- Допустим, что это подозрение было небезосновательным. Тогда мы без труда можем объяснить, откуда вы знали о смерти Эльфриды Клоо, даже не видя ее трупа. Ведь убийце известно, где находится его жертва!
Высокий пронзительный голос прокурора перекрыл его последние слова:
- Господин адвокат, свидетель стоит вне всяких подозрений! Я заявляю это как представитель органов, которые вели предварительное следствие. Я попросил бы вас не задавать вопросов, которые дискредитируют свидетеля.
Протестуя против ограничения своего права задавать вопросы, защитник Мозер с театральным жестом обратился к председательствующему на суде доктору Зайберту:
- Господин директор окружного суда! Я категорически возражаю против подобного вмешательства прокуратуры! Для меня и сегодня в этом деле свидетель Фогель крайне подозрителен. Что говорит о предполагаемой виновности моей подзащитной? Только то, что у нее на время преступления нет алиби. А как с этим обстоит дело у свидетеля? Он до сего дня не сказал ничего вразумительного о том, где находился в ночь убийства! Поэтому я имею полное право задавать ему вопросы, предполагающие его собственное участие в преступлении.
Два господина в черных мантиях, как боевые петухи, стояли друг против друга.
Зал заметно воодушевился. Что ни день, то новая сенсация - нет, все-таки не зря ночью простояли в очереди!..
Председатель суда успокаивающе поднял руки и, гася возникшее в зале возбуждение, миролюбиво проговорил:
- Господин защитник, господин прокурор! Пожалуйста, ведите себя спокойнее. Взаимными упреками и криком мы ведь ничего не добьемся. - И в непринужденной манере он прекратил спор: - Доктор Мозер, вы имеете полное право считать, что господин Фогель убийца. По мне, так можете и меня подозревать - на этом процессе, похоже, все возможно. Но я должен обратить ваше внимание и внимание господина свидетеля на следующее обстоятельство: если правдивый ответ на какой-нибудь вопрос может навлечь на свидетеля обвинение в противоправных деяниях, он имеет право отказаться отвечать на такой вопрос. Так гласит параграф 55 Уголовно-процессуального кодекса.
Этой любезной ссылкой на Уголовно-процессуальный кодекс тут же воспользовался свидетель. Как только адвокат Мозер попытался расспросить его о том, где же он находился в ночь убийства, Фогель со вздохом сказал:
- Я бы хотел воспользоваться своим правом не отвечать на этот вопрос.
По залу прошелестел многозначительный шепот, а на разрумянившемся лице адвоката Мозера появилась довольная улыбка. Большего ему и не надо было: теперь присяжные должны были сделать вывод, что, раз у свидетеля нет алиби на ночь убийства, значит, его тоже нельзя сбрасывать со счетов как преступника. Уже одного того, что у них появятся сомнения в виновности обвиняемой, будет вполне достаточно. Обычно в таких случаях дело заканчивается оправдательным приговором за недостаточностью доказательств.
Но прокурор тут же почувствовал опасность, грозящую обвинению. Он вскочил и протянул руку в сторону заколебавшихся присяжных заседателей:
- Уважаемые господа судьи! Не поддавайтесь, пожалуйста, на эти уловки защиты! Если свидетель Фогель не хочет здесь говорить о том, где он был в ночь убийства, это совсем не означает, что он обязательно должен быть замешан в этом преступлении. Его нежелание сознаться в каком-то противоправном поступке не является основанием для обвинения его в двойном убийстве. Ведь кроме убийства есть тысячи всяких противоправных деяний, которые может совершать человек, особенно ночью. Подумайте хотя бы о супружеских изменах, о которых уже так много говорилось на этом процессе. Правда, молодой и симпатичный господин Фогель пока не женат, но кто может поручиться, что он не влюблен в какую-нибудь замужнюю женщину и именно эту ночь не провел с ней? Поэтому он и не может правдиво ответить на вопрос защиты. Я очень прошу вас, имейте, пожалуйста, это в виду.
