Хотя бы до следующего месяца.
Она пришла вовремя. До семи на кухонных часах оставалось всего тридцать секунд. Одета так же, как в порту, — в тренировочном костюме и с капюшоном на голове. Войдя в квартиру, она даже не подумала снять капюшон.
Дмитрий поздоровался, предложил ей выпить, на что она только покачала головой. Сказала, что у нее мало времени. Она просто хотела проверить свою собственность.
Когда женщина заглянула в комнату, она уже сидела на кровати и улыбалась, как приказал ей Дмитрий. Женщина спросила, скольких мужчин она обслужила сегодня, и она ответила, что двенадцать. Женщина осталась довольна и даже сказала, что это совсем не плохо для такой молодой прибалтийской сучки.
Потом она лежала и плакала. Она знала, что сейчас войдет Дмитрий и побьет ее, плакать он им больше не разрешал, но она просто не могла остановиться. Она думала об этой женщине, о мужчинах, которые входили в нее, о том, что Дмитрий велел собираться, потому что, как он сказал, им надо срочно переехать на другую квартиру, в Копенгаген. Все, чего ей хотелось, — это умереть.
Почти два часа он бесцельно катался по городу. Сначала в центре, по самым людным улицам, где на красный свет дорогу переходили целые толпы, а какие-то идиоты непрерывно гудели. Потом через Шлюзы, по Хорнсгатан, на Кольцевую и оттуда на Готскую улицу, а там и в Сёдермальм, которому положено выглядеть чертовски богемно, а на самом деле он ничем не отличается от любого пригорода. Дальше — мимо фасадов безлюдного Остермальма, огромного круглого здания телецентра в Йэрде, затем вниз к гавани Вэрта, откуда огромные паромы отплывают бороздить воды Балтики. Он зевнул. Шоссе Вальгаллы тоже осталось позади, машина неслась к заставе Рослаг и неизменным табличкам «пути объезда».
Столько людей.
Столько людей вокруг, и все едут по своим делам.
Эверт Гренс обгонял их, сам не зная, куда направляется.
Он устал. Еще чуть-чуть.
Он двигался к площади Святого Эрика. Машин там не было, вместе с вечером в городе наступал покой. Несколько улочек в оба конца. У дома Боннье он повернул налево и попал на улицу Атлас. Вниз, потом налево, и вот он уже припарковался у подъезда, удивляясь про себя: ведь всего неделя прошла с тех пор, как он попал сюда впервые.
Он выключил двигатель.
Было тихо, как бывает в большом городе, когда уходит день. Все эти окна, квартиры, пышные шторы и огромные цветочные горшки… Там тоже жили они. Люди.
Он сидел в машине перед входом в подъезд. Прошло несколько минут. Может, десять. Может, шестьдесят.
Вся спина у нее была исполосована кнутом. Она лежала на полу голая, без чувств. А рядом Алена Слюсарева кричала на человека в блестящем костюме, которого она называла Дима Шмаровоз.
Бенгт стоял за дверью и ждал почти час.
Гренс как будто увидел все это снова.
Бенгт стоял за дверью.
Он все знал уже тогда.
Эверт Гренс сидел в машине. Не теперь. Еще несколько минут. Он хотел дождаться, когда нервы успокоятся. И потом уехать оттуда. В квартиру, которую он по-прежнему называл своим домом, но в которой бывал теперь все реже. Еще хотя бы несколько минут.
Внезапно темная дверь отворилась.
Из подъезда вышли четверо. Он посмотрел на них и тут же всех узнал.
Два дня назад, когда он смотрел, как Алена Слюсарева поднимается по трапу на паром, который должен был отвезти ее домой, на другой берег Балтийского моря, в Литву, в Клайпеду.
Тогда он и видел этих четверых. Они сошли с того же судна, на котором через короткое время отплыла Слюсарева. Мужчина был в том же костюме, что и раньше, на улице Вёлунда. Дима Шмаровоз. Пройдя паспортный контроль, он задержался в ожидании двух молодых женщин, лет шестнадцати-семнадцати. Он протянул руку и потребовал, чтобы они отдали ему свои паспорта, их залог. Женщина в спортивном костюме с капюшоном на голове подошла к ним и приветствовала на прибалтийский манер, чмокнув в щеку.
И вот теперь они выходили из подъезда прямо у него перед носом: Дима Шмаровоз шел первым, за ним — две его новые девочки с дорожными сумками в руках, последней шла женщина в капюшоне.
