И наконец, этот парализованный малый, – заключил Хьюиш. – Филип Даррант.
– А он-то что?
– Чувствую я, что он составил себе некоторое представление обо всей этой истории. Со мной он, конечно, откровенничать не станет. Но попробую уловить, в каком направлении работает у него мысль. Парень он с головой и, я бы сказал, весьма наблюдательный. Он мог обратить внимание на кое-какие интересные детали.
– Давай выйдем. Тина, немного подышим свежим воздухом.
– Подышим? – Тина, запрокинув голову, с сомнением заглянула в лицо Микки. – Холодно ведь, Микки. – Она зябко передернула плечами.
– Мне кажется, ты не любишь свежий воздух. Тина. И поэтому способна целый день торчать в четырех стенах у себя в библиотеке.
Тина улыбнулась.
– Я не против торчать в четырех стенах, когда зима. Тут тепло, уютно.
– Вот я и смотрю – сжалась вся в комок, как котенок у очага. И тем не менее тебе будет полезно немного прогуляться. Пошли, Тина. Я хочу поговорить с тобой. Я хочу… Господи, вздохнуть поглубже и отвлечься от всей этой истории, которую полиция снова вытащила на свет!
Тина плавным, лениво-грациозным движением поднялась со стула – она действительно была похожа на изящную кошечку.
В вестибюле она закуталась в твидовое пальто с меховым воротником, и они вышли на улицу.
– А ты, Микки, даже без пальто?
– Да. Я вообще не чувствую холода.
– Брррр! – Тина поежилась. – Как мне не нравится здесь зимой! Я бы уехала за границу. Хорошо бы очутиться где-нибудь, где всегда светит солнце и чтобы воздух был влажным, мягким и теплым.
– Мне предложили работу в Персидском заливе, – сказал Микки. – В одной нефтяной компании. Начальником автотранспортного отдела.
– Поедешь?
– Наверно нет… Какой смысл?
Они обогнули дом и пошли по тропе, которая вилась среди деревьев и в конце концов спускалась к реке. Над обрывом на полпути стояла небольшая беседка со скамьей. Не садясь, они просто остановились под ее прикрытием, чтобы спрятаться от ветра, и стали смотреть сверху на реку.
– Красиво тут, верно? – сказал Микки.
– Да, пожалуй, – отозвалась она, но взгляд ее выражал безразличие.
– Но точно сказать ты не можешь, да? – ласково упрекнул ее Микки. – Ты не умеешь чувствовать красоту, Тина, и никогда не умела.
– Ты раньше никогда этим не восхищался, хотя мы прожили здесь столько лет. Ты все время ходил хмурый, тосковал, хотел обратно в Лондон.
– Это другое дело, – покачал головой Микки. – Просто я был здесь чужим.
– Вот именно, – сказала Тина. – Ты всюду чужой.
– Я всюду чужой, – задумчиво повторил Микки. – Должно быть, так оно и есть. Господи, Тина, какая страшная мысль. Помнишь ту старую песню, что пела нам Кирстен? Про голубку:
Девица моя милая…
Голубка моя белокрылая…
Вспомнила?
Тина замотала головой.
– Может, она тебе и пела, а я.., нет, не помню. Микки продолжал, то ли декламируя, то ли напевая:
– Девица моя милая,
Голубка моя белокрылая,
Мы уходим в дальнее плаванье,
И назад мы уже не придем.
Не найти мне нигде тихой гавани –
Только в любящем сердце твоем.
Он заглянул Тине в глаза.
– Так оно, похоже, и есть.
Тина положила маленькую ладонь ему на локоть.
– Давай посидим тут немного, Микки. Тут не чувствуется ветра и не так холодно.
Он подчинился.
– Ну почему ты всегда такой грустный? – спросила она.
– Эх, моя милая, разве тебе понять?
– Я многое понимаю. – Тина покачала головой. – Неужели ты не можешь о ней забыть, Микки?
– Забыть? О ком?
– О матери.
– Забыть о ней! – с горечью повторил Микки. – Поди попробуй забыть после таких расспросов, как сегодня утром. Когда человека убили, он не дает о себе забыть.
– Я не про то, – сказала Тина. – Я имела в виду твою родную мать.
– О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.
– Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.
– Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?
– Некоторые вещи можно и так понять.
Микки обернулся к ней.
– Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. – Он погладил рукав ее пальто.
Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:
– Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?