Шансы снова уравнялись. Нависшая над обвинением опасность, которая могла направить судебное расследование в нежелательном для прокуратуры направлении, пока была устранена.
Правда, шестеро простодушных баварцев - присяжных заседателей - выглядели несколько растерянными; похоже, что в этом деле они понимали теперь еще меньше, чем прежде.
Сто пятьдесят человек, присутствовавших в зале суда, были безмерно разочарованы. Они еще могли смириться с тем, что свидетель Фогель не захотел признаваться в убийстве, но то, что он умолчал о пикантных подробностях супружеской измены, не имело прощения. Теперь на него просто перестали обращать внимание, и это было самое худшее, что могло случиться с участником процесса Брюне. Дальнейшие показания Фогеля сопровождались постоянным кашлем и громкими зевками.
Но вопрос оставался: действительно, откуда Фогель узнал, что Эльфрида Клоо была мертва, если он во вторник после Пасхи I960 года покидал виллу доктора Прауна, даже не заглянув в подвал, где лежал труп экономки? Может, знал об этом, потому что был убийцей? Но каковы могли быть мотивы убийства? К миллионному наследству он не имел никакого отношения, так что смерть врача вроде бы не сулила ему никаких выгод. На все эти вопросы ни суд, ни пресса ответить не могли.
Действительно ли врача убили из-за его богатого наследства, как пытался доказать мюнхенский присяжный суд? Газеты именно так и утверждали. Два крупных иллюстрированных журнала за несколько месяцев до судебного процесса даже предприняли на свой страх и риск криминальное расследование и, на первый взгляд, убедительно доказали, что Вера Брюне и Йохан Фербах застрелили доктора Прауна, потому что он незадолго до смерти якобы собирался продать свои испанские владения, которые перед этим завещал Брюне. Таким образом, сказочный замок на Коста-Брава ускользал из рук мюнхенской кокотки.
Однако обвиняемые с первого же дня отрицали свое причастие к убийству. Журналы, так же как и прокуратура, не смогли привести никаких доказательств, кроме так называемых психологических косвенных улик. Не было ни свидетелей, которые видели бы их на месте преступления, ни следов на вилле, которые указывали бы на то, что выстрелы произвел кто-то из них двоих. Тот же, кто, не поддавшись газетной шумихе, внимательно следил за судебным процессом и проявлял интерес не к скандальным похождениям Веры Брюне, а к таинственной жизни доктора Прауна, мог найти десятки указаний на совсем другого преступника и совсем другие мотивы преступления.
Прежде всего чрезвычайно странным выглядело в деле об убийстве доктора Прауна поведение полиции после того, как было обнаружено преступление.
Когда, незадолго до двенадцати часов ночи, секретарь убитого врача Ханс-Йоахим Фогель и ассистентка Рената Майер сообщили в отделение уголовной полиции в Фюрстенфельдбруке о своей ужасной находке на вилле в Пёкинге, дежурный тотчас доложил об этом руководителю отделения, инспектору Георгу Котту. Инспектор, который еще днем так живо интересовался отсутствием доктора Прауна, теперь, ночью, узнав, что врач и его экономка лежат убитыми на вилле, проявил к этому полное равнодушие. Вместо того чтобы сразу же начать расследование, он передал, что Майер и Фогель могут идти домой.
Позже, когда его спросили, почему он сразу не допросил Фогеля, последовало весьма сомнительное объяснение: "Мне не хотелось обрекать людей на бессонную ночь".
Только на следующее утро, на обычном текущем совещании, он поручил обер-мейстеру[*Одно из званий младшего командного состава полиции] Карлу Родатусу съездить с двумя сотрудниками в Пёкинг.
"Доктор Праун у себя на вилле застрелил экономку, а потом застрелился сам", - сказал Котт Родатусу и распорядился подготовить лишь короткий отчет, который нужен был, чтобы не задерживать похороны.