Гренс сидел тихо и смотрел, как они удаляются по тротуару.
Он позвонил в МИД и задал несколько вопросов, касающихся Димы Шмаровоза.
Вообще-то поводов и так достаточно.
Но он хотел знать, обладает ли сутенер по-прежнему дипломатическим иммунитетом, а еще он попросил выяснить, кто эта женщина, с которой он работает.
Он возьмет их. Потом. Обоих.
Теперь, когда все кончилось. Когда Ланг за решеткой. Когда Бенгт в могиле.
Когда он уверен в том, что Лена будет жить дальше, не потревоженная ложью.
День погас, а он и не заметил. Поднялся с узкой гостиничной кровати в Клайпеде, съездил из Арланды к Лене Нордвалль, которая сидела на солнцепеке и мерзла, оттуда — на Кроноберг, в свой кабинет, а потом в прокуратуру, где Огестам уже потерял всякое терпение.
Свен Сундквист хотел домой.
Он устал, но день, который вот-вот должен был закончиться, не давал ему передышки. И теперь приберег для него самые длинные свои часы.
Лена Нордвалль побежала за ним. Он прервал их бессмысленную беседу в саду аккуратного домика на Эриковой горе и вышел на улицу, где мальчишки играли в хоккей недалеко от его автомобиля. Она догнала его, схватила за руку и, запыхавшись от бега, спросила, знает ли он что-нибудь об Анни. Свен никогда раньше не слышал этого имени. Он знал Гренса десять лет, работал с ним бок о бок, думал, что они друзья, но ни разу не слышал этого имени. Лена Нордвалль рассказала ему, что когда-то Эверт возглавлял патруль, об Анни, о Бенгте, об Эверте и попытке захвата, которая обернулась катастрофой.
Свен Сундквист пытался взять себя в руки, но не мог сдержать дрожь.
Как многого он не понимал в этой жизни.
Он понятия не имел о том, где живет Эверт. Он его ни разу не навещал. Где-то в Стокгольме, в городе, но больше он ничего не знает.
Он коротко хохотнул, но улыбки на его лице не было.
Ну надо же! Какой однобокой оказалась их дружба.
Так захотел Гренс, а Свен это принял.
Он считал, что обязан делиться мыслями, теплом, силой, а Эверт укрывался за своим правом на личную жизнь.
Свен Сундквист заглянул в отдел кадров и узнал адрес Гренса. Теперь он стоит перед входной дверью красивого дома в самом оживленном месте Свеавеген.
Ждет уже почти два часа. Он развлекался тем, что вглядывался в окна четвертого этажа — где-то там жил Эверт. Но точно определить сложно: окна выглядели одинаково, словно во всем доме был всего один жилец.
Эверт явился сразу после восьми. Грузный, прихрамывающий, с неровной походкой. Открыл дверь, не оглянувшись, и тут же исчез за ней.
Свен Сундквист подождал еще десять минут. Он задыхался. Нервничал. Давно он не чувствовал себя таким одиноким.
Он нажал на кнопку домофона. Подождал. Ему никто не ответил. Нажал снова, на этот раз долго.
В динамике зашуршало — в квартире на четвертом этаже неуклюжие пальцы сняли трубку:
— Да?
Голос звучал раздраженно.
— Эверт?
— Кто это?
— Это я. Свен.
Молчание.
— Эверт, это я.
— Что ты тут делаешь?
— Можно мне подняться на минутку?
— Сюда?
— Да.
— Сейчас?
— Сейчас.
— А зачем?
— Надо поговорить.
— Мы можем поговорить завтра утром. В моем кабинете.
— Тогда будет уже поздно. Мы должны переговорить сегодня. Открывай.
И снова тишина. Он посмотрел на динамик, тот молчал. Время тянулось. Казалось, прошла вечность.
Замок на двери щелкнул. Сундквист подергал — открыто.
Голос Эверта был низким, так что и не расслышать:
— Четвертый этаж, «Гренс» на двери.
Боль в животе, которая мучила его, а потом внезапно отпустила, сейчас была такой же сильной, как и когда он смотрел видеозапись.
Он не стал звонить, не было нужды: дверь уже открыли.
Он заглянул в длинную прихожую.
— Эй!
— Входи.
Эверта он не видел, но голос был его, он доносился откуда-то издалека.
Он вошел и встал на коврике у двери.
