Грант разрешил ее дилемму, не просто обретя сознание, а буквально взорвавшись, выйдя из своего неестественного сна. С глубоким вздохом и беззвучным криком он выпрямился на сиденье, вмиг покрывшись потом и вздрогнув так сильно, что у него застучали зубы.
Они были сейчас лицом к лицу, разделенные лишь несколькими дюймами, и даже при слабом свете она увидела ужас в его глазах. Хуже того, в них была мрачность, которая передавала его дрожь в глубину ее сердца.
Он говорил настойчиво, хотя истощение и жажда сводили его голос к хриплому шепоту:
– Никто не знает.
– Все в порядке, – сказала она.
– Никто, никто не знает.
– Спокойнее, с вами будет все в порядке.
– Никто не знает, – настаивал он, казалось, его сжигали страх и беда, ужас и слезы.
Ужасная безнадежность наполняла его искаженный голос и каждую черточку его лица до такой степени, что женщина утрачивала дар речи. Бессмысленно было утешать человека, которому определенно являлись тени бедствующих душ в Царстве теней.
Хотя Спенсер смотрел ей прямо в глаза, казалось, что он вглядывается в кого-то или что-то, находящееся далеко от него, и изливает поток слов скорее себе самому, нежели ей:
– Это цепь, железная цепь, она проходит сквозь меня, через мой мозг, через мое сердце, через мои внутренности, и нельзя освободиться от нее, нельзя бежать.
Он опалял ее. Она думала, что ее нельзя так напугать. По крайней мере, не так легко и определенно уж не словами. Но он пугал ее безумно.
– Давай, Спенсер, – сказала она. – Надо двигаться, о'кей? Помоги мне вытащить тебя отсюда.
* * *
Когда мужчина с немного пухлыми щеками и мигающими глазками вышел из лифта в подвальном помещении без окон, он замер на месте и уставился на Еву, как голодный человек мог бы взирать на вазу персиков с кремом.
Ева Джаммер привыкла к тому, что воздействует на мужчин с мощным эффектом. Когда она работала шоу-герл, выступая без лифчика на подмостках среди других красавиц, и тогда взоры всех мужчин выделяли ее из множества женщин и следовали за ней, словно что-то в ее лице и фигуре не просто привлекало глаз, но поражало какой-то гармонией, словно таинственная песня сирены. Она притягивала к себе мужские взоры столь же неизменно, как искусный гипнотизер овладевает сознанием субъекта, помахивая перед ним золотым медальоном на цепочке или просто производя размеренные пассы руками.
Даже бедный маленький Термон Стуки – дантист, который, на свою беду, очутился в гостиничном лифте с двумя гориллами, у которых Ева взяла два миллиона наличными, был поражен ее очарованием в тот самый момент, когда от испуга не мог даже подумать о сексе. Стоя в лифте рядом с трупами головорезов под дулом револьвера тридцать восьмого калибра, направленного ему в лицо, Стуки переводил свой взгляд с револьвера на пышные холмы, приоткрытые низким вырезом Евиного свитера. Нажимая на курок, Ева поняла по блеску его близоруких глаз, что последней мыслью дантиста было не «Господи, помоги мне!», а «Вот это пара!».
Словом, когда ее представили Рою Миро, она ощутила что-то необычное. Трепет в сердце. Легкую дезориентацию, в которой, однако, не было ничего неприятного.
То, что она почувствовала, не могло бы быть названо желанием. Желания Евы все были окончательно взвешены и обозначены, и периодическое их удовлетворение достигалось с математической расчетливостью, не уступающей точности, с какой машинисты поездов в фашистской Германии соблюдали расписание. У нее не было ни времени, ни терпения на спонтанные действия в бизнесе или в личных делах. Вторжение незапланированной страсти было так же отвратительно ей, как, скажем, необходимость съесть червей.
Несомненно, однако, что она чувствовала что-то с первого же момента, как только увидела Роя Миро. И минута за минутой, когда они обсуждали запись разговора Грант – Давидович, а затем прослушивали ее, особый интерес к Рою возрастал. Незнакомая дрожь предчувствия охватила ее тело, когда она задумалась, как могут повернуться события.