Ни мюнхенский присяжный суд, ни "детективы" из журналов не поинтересовались, откуда в то время инспектор уже знал, что произошло на вилле Прауна. Никому и в голову не пришло, что, возможно, ночью Котт получил от вышестоящих инстанций указание без лишнего шума представить этот случай как самоубийство.
Направленный в Пёкинг обер-мейстер Родатус, в соответствии с приказом своего начальства, провел поверхностный осмотр виллы, не имея и в мыслях, что надо искать следы преступников. Распухший, начинающий разлагаться труп врача лежал в холле, недалеко от входной двери. Одежда убитого - он был в пальто, а рядом, на полу, валялась шляпа - и положение тела говорили о том, что Прауна застрелили сразу после того, как он вошел в дом. Он даже не успел снять пальто и шляпу. Убитую экономку нашли в подвальном помещении: она лежала на каменном полу возле домашнего бара. На ее теле не было заметно признаков разложения и даже частично сохранилось трупное окоченение.
Осмотрев место происшествия, Родатус написал отчет на пяти страницах, в котором отметил: "Я считаю, что оба эти человека мертвы уже несколько дней. На затылке женщины я обнаружил след от выстрела, произведенного с близкого расстояния. У трупа мужчины тоже на затылке, правда несколько выше, имеется выходное пулевое отверстие. Следовательно, доктор Праун, после того как сзади, с близкого расстояния, убил экономку, выстрелил себе в рот. Этот выстрел повлек за собой немедленную смерть".
В своем отчете Родатус даже и не пытался обосновать причины мнимого самоубийства врача. А ведь любой дилетант сразу же наткнулся бы на то, что этот трагический и, конечно же, обдуманный поступок доктор Праун совершил в верхней одежде, на ходу... Родатус не обратил никакого внимания на тот факт, что рядом с убитым на полу стоял портфель, набитый продуктами. Получается, что Праун, решив свести счеты с жизнью, прежде накупил еды... Не смутило обер-мейстера и то, что в холле нашли две гильзы, а пулю - одну. В столовой, на сервировочном столике, стояли две коньячные рюмки, два стакана для виски и две початые бутылки со спиртным; это указывало, что незадолго до кровавых событий здесь выпивали четыре человека. Бравого обер-мейстера это нисколько не озадачило. Он даже не удосужился отправить на дактилоскопическую экспертизу посуду из-под спиртного и револьвер, который лежал на полу в холле. Вместо этого он взял револьвер и пристрелил запертую в кухне изголодавшуюся овчарку врача.
После того как "обследование", уничтожившее почти все важнейшие следы, было закончено, Родатус позвонил частнопрактикующему врачу, жившему в Пёкинге, пригласил его на виллу и поручил выписать свидетельство о смерти. Он настаивал, чтобы в качестве причины смерти было указано "самоубийство". Врач от этого отказался и соглашался только на "предположительно, самоубийство". Разгорелся ожесточенный спор. Родатус стоял на своем.
Тогда врач потребовал, чтобы труп подвергли судебно-медицинской экспертизе. Только после этого Родатус вынужден был согласиться на "предположительное" самоубийство.
В это время на виллу прибыли инспектор Котт и 23-летний сын убитого, врач-ассистент Гюнтер Праун.
Родатус кратко сообщил о результатах своего осмотра и как бы между прочим спросил сына:
- Вы полагаете, самоубийство возможно, господин доктор?
- Да, да, все в порядке, Родатус. Я уже говорил об этом с господином Прауном-младшим, пока мы сюда ехали, - ответил Котт, не дав сыну покойного даже рта открыть. И старший инспектор, как будто ему удалось удачно завершить какую-то сделку, схватил одну из бутылок, наполнил стоявшие на сервировочном столике стаканы и рюмки, на которых, по всей вероятности, еще сохранились отпечатки пальцев убийцы, и предложил присутствующим выпить.
Насколько небрежно был произведен осмотр места преступления, показали слова, произнесенные Родатусом, когда он прощался с Прауном-младшим:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42