— Налево. Вторая дверь по коридору.
Свен Сундквист мог только догадываться, как выглядит жилище Гренса. Но что бы он ни представлял, все равно это не походило на то, что он увидел.
Самая огромная квартира, в какой он когда-либо бывал.
Он оглядывался по сторонам, шагая по коридору, которому все не было конца.
Шесть, а может быть, и все семь комнат. Высокие потолки, изразцовая печь почти в каждом углу, толстые ковры на великолепном паркете.
Но больше всего поражала пустота.
Свен невольно сдерживал дыхание.
Как будто он потревожил чей-то покой. Хотя никого тут не было. Он в жизни не видел ничего более заброшенного, чем эта квартира. Огромная, сверкающая чистотой и пустая.
Эверт сидел в комнате, представлявшей собой нечто вроде библиотеки. Она была меньше остальных, две стены покрыты книжными полками от пола до потолка. Старое кресло черной кожи, рядом зажженный торшер.
Свен заметил не сразу. Настолько это выбивалось из общей картины. У двери висела в рамке вышитая золотом на красном фоне надпись «СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА!». Возле нее — два черно-белых снимка: мужчина и женщина в полицейской форме, оба лет двадцати.
Огромная, просто необъятная квартира. И в самом центре — две фотографии с рождественской вышивкой.
Эверт посмотрел на него, вздохнул. И жестом пригласил наконец войти. Он подтолкнул к Свену скамейку, которая стояла недавно у него под ногами. Свен придвинул ее к себе и сел.
Перед его приходом Эверт читал книгу. Свен попытался прочесть название, чтобы хоть как-то завязать разговор, но книга лежала на столике обложкой вниз. Он снова встал, ткнул пальцем в коридор, по которому только что шел:
— Эверт, что это?
— Ты о чем?
— У тебя что, всегда все это было?
— Да.
— Я никогда не видел ничего подобного.
— Я все меньше провожу здесь времени.
— Да одна твоя прихожая — как все наши квартиры!
Эверт Гренс кивком снова пригласил его сесть. Закрыл книгу, подался вперед, лицо его налилось краской. Пустая болтовня была ему не по душе.
— У нас сегодня воскресный вечер или как?
Свен не ответил.
— Начало девятого, так ведь?
Он и не ждал ответа.
— Так есть у меня право побыть в одиночестве? Или нет?!
Молчание было ему ответом.
— Какого черта ты вламываешься ко мне?
Свен Сундквист перевел дыхание. Такие вспышки гнева он видел и раньше. Но не страх. В этом он был уверен. Раньше Гренс никогда не выказывал страха. А сейчас он сидел в своем собственном кресле, и ему не удавалось скрыть свой страх за агрессивностью.
Свен посмотрел на комиссара:
— Скажи, Эверт. Ты знаешь, какой тяжелой иногда бывает правда?
Его больше не заботило, хочет ли Эверт, чтобы он сидел. Он встал. Посмотрел в окно, провожая взглядом машины, которые двигались от одного красного сигнала светофора до другого. Сделал пару шагов по комнате и прислонился к стене с книгами.
— Ты тот человек, с которым я провожу почти все дни. Больше, чем с женой. Больше, чем с сыном. И я не развлекаться сюда пришел. Я тут потому, что у меня нет другого выхода.
Эверт Гренс откинулся на спинку кресла и внимательно смотрел на Свена.
— Ложь, Эверт. Дьявольская ложь!
Тот не пошевелился. И не сводил с него глаз.
— Ты солгал. И я хочу знать почему.
Эверт Гренс фыркнул:
— Никак у меня тут прокурор завелся?
— Я хочу, чтобы ты ответил на мои вопросы. Фыркать и обзываться можешь сколько угодно. Я готов.
Он снова отошел к окну. К огням машин, которые двигались все медленнее. Так хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.
— Я взял больничный на два дня.
— Однако стоишь тут вполне здоровый и играешь в допрос.
— Я не был болен. Я ездил в Литву. В Клайпеду. Меня послал Огестам.
Свен Сундквист предвидел это. Он знал, что сейчас Эверт вскочит и заорет:
— Чертов прокурор! В Литву! За моей спиной!
Свен подождал, пока тот откричится.
— Присядь-ка, Эверт.
— Да пошел ты!
— Сядь, я сказал!