– И очень несправедливо с вашей стороны! – Она покачала головой и проговорила с чувством:
– Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход…
– Да-да, – нетерпеливо отмахнулся Микки. – Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?
– Я была благодарна за это, – ответила Тина. – А вы – нет.
– Неужели ты не понимаешь, Тина, что невозможно испытывать благодарность по требованию? Оттого, что обязан испытывать благодарность, только еще хуже. Я не хотел, чтобы меня привозили сюда. Не хотел жить в роскоши. Не хотел уезжать из родного дома.
– Дом могли разбомбить, – заметила Тина. – И ты мог погибнуть.
– Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты – котеночек, для тебя важны только материальные вещи.
– Возможно, что это и так, в каком-то смысле, – сказала Тина. – Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, – и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую любят. Которая живет обеспеченной жизнью и может ничего не бояться. Я любила маму за то, что она дала мне все это.
– А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?
– Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже.., теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. – Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. – Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом – здесь.
– Да, тебе легко, Тина, – вздохнул Микки.
– А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.
– Тина! Что за вздор ты плетешь?
– А теперь, – спокойно продолжала Тина, – тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.
– Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит: «если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мур-роуд, у Минчинского холма.
– Да?
Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.
– На что ты намекаешь? – спросил Микки, подойдя и встав рядом.
Тина указала на реку.
– Кто эти двое там внизу? – спросила она. Микки кинул быстрый взгляд.
– Эстер и этот ее доктор, по-моему, – ответил он. – Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!
– Почему? Тебе хочется меня столкнуть? Тебе это проще простого. Я маленькая.
Микки хрипло проговорил:
– Почему ты сказала, что я мог быть здесь в тот вечер?
Тина молча повернулась и пошла обратно вверх по дорожке к дому.
– Тина!
Она отозвалась тихим, ровным голоском:
– Я беспокоюсь, Микки. Я очень беспокоюсь за Эстер и Дона Крейга.
– Оставим пока Эстер и ее дружка.
– Но я правда волнуюсь за них. Боюсь, что Эстер сейчас очень страдает.
– Но мы же не о них говорим.
– Я, например, говорю о них. Понимаешь, они для меня очень много значат.
– Ты что, все это время считала, что я был здесь в тот вечер, когда убили мать?
Тина не ответила.
– Тогда ты ничего про это не сказала.
– А зачем? Не было нужды. Тогда ведь было очевидно, что это Жако убил.
– А теперь так же очевидно, что это не он.
Тина кивнула.
– А раз так? Значит, что?
Не отвечая, она пошла дальше.
Внизу у самой воды Эстер загребала песок носком туфли.
– Не понимаю, о чем тут говорить, – сказала она.
– Мы должны поговорить об этом, – повторил Дон Крейг.
– Зачем?.. Разговоры ничего не дают. От них нисколько не легче.
– По крайней мере, расскажи, что было сегодня утром.
– Ничего, – ответила Эстер.
– Что значит, ничего? Приезжали люди из полиции, верно?
– А.., ну да. Приезжали.
– И что же? Они вас всех расспрашивали?
– Да, они нас расспрашивали.
– Какие вопросы задавали?
– Обычные, – ответила Эстер. – Честное слово, те же самые, что и тогда. Где мы были, и что делали, и когда последний раз видели маму живой. Мне не хочется больше об этом говорить, Дон. Все уже позади.
– Совсем даже не позади, дорогая. В этом все и дело.
– Но ты-то почему так беспокоишься? Тебя же это не касается.
– Девочка моя, я хочу помочь тебе. Неужели ты не понимаешь?
– Разговорами об этом мне не поможешь. Я хочу только одного – забыть. Вот если бы ты помог мне забыть…
– Эстер, любимая, от реальности не уйдешь. Надо смотреть правде в глаза.
– Правде в глаза, как ты выражаешься, я смотрела все утро.
– Эстер, я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?
– Наверно, – ответила Эстер.
– Что значит, наверно?
– Ты все время возвращаешься к этой теме.
– Но я обязан, Эстер.
– Не понимаю почему. Ты же не полицейский.
– Кто из вас последним видел мать живой?
– Ну, я, – сказала Эстер.
– Знаю. Было без нескольких минут семь, да? Как раз перед тем, как ты вышла из дому, чтобы встретиться со мной.
– Перед тем, как я вышла из дому, чтобы ехать в Драймут, в театр, – уточнила Эстер.