За всю жизнь она так и не определила, какие качества в мужчине могли бы вызвать ее восхищение. Он выглядел достаточно привлекательно, с веселыми голубыми глазами, лицом мальчика-херувима и обольстительной улыбкой, но он не был красавцем в общепринятом смысле этого слова. В нем было пятнадцать фунтов лишнего веса, он был слишком бледен, и не похож, чтобы богат. Он одевался с меньшим тщанием, чем проповедники, разносившие по домам религиозные брошюрки.
Миро часто просил ее повторить кусок из записи, словно содержащий ключ, который требовал внимания, но она понимала, что он просто загляделся на нее и что-то пропустил.
Для них обоих, Евы и Миро, Бобби Дюбуа как бы перестал существовать. Несмотря на его рост и неуклюжесть, несмотря на его живописную и безостановочную болтовню, Дюбуа для них обоих представлял не больше интереса, чем голые бетонные стены бункера.
Когда все в записи было прослушано и переслушано, Миро, после некоторых рассуждений и раздумий, пришел к заключению, что он ничего не сможет поделать с Грантом в настоящее время. Оставалось только ждать: ждать, когда он объявится где-то, ждать, пока небо очистится настолько, что можно будет начать поиск со спутника, ждать, когда поисковые команды в поле нащупают что-нибудь, ждать, когда вернутся агенты, исследующие другие аспекты этого дела в других городах. Потом он спросил Еву, не одна ли она ужинает сегодня.
Она приняла приглашение с нехарактерным отсутствием застенчивости. У нее было возрастающее ощущение, что она откликается мужчине, обладающему какой-то тайной властью, силой, большей частью скрытой, лишь сквозившей в самоуверенности его легкой улыбки и в этих синих-синих глазах, которые открыты только для веселья, словно этот человек всегда ожидал, что будет смеяться последним.
Хотя Миро заказал машину от бюро Агентства, когда был в Вегасе, он поехал с Евой в «Хонде» в ее любимый ресторан на Фламинго-роуд. Отражение моря неоновых огней в плывущих низких облаках наполняло ночь волшебством.
Она рассчитывала, что за ужином, выпив с ним пару стаканов вина, узнает его получше и к десерту поймет, чем он восхищает ее. Однако его искусность в беседе была эквивалентна его взорам: достаточно приятно, но слишком отвлеченно, чтобы выдать что-либо. Ничто из того, что говорил Миро, ничто из того, что он делал – ни жест, ни взгляд, – не приблизили Еву к пониманию того курьезного интереса, который он вызвал у нее.
К тому времени, когда они покинули ресторан и пересекли автостоянку, направляясь к ее машине, она была раздражена и растерянна. Она не знала, должна ли пригласить его к себе или нет. Она не хотела заниматься с ним сексом. Это было впечатление не того рода. Конечно, некоторые мужчины открывают свое подлинное лицо, когда занимаются сексом: тем, что они любят делать, тем, как они это делают, что они говорят и как ведут себя в то время и после. Но ей не хотелось вести его домой, заниматься с ним любовью, потеть, отдаваться всей этой отвратительной рутине и по-прежнему не понимать, что в нем так заинтриговало ее.
Она оказалась перед дилеммой.
Затем, когда они уже подходили к ее машине и холодный ветер завывал в рядах пальмовых деревьев, а воздух был напоен запахом жаренных на древесном угле стейков, исходившим от ресторана, Рой Миро совершил нечто самое неожиданное и жестокое из всего, что Ева когда-либо видела за свои тридцать два года, насыщенные жестоким опытом.
* * *
В какой-то момент, уже после извлечения из «Эксплорера» и перемещения в «Ренджровер» (может быть, прошло две минуты или час, или тридцать дней и тридцать ночей – Спенсер не знал), он очнулся и увидел мчавшиеся шары перекати-поля. Темные кактусы мелькали в свете фар.
Он повернул голову влево и увидел Валери за рулем.
– Привет.
– Привет.
– Как вы сюда попали?
– Сейчас это вам сложно понять.
– А я сам сложный парень.
– Не сомневаюсь в этом.
– Куда мы едем?
– Подальше отсюда.
– Это хорошо.
– Как вы себя чувствуете?
– Мутит.
– Только не описайтесь на сиденье, – сказала она с явной насмешкой.