Эверт Гренс поколебался, посмотрел на Свена и уселся снова, положив ноги на скамеечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Она пришла вовремя. До семи на кухонных часах оставалось всего тридцать секунд. Одета так же, как в порту, — в тренировочном костюме и с капюшоном на голове. Войдя в квартиру, она даже не подумала снять капюшон.
Дмитрий поздоровался, предложил ей выпить, на что она только покачала головой. Сказала, что у нее мало времени. Она просто хотела проверить свою собственность.
Когда женщина заглянула в комнату, она уже сидела на кровати и улыбалась, как приказал ей Дмитрий. Женщина спросила, скольких мужчин она обслужила сегодня, и она ответила, что двенадцать. Женщина осталась довольна и даже сказала, что это совсем не плохо для такой молодой прибалтийской сучки.
Потом она лежала и плакала. Она знала, что сейчас войдет Дмитрий и побьет ее, плакать он им больше не разрешал, но она просто не могла остановиться. Она думала об этой женщине, о мужчинах, которые входили в нее, о том, что Дмитрий велел собираться, потому что, как он сказал, им надо срочно переехать на другую квартиру, в Копенгаген. Все, чего ей хотелось, — это умереть.
Почти два часа он бесцельно катался по городу. Сначала в центре, по самым людным улицам, где на красный свет дорогу переходили целые толпы, а какие-то идиоты непрерывно гудели. Потом через Шлюзы, по Хорнсгатан, на Кольцевую и оттуда на Готскую улицу, а там и в Сёдермальм, которому положено выглядеть чертовски богемно, а на самом деле он ничем не отличается от любого пригорода. Дальше — мимо фасадов безлюдного Остермальма, огромного круглого здания телецентра в Йэрде, затем вниз к гавани Вэрта, откуда огромные паромы отплывают бороздить воды Балтики. Он зевнул. Шоссе Вальгаллы тоже осталось позади, машина неслась к заставе Рослаг и неизменным табличкам «пути объезда».
Столько людей.
Столько людей вокруг, и все едут по своим делам.
Эверт Гренс обгонял их, сам не зная, куда направляется.
Он устал. Еще чуть-чуть.
Он двигался к площади Святого Эрика. Машин там не было, вместе с вечером в городе наступал покой. Несколько улочек в оба конца. У дома Боннье он повернул налево и попал на улицу Атлас. Вниз, потом налево, и вот он уже припарковался у подъезда, удивляясь про себя: ведь всего неделя прошла с тех пор, как он попал сюда впервые.
Он выключил двигатель.
Было тихо, как бывает в большом городе, когда уходит день. Все эти окна, квартиры, пышные шторы и огромные цветочные горшки… Там тоже жили они. Люди.
Он сидел в машине перед входом в подъезд. Прошло несколько минут. Может, десять. Может, шестьдесят.
Вся спина у нее была исполосована кнутом. Она лежала на полу голая, без чувств. А рядом Алена Слюсарева кричала на человека в блестящем костюме, которого она называла Дима Шмаровоз.
Бенгт стоял за дверью и ждал почти час.
Гренс как будто увидел все это снова.
Бенгт стоял за дверью.
Он все знал уже тогда.
Эверт Гренс сидел в машине. Не теперь. Еще несколько минут. Он хотел дождаться, когда нервы успокоятся. И потом уехать оттуда. В квартиру, которую он по-прежнему называл своим домом, но в которой бывал теперь все реже. Еще хотя бы несколько минут.
Внезапно темная дверь отворилась.
Из подъезда вышли четверо. Он посмотрел на них и тут же всех узнал.
Два дня назад, когда он смотрел, как Алена Слюсарева поднимается по трапу на паром, который должен был отвезти ее домой, на другой берег Балтийского моря, в Литву, в Клайпеду.
Тогда он и видел этих четверых. Они сошли с того же судна, на котором через короткое время отплыла Слюсарева. Мужчина был в том же костюме, что и раньше, на улице Вёлунда. Дима Шмаровоз. Пройдя паспортный контроль, он задержался в ожидании двух молодых женщин, лет шестнадцати-семнадцати. Он протянул руку и потребовал, чтобы они отдали ему свои паспорта, их залог. Женщина в спортивном костюме с капюшоном на голове подошла к ним и приветствовала на прибалтийский манер, чмокнув в щеку.
И вот теперь они выходили из подъезда прямо у него перед носом: Дима Шмаровоз шел первым, за ним — две его новые девочки с дорожными сумками в руках, последней шла женщина в капюшоне.
