Свен Сундквист снова ожил. Вышел из самолета, покинул Арланду и всего за полчаса добрался до Стокгольма, как будто путь в город с северной стороны ни с того ни с сего опустел.
Мысли. Привести их в порядок непросто.
Он словно был в нескольких местах одновременно: впервые обнимал обнаженную Аниту и ему снова было шестнадцать, стоял рядом с Йохумом Лангом на лестнице, когда тот бил смертным боем Ольдеуса, лежал вместе с Лидией Граяускас на полу морга рядом с человеком, которого она ненавидела, нес по Пномпеню годовалого Йонаса, который через две недели назовет его папой, сидел в китайском ресторане в Клайпеде, а напротив сидела Алена Слюсарева в красном свитере и рассказывала ему о трех годах унижений и…
И все это, чтобы только не думать об Эверте.
Возле Солленского туннеля велись дорожные работы. Два ряда машин здесь сливались в один, выстраиваясь в длинную очередь.
Он притормозил, остановился, тронулся, притормозил, остановился. Огляделся — все сидели по своим машинам и делали то же самое. Убивали время. Все как один смотрели прямо вперед, и каждый думал о своем. О своих собственных Эвертах.
Его передернуло, как бывает, когда чувствуешь отвращение.
Он решил поехать дальше, чем хотел: пересечь город и двигаться на юг до самой Эриковой горы. Она должна быть там, Лена Нордвалль.
Ему нужно потянуть время.
Он частенько сиживал на этой жесткой деревянной скамье, ожидая окончания пустых речей в защиту не признающего свою вину преступника. Пока в торжественном зале судебных заседаний было тихо: кроме них двоих, никого не было. Эверту Гренсу нравилось тут, в старом здании суда, несмотря на жесткие скамьи и снующих туда-сюда юристов. Когда он приходил сюда, это означало, что его расследование данного преступления близится к концу.
Он посмотрел на часы. Еще пять минут. Потом охранники из следственного изолятора откроют дверь, введут Ланга и скажут, чтобы он сел на скамью подсудимых. И это будет лишь начало бесконечно долгого тюремного срока.
Гренс повернулся к Херманссон, которая сидела рядом:
— Как будто все нормально?
Он попросил ее поехать с ним: Свен куда-то запропастился, не подходил к телефону. Бенгт лежал с продырявленной головой, а Лену он так и не смог утешить. Между тем в суде хорошо быть с кем-то, и этим кем-то сегодня оказалась Херманссон. Против собственной воли он чувствовал, что она ему нравится. Она, конечно, выводила его из себя намеками на его проблемы с женщинами-полицейскими, да и вообще с женщинами, но сама она, даже когда говорила все это, была такой спокойной, такой основательной… А может, просто потому, что была права. Он попробует убедить ее остаться в Стокгольме, когда закончится ее срок на посту заместителя начальника отдела. Он надеялся поработать с ней еще. Возможно, пообщаться с ней: она была так молода, и он чувствовал себя совершенной размазней, когда думал об этом. Но речь не о том, что старик подбивает клинья к молодой женщине, скорее он был приятно удивлен, что, оказывается, на свете есть еще люди, которых он хотел бы узнать поближе.
— Вроде нормально. Уверена, того, что у нас есть, будет достаточно. Ланг, да еще захват заложников в морге, — я не зря приехала в Стокгольм.
Зал судебных заседаний выглядел голым без судьи, секретаря, обвинителя, адвокатов, приставов, зевак. Драматизм преступления должен быть подобающим образом обставлен, каждое слово, произнесенное в защиту закона, призвано определить и измерить степень человеческого падения.
Иначе все бессмысленно.
Гренс посмотрел вокруг. Мрачные деревянные панели на стенах, грязные окна, выходящие на улицу Карла Шееле, чересчур помпезные люстры •и запах старых книг, хранивших своды законов.
— Странно все это, Херманссон. Профессиональные преступники, как Ланг. Я вожусь с ними всю жизнь, но и сегодня понимаю не больше, чем в начале своей карьеры. У них есть свой кодекс поведения на допросах в полиции и в суде. Они молчат. Что бы мы им ни сказали, о чем бы ни спросили — молчат. «Не знаю, не видел, не знаком» — больше ничего. Отрицают всё. И я, черт меня возьми, думаю, что это самая правильная позиция. Это наше дело — доказать, что они преступили закон, это мы настаиваем на их виновности.
