Еще день проходит. Горизонт съеживается, придвигается еще ближе, и я различаю впереди пальмы. Еще немного, и передо мною непроходимой стеной встает лес. Густой, переплетенный лианами, он едва выдерживает удары ветра и дождя. Деревья шепчутся друг с другом на языке, который не способен понять ни один человек. Они говорят о дожде, о бурой вулканической почве между своими похожими на скрюченные пальцы корнями, о ветре, который проносится сквозь их вершины, ломая молодые ветки и добивая старые.
Я не понимаю всего, но к этому времени я сам в достаточной степени превратился в первобытное существо, чтобы уловить главное – беспокойство и тревогу бледных созданий с тысячью глаз и ушей. Лес становится гуще и мрачнее, но в нем, по крайней мере, можно укрыться от непогоды. В темноте под непроницаемым пологом листвы обитают демоны. Свернувшиеся черными кольцами змеи. Оцелоты, ягуары, обезьяны и твари из детских кошмарных снов. Огромный el tigre, затаившийся в ветвях над головой, порождения фантазии вроде грифона и человека с головой ястреба, гуингнмы и йеху из последней книги о Гулливере.
Рыжеватая вода в лужах, дикие фрукты, бананы. Половина из них ядовиты. Я падаю на колено, и съеденное извергается из меня фонтаном. Несколько глотков относительно чистой воды, сохранившейся в пазухе листа. Потом я поднимаюсь и иду дальше.
Долина, по которой я шагаю, представляет собой оплывший, почти исчезнувший кратер в две сотни миль шириной. Это след от удара метеорита, упавшего на полуостров Юкатан шестьдесят пять миллионов лет назад. Мощность того давнего взрыва во много раз превышала возможности самых совершенных ядерных устройств, созданных изощренным человеческим умом. Миллионы тонн пыли и пепла были выброшены в атмосферу; они на многие месяцы закрыли солнце и навсегда изменили климат Земли. Большой взрыв уничтожил не только динозавров; вместе с ними исчезли добрых две трети прочих живых существ, населявших нашу Землю. Но, как говорится, нет худа без добра: космическая катастрофа освободила место для небольших лемуроподобных млекопитающих, многомиллионолетняя эволюция которых привела к моему появлению.
Ослабевший и больной, я иду по дну кратера. Мои раны не заживают, под бледной кожей начинают селиться колонии каких-то живых существ. Я хромаю. Ногти на пальцах ног выпали. Шаг, еще шаг… Я брежу на ходу, и в конце концов мне приходит в голову, что я, вероятно, уже умер. Умер и попал в ад. Все, что происходит со мной сейчас и что произойдет в будущем, – только плод моего воображения, выдумка, странная фантазия. Обязательный ритуал, сопровождающий переход из одного мира в другой. На самом деле я никуда не иду. На самом деле я, смертельно раненный, повис на колючей проволоке или сошел с ума и сижу в своей камере в тюрьме.
От этих мыслей мне становится не по себе, и я пытаюсь, как раньше, сбежать в соседнюю вселенную, перебраться на высший уровень бытия, но у меня ничего не получается. Окружающая действительность кажется единственно возможной. Что ж, придется пользоваться тем, что есть.
Моя кожа похожа на мешок, натянутый на кости скелета. Клочьями выпадают волосы. Остатки одежды покрыты засохшей коркой из крови и грязи. Я – юродивый. Одержимый. Во мне – Сам Господь. Я – святой Антоний в кишащей бесами пустыне. Я – Диоген, которого забросали грязью афиняне. Я – Будда. Я – голый джайнистский монах с метлой, подметающий перед собой дорогу, чтобы ненароком не раздавить какое-нибудь живое существо. Я свят, и мне открыто будущее. Я его вижу. Мои видения предельно сжаты, лишены подробностей и просты. Их непреложная истинность очищает меня словно кислота. Я вижу себя. Я выздоровел. Я окреп и научился терпению. Я выжидал, оставаясь в городе. Никто не знает, что я здесь, но я здесь. Я наблюдал. Следил. И я готов. Заткнув за пояс добытый пистолет, я сажусь в поезд подземки. Доезжаю до места. Пробираюсь в дом. Нейтрализую охранников и телохранителей. И вот я в его рабочем кабинете. Он просит не убивать его, сбивчиво объясняет, как все получилось. Он говорит, что не знал, что кто-то погибнет. Но мне не хочется слушать его объяснения, они мне не нужны. Мне хочется только одного – нажать на спусковой крючок, повернуться и уйти. Что я и делаю. Я ухожу, и на этом все заканчивается. Все, что происходит потом (если вообще происходит), к делу не относится. Круг замыкается, будущее соединяется с настоящим. Недвусмысленная четкость моего видения – вот то, что заставляет мои ноги двигаться, а легкие – дышать. Только это управляет каждой моей мышцей, каждым сухожилием, каждым нервом. Я уже говорил, что сумел отрешиться от боли и голода, и теперь я знаю – почему. Я одержим, и мой разум и моя воля направлены только на одно – на то, чтобы мой договор с будущим не оказался нарушен.