Гренс сидел тихо и смотрел, как они удаляются по тротуару.
Он позвонил в МИД и задал несколько вопросов, касающихся Димы Шмаровоза.
Вообще-то поводов и так достаточно.
Но он хотел знать, обладает ли сутенер по-прежнему дипломатическим иммунитетом, а еще он попросил выяснить, кто эта женщина, с которой он работает.
Он возьмет их. Потом. Обоих.
Теперь, когда все кончилось. Когда Ланг за решеткой. Когда Бенгт в могиле.
Когда он уверен в том, что Лена будет жить дальше, не потревоженная ложью.
День погас, а он и не заметил. Поднялся с узкой гостиничной кровати в Клайпеде, съездил из Арланды к Лене Нордвалль, которая сидела на солнцепеке и мерзла, оттуда — на Кроноберг, в свой кабинет, а потом в прокуратуру, где Огестам уже потерял всякое терпение.
Свен Сундквист хотел домой.
Он устал, но день, который вот-вот должен был закончиться, не давал ему передышки. И теперь приберег для него самые длинные свои часы.
Лена Нордвалль побежала за ним. Он прервал их бессмысленную беседу в саду аккуратного домика на Эриковой горе и вышел на улицу, где мальчишки играли в хоккей недалеко от его автомобиля. Она догнала его, схватила за руку и, запыхавшись от бега, спросила, знает ли он что-нибудь об Анни. Свен никогда раньше не слышал этого имени. Он знал Гренса десять лет, работал с ним бок о бок, думал, что они друзья, но ни разу не слышал этого имени. Лена Нордвалль рассказала ему, что когда-то Эверт возглавлял патруль, об Анни, о Бенгте, об Эверте и попытке захвата, которая обернулась катастрофой.
Свен Сундквист пытался взять себя в руки, но не мог сдержать дрожь.
Как многого он не понимал в этой жизни.
Он понятия не имел о том, где живет Эверт. Он его ни разу не навещал. Где-то в Стокгольме, в городе, но больше он ничего не знает.
Он коротко хохотнул, но улыбки на его лице не было.
Ну надо же! Какой однобокой оказалась их дружба.
Так захотел Гренс, а Свен это принял.
Он считал, что обязан делиться мыслями, теплом, силой, а Эверт укрывался за своим правом на личную жизнь.
Свен Сундквист заглянул в отдел кадров и узнал адрес Гренса. Теперь он стоит перед входной дверью красивого дома в самом оживленном месте Свеавеген.
Ждет уже почти два часа. Он развлекался тем, что вглядывался в окна четвертого этажа — где-то там жил Эверт. Но точно определить сложно: окна выглядели одинаково, словно во всем доме был всего один жилец.
Эверт явился сразу после восьми. Грузный, прихрамывающий, с неровной походкой. Открыл дверь, не оглянувшись, и тут же исчез за ней.
Свен Сундквист подождал еще десять минут. Он задыхался. Нервничал. Давно он не чувствовал себя таким одиноким.
Он нажал на кнопку домофона. Подождал. Ему никто не ответил. Нажал снова, на этот раз долго.
В динамике зашуршало — в квартире на четвертом этаже неуклюжие пальцы сняли трубку:
— Да?
Голос звучал раздраженно.
— Эверт?
— Кто это?
— Это я. Свен.
Молчание.
— Эверт, это я.
— Что ты тут делаешь?
— Можно мне подняться на минутку?
— Сюда?
— Да.
— Сейчас?
— Сейчас.
— А зачем?
— Надо поговорить.
— Мы можем поговорить завтра утром. В моем кабинете.
— Тогда будет уже поздно. Мы должны переговорить сегодня. Открывай.
И снова тишина. Он посмотрел на динамик, тот молчал. Время тянулось. Казалось, прошла вечность.
Замок на двери щелкнул. Сундквист подергал — открыто.
Голос Эверта был низким, так что и не расслышать:
— Четвертый этаж, «Гренс» на двери.
Боль в животе, которая мучила его, а потом внезапно отпустила, сейчас была такой же сильной, как и когда он смотрел видеозапись.
Он не стал звонить, не было нужды: дверь уже открыли.
Он заглянул в длинную прихожую.
— Эй!
— Входи.
Эверта он не видел, но голос был его, он доносился откуда-то издалека.
Он вошел и встал на коврике у двери.