Эверт Гренс протянул руку и показал на деревянную дверь в противоположной стене, темную, как и сами стены.
— Через несколько минут сюда явится Ланг. И он станет играть в эту чертову игру. Он придет, сядет тут и будет молчать или бормотать «не знаю», но именно поэтому, Херманссон, сегодня он проиграет. На этот раз вечная игра в молчанку станет самой большой ошибкой в его жизни. Вот так. Я думаю, что его обвинят как минимум в убийстве.
Она удивленно посмотрела на него, и он было пустился в объяснения, но тут двери зала отворились и вошли четыре тюремных охранника и двое вооруженных полицейских, а между ними — Йохум Ланг в наручниках и голубой тюремной робе, которая висела на нем, как на вешалке. Ланг тут же заметил их, а Эверт Гренс поднял руку, приветственно ему помахал и улыбнулся. Потому он повернулся к Херманссон и, понизив голос, сказал:
— Я еще раз прочитал заключение криминалистов и отчет о вскрытии, которое делал Эрфорс, и уверен, что убийства не было. Я думаю, что Лангу заказали пять сломанных пальцев и раздробленную коленную чашечку, это да. Но за смерть Ольдеуса ему денег не обещали и не заказывали вовсе. Я думаю, что Хильдинг Ольдеус сам случайно грохнулся с лестницы и врезался головой в стену.
Эверт Гренс демонстративно показал в сторону, где сидел Ланг:
— Посмотрите-ка на него, Ланг просто дурак. Он домолчится до того, что получит десятку за убийство, хотя мог бы отделаться полутора годами за тяжкие телесные.
Гренс снова помахал тому, кого так ненавидел. Взгляд у Ланга такой же пронзительный, как и вчера, когда они столкнулись в его камере. Позади него зал постепенно наполнялся. Огестам зашел последним, кивнул Гренсу, и тот кивнул в ответ. На какой-то миг Эверт Гренс задался вопросом: о чем сейчас думает молодой прокурор? Об их встрече, о лжи, которую он выложил перед ним? Но потом он выбросил из головы все, что могло ему помешать. Он снова наклонился и прошептал:
— Я точно знаю, Херманссон. Никакое это не убийство. Но поверьте, я и пальцем не пошевелю для того, чтобы хоть кто-нибудь узнал об этом. Он сядет, боже мой, и сядет надолго!
Дмитрий был доволен: обе крошки с гладкой нежной кожей трахались совсем неплохо.
Он купил их в рассрочку и твердо решил, что не станет расплачиваться, если не выйдет ничего путного.
Но все получилось. Так что придется платить.
Легавый накрылся. Но женщина, с которой он работал, прекрасно справилась и без него. Она доставила двух новых шлюх, как они и договаривались.
Она уже ждала его. Хотела получить очередную порцию денег. Они стоили три тысячи крон каждая. Треть ей надо было выплатить сегодня же.
Он открыл дверь в «Эдем». На сцене лежала голая женщина, прижимаясь к надувной кукле. Она слегка двигала бедрами и стонала. А мужчины в зале — публика здесь состояла из одних мужчин — сидели за столиками и держались за ширинки.
Она сидела там же, где и всегда. За самым дальним столиком, почти за углом, рядом с запасным выходом.
Он подошел к ней, они кивнули друг другу.
Она всегда была в одном и том же спортивном костюме. И всегда с капюшоном на голове.
Она хотела, чтоб он называл ее Илоной, хотя его это раздражало, ведь звали ее, конечно, иначе.
Друг с другом они не беседовали. Никогда. Так, несколько вежливых слов по-русски, и все.
Он отдал ей конверт с деньгами. Она не стала пересчитывать, просто взяла и сунула в сумку.
Через месяц.
Через месяц следующий платеж. И после этого они будут принадлежать ему, станут его собственностью. Обе.