Что вообще за чувство – месть? Обычно о нем говорят с насмешкой и пренебрежением. Те, кто наблюдает за казнью, впоследствии признаются, что она не вызвала в них ничего, кроме отвращения, и, главное, не принесла желаемого удовлетворения. Что никакой разницы они не почувствовали. Недаром иудейский бог оставляет за собой право на месть. «Мне отмщение и аз воздам…» Идиотизм! Насилие, начавшись в Западном Белфасте или на пустошах в Южном Армаге, словно круги по воде распространяется все шире, захватывает все новые и новые области. Зуб за зуб, око за око… но разве не сказал кто-то, что это превращает нас всех в слепцов? Только как быть, если кроме мести у меня ничего не осталось? О да, конечно, существуют и другие побудительные мотивы… Когда-то и мною двигали любовь, честолюбие, алчность, но я сам отказался от них, и теперь мне осталось только одно. И выбора нет. Либо месть, либо дальнейшее погружение в мир духов и призраков, в котором я скоро сгину, растворюсь, не оставив следа. Нет, уж лучше месть. Пусть никто не назовет ее возвышенным, благородным чувством – я не возражаю. Для меня и это сгодится.
Только не надо думать, будто у меня начал складываться в голове какой-то план. Это отнюдь не так. Мои мысли даже нельзя было назвать сколько-нибудь связными. Просто в заполнившей голову холодной, неспособной чувствовать пустоте оставался крошечный тлеющий уголек, который один не давал мне сдаться, заставляя худо-бедно идти вперед.
Лианы хватают меня за ноги, деревья зловеще шепчутся, но пропускают меня. Ягуар неподвижен – он спит. Змеи даже не поднимают головы. Зачем? Я такой же, как они. Один из них. Я не вижу их, но они здесь, рядом, и они узнают меня. Я – часть их мира. Существо из леса, которое едва бредет, продираясь сквозь густой подлесок. Трясина чавкает и хлюпает возле моих дрожащих коленей, и я ясно слышу эти звуки, потому что ураган внезапно стихает – над джунглями проносится «око бури». Скоро все начнется сначала, но худшее уже позади. Полуостров сломал хребет урагану, и хотя ветер и дождь могут продолжаться еще долго, в них уже не будет первоначальной свирепой ярости. Они выдыхаются… На мой остров Рэтлин на один день пришла поздняя осень, и я сплю на лесной поляне, про которую в графстве Антрим сказали бы, что она зачарована феями. А когда я просыпаюсь, то вижу над собой серое небо; дождь окончательно ослабел, а моя мечта, напротив, набрала силу и получила ясные и четкие очертания.
Ураган ушел дальше на северо-восток и стих, превратившись в легкий и теплый дождичек. Я устроился спать под каким-то мостом, но вода в реке поднялась, и на берег выбралось множество маленьких крабов. Я размозжил одного ударом камня и попытался есть, но мясо краба оказалось отвратительным на вкус и совсем не годилось в пищу. Вода между тем продолжала прибывать, и оставаться под мостом становилось опасно. Меня могло унести течением; я мог застрять в каком-нибудь из выступов и захлебнуться, но я слишком устал от бесконечного дождя, и мне необходимо было какое-то убежище. Крабы продолжали вылезать из крошечных норок в размытой земле, и вскоре бетонные откосы у основания моста были сплошь усеяны этими существами. Карабкаясь друг на друга, они бочком подкрадывались ко мне, чтобы проверить, жив ли я или уже нет. У меня не было ни малейшего представления о том, где я нахожусь; тогда я не знал, что бывают и пресноводные крабы, и поэтому поначалу я решил, что где-то совсем рядом должно быть море, но, попробовав речную воду, я убедился, что она пресная. Все предыдущие дни – сколько их было? кто знает! – я шел практически наугад, поэтому не исключено было, что я описал круг и вернулся примерно к тому же месту, откуда начал свое путешествие.