— Налево. Вторая дверь по коридору.
Свен Сундквист мог только догадываться, как выглядит жилище Гренса. Но что бы он ни представлял, все равно это не походило на то, что он увидел.
Самая огромная квартира, в какой он когда-либо бывал.
Он оглядывался по сторонам, шагая по коридору, которому все не было конца.
Шесть, а может быть, и все семь комнат. Высокие потолки, изразцовая печь почти в каждом углу, толстые ковры на великолепном паркете.
Но больше всего поражала пустота.
Свен невольно сдерживал дыхание.
Как будто он потревожил чей-то покой. Хотя никого тут не было. Он в жизни не видел ничего более заброшенного, чем эта квартира. Огромная, сверкающая чистотой и пустая.
Эверт сидел в комнате, представлявшей собой нечто вроде библиотеки. Она была меньше остальных, две стены покрыты книжными полками от пола до потолка. Старое кресло черной кожи, рядом зажженный торшер.
Свен заметил не сразу. Настолько это выбивалось из общей картины. У двери висела в рамке вышитая золотом на красном фоне надпись «СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА!». Возле нее — два черно-белых снимка: мужчина и женщина в полицейской форме, оба лет двадцати.
Огромная, просто необъятная квартира. И в самом центре — две фотографии с рождественской вышивкой.
Эверт посмотрел на него, вздохнул. И жестом пригласил наконец войти. Он подтолкнул к Свену скамейку, которая стояла недавно у него под ногами. Свен придвинул ее к себе и сел.
Перед его приходом Эверт читал книгу. Свен попытался прочесть название, чтобы хоть как-то завязать разговор, но книга лежала на столике обложкой вниз. Он снова встал, ткнул пальцем в коридор, по которому только что шел:
— Эверт, что это?
— Ты о чем?
— У тебя что, всегда все это было?
— Да.
— Я никогда не видел ничего подобного.
— Я все меньше провожу здесь времени.
— Да одна твоя прихожая — как все наши квартиры!
Эверт Гренс кивком снова пригласил его сесть. Закрыл книгу, подался вперед, лицо его налилось краской. Пустая болтовня была ему не по душе.
— У нас сегодня воскресный вечер или как?
Свен не ответил.
— Начало девятого, так ведь?
Он и не ждал ответа.
— Так есть у меня право побыть в одиночестве? Или нет?!
Молчание было ему ответом.
— Какого черта ты вламываешься ко мне?
Свен Сундквист перевел дыхание. Такие вспышки гнева он видел и раньше. Но не страх. В этом он был уверен. Раньше Гренс никогда не выказывал страха. А сейчас он сидел в своем собственном кресле, и ему не удавалось скрыть свой страх за агрессивностью.
Свен посмотрел на комиссара:
— Скажи, Эверт. Ты знаешь, какой тяжелой иногда бывает правда?
Его больше не заботило, хочет ли Эверт, чтобы он сидел. Он встал. Посмотрел в окно, провожая взглядом машины, которые двигались от одного красного сигнала светофора до другого. Сделал пару шагов по комнате и прислонился к стене с книгами.
— Ты тот человек, с которым я провожу почти все дни. Больше, чем с женой. Больше, чем с сыном. И я не развлекаться сюда пришел. Я тут потому, что у меня нет другого выхода.
Эверт Гренс откинулся на спинку кресла и внимательно смотрел на Свена.
— Ложь, Эверт. Дьявольская ложь!
Тот не пошевелился. И не сводил с него глаз.
— Ты солгал. И я хочу знать почему.
Эверт Гренс фыркнул:
— Никак у меня тут прокурор завелся?
— Я хочу, чтобы ты ответил на мои вопросы. Фыркать и обзываться можешь сколько угодно. Я готов.
Он снова отошел к окну. К огням машин, которые двигались все медленнее. Так хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.
— Я взял больничный на два дня.
— Однако стоишь тут вполне здоровый и играешь в допрос.
— Я не был болен. Я ездил в Литву. В Клайпеду. Меня послал Огестам.
Свен Сундквист предвидел это. Он знал, что сейчас Эверт вскочит и заорет:
— Чертов прокурор! В Литву! За моей спиной!
Свен подождал, пока тот откричится.
— Присядь-ка, Эверт.
— Да пошел ты!
— Сядь, я сказал!
Эверт Гренс поколебался, посмотрел на Свена и уселся снова, положив ноги на скамеечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45