Оперативники вышвырнули из машины
водителя Шакурова и приказали всем сотрудникам службы безопасности банка
покинуть здание. Они предупредили, что в случае малейшей провокации по
секьюрити будет открыт огонь на поражение. Провокации не последовало, и
милиция, продержав часа три людей Сазана на полу задом кверху, прогнала их
восвояси.
Во время операции Шакуров подошел к капитану Дмитриеву и
поинтересовался местонахождением лейтенанта Тихомирова.
- А лейтенант уволен из органов, - сказал Дмитриев.
- За что?
- За сотрудничество с Сазаном.
- Интересная мысль, - растерянно сказал Шакуров.
После этого Александр Шакуров вызвал в кабинет своего заместителя
Лещенко и предложил ему подать заявление по собственному желанию, что тот
и сделал.
Весь день Шакуров провел в банке "Александрия". Через некоторое время
после того, как машина его отъехала со стоянки, охранник "Александрии"
обратил внимание на прямоугольный предмет, оставшийся на том месте, где
она стояла. Это была мина с магнитной присоской. Присоска была фиговая, и
мина отвалилась от днища машины, к которой она была прикреплена.
Шакурова известие о мине привело в несколько истерическое состояние;
было известно, что он разбил горшок с цветком в коридоре банка и уволил
свою секретаршу.
После ухода Давидюка Сергей тщетно пытался сосредоточиться. Гуня
вернулся, и теперь Сергей понимал, почему его стережет именно Гуня: через
час должен приехать Шакуров. Выйдет неловко, если Гуня попадется Шакурову
на глаза. В сущности, Гуня был тоже немножко пленником, только с
электрошоком в руках.
Зачем Гуня был нужен Давидюку? Ценность его как консультанта по
Сазану быстро приближалась к нулю: слишком много застежек нехватало в
голове Гуни. Возможно, вплоть до вчерашнего дня Давидюк намеревался
использовать Гуню так же, как пистолет, из которого убили Герину. Иначе
говоря, Гуню надо было отдать начальнику оперативной группы Сергею
Тихомирову. Гуня должен был показать Тихомирову, что клал бомбу под
Шакурова с приказания Сазана.
У Сергея болела рука, и до ужаса хотелось курить. Попросить курева у
Гуни Сергей побаивался. Этот, пожалуй, даст сигарету, только не тем концом
вставит в губы.
- Слушай, - сказал Сергей, - если Сазан хороший, чего же ты рассказал
Давидюку про базу на Варшавском?
- Ага, - сказал Гуня, - когда тебя по яйцам бьют, попробуй не
расскажи.
- Терпеливый ты человек, Баркин, - сказал Сергей, - тебя Давидюк по
яйцам бьет, а ты говоришь: Давидюк хороший. Разве хорошие люди будут бить
тебя по яйцам?
Гуня положил нога на ногу, изогнул голову и принялся изучать подошву
на своем ботинке, словно надеясь прочесть там ответ на вопрос мента. Гуня
отколупнул с рифленой подошвы недовытертый шматок земли и бросил его в
стенку. Шматок ударился о стенку и попал в Сергея.
- Нет, - сказал Гуня, - здесь хорошо. В оранжерее хорошо. Рыбки
плавают, и цветы большие-большие, как парашюты.
- Ты бы меня взял в оранжерею, - сказал Сергей, - я бы тебе сажать
рассаду помог.
- Это здорово, - сообщил Гуня, - сажать рассаду. Потом задумался и
добавил:
- Не, не положено. Скоро Шакуров приедет. А ты прав, ничего они с
Шакуровым не сделают.
- Если бы я вернулся в Москву, - сказал Сергей, - я бы арестовал
Шакурова.
Гуня некоторое время переваривал эту информацию. Сергей надеялся, что
у него не хватит ума сообразить, что изо всех действующих лиц этой истории
Шакуров - единственный человек, которого арестовывать совершенно не за
что, хотя есть за что убивать. Потому что хотя за Шакуровым водилось много
мегабайт всякой гнусности, он всегда держался с наветренной стороны от УК
России.
- Это хорошо, - арестовать Шакурова, - сказал Гуня.
И замолчал.
- Так выпусти меня.
- Не. Не положено. Мне Давидюк велел сидеть и самому не выходить.