– Я постараюсь, – ответил он.
– Хорошо.
– Где моя собака?
– А кто, по-вашему, лижет вам ухо?
– Ох.
– Она прямо за вами.
– Привет, приятель.
– Как ее зовут? – спросила она.
– Рокки.
– Вы, должно быть, шутник.
– Почему?
– Это имя. Не соответствует.
– Я так назвал ее, чтобы придать ей побольше уверенности.
– Но это не действует, – сказала она.
Впереди показались какие-то странные каменные нагромождения, словно храмы богам, забытым еще до того, как человеческие существа получили представление о времени и научились считать проходящие дни. У Спенсера они вызывали трепет, а она вела машину среди каменных глыб с большим опытом, маневрируя, спускаясь вниз по пологому холму в обширную, темную долину.
– Никогда не знал его настоящего имени, – сказал Спенсер.
– Настоящего имени?
– Как его звали щенком.
– Но не Рокки?
– Видимо, нет.
– Не был ли он раньше Спенсером?
– Его никогда не звали Спенсер.
– Значит, в голове у вас достаточно прояснилось, чтобы быть уклончивым.
– Не совсем. Просто привычка. А как вас зовут?
– Валери Кин.
– Лгунишка.
Он снова отключился на какое-то время. Когда он пришел в себя, вокруг по-прежнему простиралась пустыня: песок и камни, кустарники и перекати-поле, и темнота, пронизываемая лучами фар.
– Валери, – сказал он.
– Да?
– Как ваше настоящее имя?
– Бесс.
– А дальше?
– Беер.
– Назовите по буквам.
– Б-е-е-р.
– В самом деле?
– В самом деле. На сейчас.
– Что это значит?
– Что значит, то и значит.
– Это значит, что сейчас это ваше имя после Валери.
– И что?
– А какое было имя до Валери?
– Ханна Рейни.
– Да, – сказал он, сознавая, что в нем пока работают лишь четыре цилиндра из шести. – А раньше?
– Джина Делюцио.
– А оно настоящее?
– Звучит как настоящее.
– Это имя, с которым вы родились?
– Вы имеете в виду имя, которое я носила щенком?
– Да. Так как вас звали, когда вы были щенком?
– Меня никто давным-давно не зовет моим щенячьим именем.
– Вы очень забавная.
– Вам нравятся забавные женщины?
– Должно быть.
– Значит, так, забавная женщина, – сказала она, словно читала раскрытую страницу, – трусливая собачонка и загадочный мужчина едут по пустыне в поисках своих настоящих имен.
– В поисках места, где можно стошнить.
– О нет.
– О да.
Она нажала на тормоза и распахнула дверцу.
Когда он проснулся, они все еще ехали по пустыне.
– У меня во рту ужасный привкус.
– Я не сомневаюсь в этом.
– Как ваше имя?
– Бесс.
– Брехня.
– Нет, Беер. Бесс. Беер. А как ваше имя?
– Мои преданные друзья индейцы называют меня Кемосэйб.
– Как вы себя чувствуете?
– Дерьмово, – ответил он.
– Ага, выходит, вот что означает «Кемосэйб».
– Мы когда-нибудь остановимся?
– Нет, пока над нами густая облачность.
– А какое значение имеет облачность?
– Спутники, – ответила она.
– Вы самая странная женщина, которую я когда-либо встречал.
– А вы еще подождите.
– Как, черт возьми, вы нашли меня?
– Может быть, я телепат.
– А вы телепат?
– Нет.
Он вздохнул и закрыл глаза. Он был почти уверен, что кружится на карусели.
– Мне было назначено найти вас.
– Сюрприз.
– Я хотел помочь вам.
– Спасибо.
Он упустил миг пробуждения. Некоторое время были только тишина и спокойствие. И тогда он вышел из тьмы и открыл красную дверь. Там были крысы в катакомбах.
* * *
Рой выкинул сумасшедший номер. Когда он уже совершал все, он даже сам изумился риску, на который шел.
Он решил, что перед Евой Джаммер будет самим собой. Не скрывая своей подлинной сущности. Его глубоко завершенной, сострадательной, любящей сущности, которую он и наполовину не приоткрывал в том вкрадчивом, бюрократичном функционере, каким он представал перед большинством людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101