Несколько раз я отгонял крабов, но проклятые пакостники снова возвращались; в конце концов их стало слишком много, и я выбрался из-под выступа настила и двинулся по дороге. В лучшие времена (до потопа) эта дорога, несомненно, представляла собой неплохое двухполосное шоссе, пересекавшее джунгли и равнины, но сейчас его состояние оставляло желать лучшего. Жидкая грязь, сломанные ветки, оползни и промоины сделали шоссе почти непроходимым, и на то, что меня кто-нибудь подвезет, можно было не рассчитывать. Да и, откровенно говоря, идти по джунглям было не в пример легче.
Чувствовал я себя просто на удивление хорошо. Я давно ничего не ел, меня трепала лихорадка, к тому же я подозревал, что на ноге, которую я поранил, перелезая через «колючку», начинается гангрена, и все же я испытывал небывалый подъем душевных и физических сил.
Когда дождь совсем ослабел, из джунглей снова начали доноситься знакомые звуки, а вскоре я увидел и живые существа. Первыми были муравьи, которые принялись расчищать грязь и мусор словно настоящие санитары. За ними появились мухи, москиты и ящерицы, а потом, откуда ни возьмись, – птицы. Я видел птиц с голубым оперением, видел одну птицу в алом убранстве, видел двух или трех попугаев. Это еще больше ободрило меня, и я съел несколько плодов с росших вдоль дороги деревьев. К этому времени я путем проб и ошибок выяснил, от каких фруктов меня почти наверняка не будет тошнить. Зеленые, чуть колючие плоды были лучше всего; годились и красные, отдаленно похожие на апельсины. Жевал я и кору, на ходу срывая ее со стволов, но истина состояла в том, что ни сейчас, ни раньше мне не хотелось есть по-настоящему. Поразмыслив, я решил, что это, пожалуй, не очень хороший признак.
Наступила ночь. Я вскарабкался на дерево и, устроившись в нескольких футах от земли на могучем, развесистом суку, попытался уснуть. Больше всего я наделся, что мне помогут песни: разумеется, я пел их не вслух, а про себя.
Девушки и женщины… Бриджит. Рэчел. Кузина Лесли, деверь которой был большой шишкой в строительном бизнесе. Кажется, он работал бригадиром или кем-то вроде этого. «Не беспокойся, Майкл, мистеру Уайту не нужны громилы. Он ищет смышленых ирландских парней, которые не боятся работы, не опаздывают и довольствуются скромным вознаграждением». Как же, держи карман! Именно поэтому я оказался сейчас здесь, в долбаных мексиканских джунглях!
Ночные шорохи, звуки… Мой разум блуждал, и я никак не мог уснуть.
Что ты сказал? Месть? Ты имел в виду месть? Но хватит ли одной мести, чтобы не сломаться, не спасовать перед трудностями? Продержится ли это чувство в тебе достаточно долго, не угаснет ли? Месть должна пылать, должна жечь сердце; не остынешь ли ты со временем? Нет, не остыну. Одной мести достаточно. Пусть это не много, но мне хватит. Я обещаю. Клянусь.
Вот что я говорил сам себе той ночью. Быть может, это звучит глупо, не знаю, но так было. Я много думал, быть может, слишком много, и удары сердца отдавались у меня в ушах словно барабанный бой. А левую ногу ниже колена охватывало непонятное онемение.
В конце концов мне все же удалось заснуть. Когда рано утром я проснулся, затекшие мускулы ныли и я весь дрожал.
Дождь окончательно прекратился. Я думал было залезть повыше, чтобы оглядеть окрестности, но у меня не хватило сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69