Эверт Гренс встал и показал рукой, чтобы Херманссон встала тоже. Вместе они пересекли зал и вышли в коридор. Гренс быстро спустился по лестнице на три этажа, туда, где был вход в подземный гараж. Херманссон спросила, куда он ее ведет, на что он быстро ответил: «Сейчас поймете». Он тяжело дышал от усилий, но остановился, только когда его ноги оказались в затхлой пыли гаража. Он поискал что-то, видимо, нашел, приблизился к железной двери, которая вела к лифтам — тем, что поднимались в следственный изолятор.
Он стоял там, затаив дыхание. Он ждал. Ведь ему прекрасно известно, что они пройдут именно здесь. Йохума Ланга проведут из старого зала судебных заседаний прямо сюда и препроводят обратно в изолятор.
Надо только подождать несколько минут.
Ланг, четверо тюремщиков и двое полицейских вошли в гараж и направились к железной двери.
Эверт Гренс сделал пару шагов им навстречу и попросил на минутку оставить его с Лангом наедине. Просто отойти на несколько метров. Они выполнили его просьбу. Старший охранник не слишком был этому рад, но он и раньше встречался с Гренсом, так что знал, что тот так или иначе добьется своего.
Как обычно, они сверлили друг друга взглядом. Гренс ждал, что предпримет Ланг, но тот просто стоял, только его крупное тело раскачивалось, словно он еще не решил, стоит ли наносить удар.
— Дурак ты, мать твою.
Они стояли так близко, что Гренсу достаточно было прошептать это, чтобы Ланг услышал.
— В молчанку играл. Как обычно. Теперь ты сядешь, потому что тебя приговорят. А ведь я знаю, что ты не убивал Ольдеуса. Да только тебе хрен поверят. Пока ты думаешь и действуешь как вор, пока в отказ уходишь да играешь в молчанку, спорим — ты получишь на семь-восемь лет больше, чем действительно заработал. За здорово живешь.
Эверт Гренс махнул охранникам, чтобы они вернулись.
— Так-то, Ланг.
Йохум Ланг по-прежнему не сказал ни слова и даже не проводил Гренса взглядом, когда тот отошел от него.
И только когда охранники уже держали перед ним открытую дверь и он выходил прочь, — только тут Гренс окликнул его, и тогда он обернулся. И плюнул на пол.
А комиссар уголовной полиции кричал ему, помнит ли он опознание, которое состоялось несколько дней назад; помнит ли, как издевался над самим Гренсом и его погибшим другом, как сложил губы бантиком и посылал воздушные поцелуи. Гренс кричал ему «Помнишь?» и сам послал пару воздушных поцелуев и, сложив губы бантиком, почмокал ему вслед, но того уже вывели из гаража и повели прямо к лифтам, ведущим в изолятор.
Свен Сундквист припарковался на улице, состоявшей из ряда аккуратных домиков. Посреди проезжей части были установлены самодельные ворота и ребятишки гоняли шайбу. Они не спешили замечать подъезжающий автомобиль. Сундквисту пришлось подождать, пока два девятилетних нахала со вздохом соизволили освободить дорогу противному дядьке, раз уж ему приспичило тут ехать.
Теперь он знал: Лидия Граяускас сознательно пошла на преступление. И на самоубийство. И она хотела, чтобы все узнали причину, хотела обнародовать свой позор, но Эверт ей помешал.
По какому праву?
Лена Нордвалль сидела у себя в саду. Глаза закрыты, рядом на столике — приемник, раздается музыка одного из коммерческих каналов с нескончаемыми вставками, повторяющими название станции. Он не видел ее с того самого вечера, когда они принесли ей известие о смерти Бенгта.
Эверт хотел укрыть от позора детей и жену своего друга.
Но взамен он отнял у другого человека право на правду.
- Привет.
На улице было жарко, он обливался потом, а она сидела на солнце в черных брюках, джинсовой куртке и свитере с длинными рукавами. Она его не услышала, он подошел поближе, и она вздрогнула:
— Ты меня напугал.
— Извини.
Она жестом пригласила его присесть. Он взял стул, на который она показала, подвинул его так, чтобы сидеть перед ней, спиной к солнцу.
Они посмотрели друг на друга. Он сам позвонил и попросил разрешения ее навестить, ему и начинать разговор.
Это было тяжело. Ведь они не слишком близко знакомы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45