– Ну а в театре был я, верно?
– Конечно.
– Ты тогда уже знала, Эстер, что я тебя люблю?
– Я еще была не уверена. Я даже не была уверена, что и сама в тебя влюбилась.
– У тебя ведь не было никаких причин – ни малейших – убивать свою мать, да?
– Да, в общем не было, – ответила Эстер.
– Что это значит, в общем не было?
– Мне часто хотелось убить ее, – сказала Эстер, равнодушно пожимая плечами. – Я, бывало, говорила себе: «Хоть бы она умерла. Хоть бы она умерла». А иногда, – прибавила Эстер, – мне даже снилось, что я ее убиваю.
– И каким же образом ты ее убивала во сне?
На минуту Дон Крейг из влюбленного превратился во врача, выслушивающего пациента.
– Иногда из пистолета, – жизнерадостно ответила Эстер. – А иногда и ударом по голове.
Доктор Крейг застонал.
– Это были всего лишь сны. Я часто бываю в сновидениях ужасно воинственна.
– Послушай, Эстер. – Молодой человек взял ее за руку. – Ты должна сказать мне правду. Ты должна довериться мне.
– Не понимаю, чего ты хочешь, – отозвалась Эстер.
– Правды, Эстер. Я хочу услышать от тебя правду. Я тебя люблю. И ты всегда можешь на меня положиться. Если.., если это ты ее убила, я.., мне кажется, я смогу найти объяснение. Если так, в этом не было твоей вины. Понимаешь? И конечно, в полицию я не обращусь. Это останется строго между нами. Не пострадает ни один человек. Дело постепенно заглохнет из-за отсутствия каких-либо доказательств. Но мне необходимо знать! – Он с нажимом произнес последнее слово.
Эстер смотрела на него широко раскрытыми глазами, но казалось, что она его не видит…
– Что ты хочешь от меня услышать? – переспросила она.
– Хочу, чтобы ты сказала мне правду.
– Ты ведь думаешь, что правда тебе уже известна, так? Ты считаешь, что убийца – я.
– Эстер, дорогая, не смотри ты на меня так. – Он взял ее за плечи и легонько встряхнул. – Я же врач. Я знаю, как это происходит. Знаю, что люди не всегда могут отвечать за свои поступки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– А он-то что?
– Чувствую я, что он составил себе некоторое представление обо всей этой истории. Со мной он, конечно, откровенничать не станет. Но попробую уловить, в каком направлении работает у него мысль. Парень он с головой и, я бы сказал, весьма наблюдательный. Он мог обратить внимание на кое-какие интересные детали.
– Давай выйдем. Тина, немного подышим свежим воздухом.
– Подышим? – Тина, запрокинув голову, с сомнением заглянула в лицо Микки. – Холодно ведь, Микки. – Она зябко передернула плечами.
– Мне кажется, ты не любишь свежий воздух. Тина. И поэтому способна целый день торчать в четырех стенах у себя в библиотеке.
Тина улыбнулась.
– Я не против торчать в четырех стенах, когда зима. Тут тепло, уютно.
– Вот я и смотрю – сжалась вся в комок, как котенок у очага. И тем не менее тебе будет полезно немного прогуляться. Пошли, Тина. Я хочу поговорить с тобой. Я хочу… Господи, вздохнуть поглубже и отвлечься от всей этой истории, которую полиция снова вытащила на свет!
Тина плавным, лениво-грациозным движением поднялась со стула – она действительно была похожа на изящную кошечку.
В вестибюле она закуталась в твидовое пальто с меховым воротником, и они вышли на улицу.
– А ты, Микки, даже без пальто?
– Да. Я вообще не чувствую холода.
– Брррр! – Тина поежилась. – Как мне не нравится здесь зимой! Я бы уехала за границу. Хорошо бы очутиться где-нибудь, где всегда светит солнце и чтобы воздух был влажным, мягким и теплым.
– Мне предложили работу в Персидском заливе, – сказал Микки. – В одной нефтяной компании. Начальником автотранспортного отдела.
– Поедешь?
– Наверно нет… Какой смысл?
Они обогнули дом и пошли по тропе, которая вилась среди деревьев и в конце концов спускалась к реке. Над обрывом на полпути стояла небольшая беседка со скамьей. Не садясь, они просто остановились под ее прикрытием, чтобы спрятаться от ветра, и стали смотреть сверху на реку.
– Красиво тут, верно? – сказал Микки.
