начал он давать показания после присяги:
- Если вы внимательно посмотрите на меня, дорогие дамы, то у вас обязательно возникнут сомнения в том, действительно ли я и есть тот самый "Красный фонарь"...
Судья Фрике сразу же прервал его:
- Чессмэн, вы должны не выступать с адвокатской речью, а давать показания по собственному делу.
Чессмэн попробовал еще раз:
- Обстоятельства моего ареста, дорогие дамы, могут создать впечатление, будто я - "Красный фонарь"...
- Вы - свидетель и не должны высказывать своих суждений. Придерживайтесь только фактов.
Чессмэн слегка поклонился судье:
- Итак, "форд", в котором меня арестовали, вообще мне не принадлежит. Я пользовался им впервые, его одолжил мне мой друг. До автозаправочной станции он сидел со мной в машине. Он ее украл, так как мы вечером собирались на дело: хотели избавить торговца готовым платьем Вэйлера от нескольких костюмов и к тому времени уже сделали это, как вы знаете. На обратном пути мой приятель обнаружил, что за нами следует патрульная машина. Он попросил меня подъехать к бензоколонке, выскочил из машины и затерялся в толпе.
В этом месте судья Фрике прервал Чессмэна:
- Это означает, что в "форде" вас было трое?
- Да, ваша честь. Я, Джонни и мой друг - как мы уехали от Вэйлера. Костюмы были спрятаны в багажнике.
- Как фамилия вашего приятеля, который якобы сбежал на автозаправочной станции?
Чессмэн помедлил с ответом, потом отрицательно покачал головой:
- Мне бы не хотелось его называть. Мой друг условно-досрочно освобожден, и ему придется опять отправляться в тюрьму, если на него повесят эту историю с костюмами. Возможно даже, что он и есть "Красный фонарь" и в таком случае пойдет в газовую камеру. Мне бы не хотелось содействовать этому.
- Если вы не сможете или не захотите назвать его имени, Чессмэн, то в газовую камеру пойдете вы. Разве этого не достаточно для того, чтобы открыть нам его фамилию, если вы, конечно, ее знаете?
Энергично тряхнув головой, Чессмэн ответил:
- Ваша честь, это все равно ничего не изменит в моем положении. В нашей среде предателей приговаривают к смерти. Так что, в конце концов, какая мне разница - пойду ли я в газовую камеру или меня прикончат где-нибудь на улице. Я все-таки надеюсь, что вы убедитесь - я не "Красный фонарь".
Прокурор, казалось, только и ждал этих слов. Из коробки, в которой лежали вещественные доказательства, собранные полицией, он извлек небольшую шестиугольную гайку и, держа ее большим и указательным пальцами, протянул Чессмэну:
- Чессмэн, объясните тогда, пожалуйста, присяжным заседателям, как эта крепежная гайка от фары-искателя попала в ваш карман. Вы же ехали в тот день на этом "форде" впервые, как вы нас хотите убедить.
- Это я могу объяснить очень просто, сэр. Во время нашего визита в магазин готового платья мой друг никак не мог подобрать ключ. В дверной нише было темно, и я посветил ему фарой-искателем "форда", который стоял напротив магазина. Но когда я поворачивал фару, от держателя отскочила гайка - резьба была порядком разболтана. Я ее поднял и до времени положил в карман. Жаль, потом у меня не было возможности прикрутить ее на место.
Прокурор рассмеялся, как от хорошей шутки
- Знаете, Чессмэн, я ожидал, что вы расскажете что-нибудь в таком духе.
Чессмэн лишь бросил на него короткий пренебрежительно-сочувственный взгляд:
- Ну и зачем же вы тогда спрашивали меня об этом, сэр? Вы можете доказать что-нибудь другое?
Прокурор Миллер не мог доказать ничего другого, так же как и опровергнуть рассказ Чессмэна о его безымянном друге, который будто бы украл серый "форд" и, вероятно, был "Красным фонарем". Но ему и не нужно было этого делать. Нахальная, вызывающая манера, с которой Чессмэн пикировался с прокурором, настолько возмутила присяжных заседателей, что они больше не верили ни единому его слову.
После этого Миллер-Леви уже не утруждал себя опровержением рассказа Чессмэна. Он лишь старался представить обвиняемого человеком, стоящим вне общества, этаким чудовищем, которое надо умертвить, потому что изменить себя он уже не сможет. Речь теперь шла не о праве и законе, а о том, чтобы заставить присяжных заседателей отбросить всякие сомнения и отправить Чессмэна на смерть независимо от того, совершал он приписываемые ему преступления или нет.
В заключительной речи Миллер-Леви с циничной откровенностью требовал у присяжных:
- Посмотрите правде в глаза! Тюремное заключение, каким бы длительным оно ни было, ничего не значит для Чессмэна и только заберет наши деньги. А он втихомолку лишь посмеется над нами. Подумайте о том, насколько беззубым является сам институт лишения свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42