– Да, пожалуй, – отозвалась она, но взгляд ее выражал безразличие.
– Но точно сказать ты не можешь, да? – ласково упрекнул ее Микки. – Ты не умеешь чувствовать красоту, Тина, и никогда не умела.
– Ты раньше никогда этим не восхищался, хотя мы прожили здесь столько лет. Ты все время ходил хмурый, тосковал, хотел обратно в Лондон.
– Это другое дело, – покачал головой Микки. – Просто я был здесь чужим.
– Вот именно, – сказала Тина. – Ты всюду чужой.
– Я всюду чужой, – задумчиво повторил Микки. – Должно быть, так оно и есть. Господи, Тина, какая страшная мысль. Помнишь ту старую песню, что пела нам Кирстен? Про голубку:
Девица моя милая…
Голубка моя белокрылая…
Вспомнила?
Тина замотала головой.
– Может, она тебе и пела, а я.., нет, не помню. Микки продолжал, то ли декламируя, то ли напевая:
– Девица моя милая,
Голубка моя белокрылая,
Мы уходим в дальнее плаванье,
И назад мы уже не придем.
Не найти мне нигде тихой гавани –
Только в любящем сердце твоем.
Он заглянул Тине в глаза.
– Так оно, похоже, и есть.
Тина положила маленькую ладонь ему на локоть.
– Давай посидим тут немного, Микки. Тут не чувствуется ветра и не так холодно.
Он подчинился.
– Ну почему ты всегда такой грустный? – спросила она.
– Эх, моя милая, разве тебе понять?
– Я многое понимаю. – Тина покачала головой. – Неужели ты не можешь о ней забыть, Микки?
– Забыть? О ком?
– О матери.
– Забыть о ней! – с горечью повторил Микки. – Поди попробуй забыть после таких расспросов, как сегодня утром. Когда человека убили, он не дает о себе забыть.
– Я не про то, – сказала Тина. – Я имела в виду твою родную мать.
– О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.
– Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.
– Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?
– Некоторые вещи можно и так понять.
Микки обернулся к ней.
– Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. – Он погладил рукав ее пальто.
Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:
– Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?
– И очень несправедливо с вашей стороны! – Она покачала головой и проговорила с чувством:
– Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход…
– Да-да, – нетерпеливо отмахнулся Микки. – Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?
– Я была благодарна за это, – ответила Тина. – А вы – нет.
– Неужели ты не понимаешь, Тина, что невозможно испытывать благодарность по требованию? Оттого, что обязан испытывать благодарность, только еще хуже. Я не хотел, чтобы меня привозили сюда. Не хотел жить в роскоши. Не хотел уезжать из родного дома.
– Дом могли разбомбить, – заметила Тина. – И ты мог погибнуть.
– Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты – котеночек, для тебя важны только материальные вещи.
– Возможно, что это и так, в каком-то смысле, – сказала Тина. – Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, – и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую любят. Которая живет обеспеченной жизнью и может ничего не бояться. Я любила маму за то, что она дала мне все это.
– А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?
– Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже.., теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. – Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. – Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом – здесь.
– Да, тебе легко, Тина, – вздохнул Микки.
– А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.
– Тина! Что за вздор ты плетешь?
– А теперь, – спокойно продолжала Тина, – тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.
– Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит: «если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мур-роуд, у Минчинского холма.
– Да?
Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.
– На что ты намекаешь? – спросил Микки, подойдя и встав рядом.
Тина указала на реку.
– Кто эти двое там внизу? – спросила она. Микки кинул быстрый взгляд.
– Эстер и этот ее доктор, по-моему, – ответил он. – Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!
– Почему? Тебе хочется меня столкнуть? Тебе это проще простого. Я маленькая.
Микки хрипло проговорил:
– Почему ты сказала, что я мог быть здесь в тот вечер?
Тина молча повернулась и пошла обратно вверх по дорожке к дому.
– Тина!
Она отозвалась тихим, ровным голоском:
– Я беспокоюсь, Микки. Я очень беспокоюсь за Эстер и Дона Крейга.
– Оставим пока Эстер и ее дружка.
– Но я правда волнуюсь за них. Боюсь, что Эстер сейчас очень страдает.
– Но мы же не о них говорим.
– Я, например, говорю о них. Понимаешь, они для меня очень много значат.
– Ты что, все это время считала, что я был здесь в тот вечер, когда убили мать?
Тина не ответила.
– Тогда ты ничего про это не сказала.
– А зачем? Не было нужды. Тогда ведь было очевидно, что это Жако убил.
– А теперь так же очевидно, что это не он.
Тина кивнула.
– А раз так? Значит, что?
Не отвечая, она пошла дальше.
Внизу у самой воды Эстер загребала песок носком туфли.
– Не понимаю, о чем тут говорить, – сказала она.
– Мы должны поговорить об этом, – повторил Дон Крейг.
– Зачем?.. Разговоры ничего не дают. От них нисколько не легче.
– По крайней мере, расскажи, что было сегодня утром.
– Ничего, – ответила Эстер.
– Что значит, ничего? Приезжали люди из полиции, верно?
– А.., ну да. Приезжали.
– И что же? Они вас всех расспрашивали?
– Да, они нас расспрашивали.
– Какие вопросы задавали?
– Обычные, – ответила Эстер. – Честное слово, те же самые, что и тогда. Где мы были, и что делали, и когда последний раз видели маму живой. Мне не хочется больше об этом говорить, Дон. Все уже позади.
– Совсем даже не позади, дорогая. В этом все и дело.
– Но ты-то почему так беспокоишься? Тебя же это не касается.
– Девочка моя, я хочу помочь тебе. Неужели ты не понимаешь?
– Разговорами об этом мне не поможешь. Я хочу только одного – забыть. Вот если бы ты помог мне забыть…
– Эстер, любимая, от реальности не уйдешь. Надо смотреть правде в глаза.
– Правде в глаза, как ты выражаешься, я смотрела все утро.
– Эстер, я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?
– Наверно, – ответила Эстер.
– Что значит, наверно?
– Ты все время возвращаешься к этой теме.
– Но я обязан, Эстер.
– Не понимаю почему. Ты же не полицейский.
– Кто из вас последним видел мать живой?
– Ну, я, – сказала Эстер.
– Знаю. Было без нескольких минут семь, да? Как раз перед тем, как ты вышла из дому, чтобы встретиться со мной.
– Перед тем, как я вышла из дому, чтобы ехать в Драймут, в театр, – уточнила Эстер.
– Ну а в театре был я, верно?
– Конечно.
– Ты тогда уже знала, Эстер, что я тебя люблю?
– Я еще была не уверена. Я даже не была уверена, что и сама в тебя влюбилась.
– У тебя ведь не было никаких причин – ни малейших – убивать свою мать, да?
– Да, в общем не было, – ответила Эстер.
– Что это значит, в общем не было?
– Мне часто хотелось убить ее, – сказала Эстер, равнодушно пожимая плечами. – Я, бывало, говорила себе: «Хоть бы она умерла. Хоть бы она умерла». А иногда, – прибавила Эстер, – мне даже снилось, что я ее убиваю.
– И каким же образом ты ее убивала во сне?
На минуту Дон Крейг из влюбленного превратился во врача, выслушивающего пациента.
– Иногда из пистолета, – жизнерадостно ответила Эстер. – А иногда и ударом по голове.
Доктор Крейг застонал.
– Это были всего лишь сны. Я часто бываю в сновидениях ужасно воинственна.
– Послушай, Эстер. – Молодой человек взял ее за руку. – Ты должна сказать мне правду. Ты должна довериться мне.
– Не понимаю, чего ты хочешь, – отозвалась Эстер.
– Правды, Эстер. Я хочу услышать от тебя правду. Я тебя люблю. И ты всегда можешь на меня положиться. Если.., если это ты ее убила, я.., мне кажется, я смогу найти объяснение. Если так, в этом не было твоей вины. Понимаешь? И конечно, в полицию я не обращусь. Это останется строго между нами. Не пострадает ни один человек. Дело постепенно заглохнет из-за отсутствия каких-либо доказательств. Но мне необходимо знать! – Он с нажимом произнес последнее слово.
Эстер смотрела на него широко раскрытыми глазами, но казалось, что она его не видит…
– Что ты хочешь от меня услышать? – переспросила она.
– Хочу, чтобы ты сказала мне правду.
– Ты ведь думаешь, что правда тебе уже известна, так? Ты считаешь, что убийца – я.
– Эстер, дорогая, не смотри ты на меня так. – Он взял ее за плечи и легонько встряхнул. – Я же врач. Я знаю, как это происходит. Знаю, что люди не всегда могут отвечать за свои поступки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32