- Самому не выходить? - изумился Сергей, - Тебя зачем сюда посадили?
- Тебя караулить, - неуверенно предположил Баркин.
- А как же ты отсюда не можешь выйти?
Баркин задумался.
- Смешной ты человек, Баркин. Ты сидишь на чердаке? Сидишь. Выйти
можешь? Нет. Тебя зачем сюда посадили? Тебя только по виду посадили
караулить меня, а на самом деле тебя посадили под замок. Понятно?
Баркин молчал.
- Они тебя убъют, - сказал Сергей, - неужели ты не понимаешь, что они
тебя убъют.
- Точно, - сказал Гуня.
- Неужели ты хочешь, чтобы тебя убили?
- Не, - сказал Гуня, - зачем меня убивать? Разве это хорошо - убивать
людей?
Гуня послюнил палец и начал чистить пятнышко на стволе автомата.
- Я могу вылезти в ход, - сказал Гуня, - в оранжерее есть ход. Я
рассаду сажал и видел.
- Ход? Куда?
- А черт его знает. Под стену, а может, через озеро.
Сергей вытаращил глаза, и в голове у него завертелось. "Ход из
оранжерии? А почему нет? Построил же Севченко коридор между двумя домами?
Почему бы ему не выстроить ход из оранжереи, к зданию на той стороне, если
он собирается его купить?"
А Гуня вытер автомат рукавом, высморкался и добавил:
- Слушай, я тебя выпущу через ход, а ты арестуешь Шакурова, ладно?
Гуня двигался как во сне. Где-то, наверняка без ведома Давидюка, он
накачался дрянью, соломкой или даже пуншем. Он отцепил левую руку Сергея
от кровати, и он долго возился с замком в дверях, так долго, что Сергей
испугался, что у Гуни нет ключа.
Они спустились по узкой витой лестнице и прошли в оранжерею. В
маленьком бассейне бормотал озонатор, и где-то справа мощный прожектор бил
за ограду, высвечивая верхушки леса и толстый, намазанный на небо, слой
облаков.
Откуда-то - далеко-далеко - раздался лай дежурной овчарки и шум
съезжающего в гараж автомобиля - это, вероятно, приехал Шакуров.
- Ну, где твой ход? - спросил Сергей.
Гуня поманил его к какому-то дереву, похожему на гигантский куст
пиона с коленчатыми стеблями.
- Смотри, - сказал он.
Сергей стал смотреть.
- Но это не ход, Гуня, - сказал Сергей. - это норка крота. Или
землеройки.
- Ну и что? - удивился Гуня, - может, это ход под стеной. Может этот
крот даже через озеро переполз.
Сергей поглядел на своего охранника, и ему захотелось смеяться. Это
был неплохой ход для постмодернисткого романа - бежать из темницы по
кротовой норке. Севченко пренебрег постмодернизмом и наверняка не
установил в кротовой норке сигнализацию. К сожалению, он, лейтенант Сергей
Тихомиров, не был героем постмодерниского романа, а был простым советским
ментом, и он не умел лазить по кротовым норам.
Голова Сергея резко и внезапно закружилась. Сергей растерянно сел на
землю и, наверное, на мгновение потерял сознание. Он очнулся оттого, что
болела рука, а ниже пояса он ничего не чувствовал. "Ноги украли" - подумал
Сергей. Он протянул руку и ощупал штаны. Ноги были на месте.
Гуня стоял над ним, крепко ухватив в лапах автомат, и с любопытством
смотрел на лежащего человека.
- Или ты полезешь в эту дырку, - сказал Гуня, или я буду стрелять.
- Гуня, - сказал Сергей, - мы не может пролезть в эту дырку. А если
ты будешь стрелять, ты разбудишь Давидюка, и он тебя убъет.
Гуня озадачился.
- Слушай, - сказал Гуня, - если эта дырка понарошку, то и стрельба
тоже понарошку? Значит, Давидюк ничего не услышит.
Сергей встал на ноги и сказал:
- Шизофреник!
Этого не следовало говорить. Гуня отскочил от мента, как вспугнутая
мышь, и передернул затвор автомата. Сергей шагнул вперед.
- Не подходи! - заорал Гуня.
- Да вы что, Баркин?
- Не подходи, - все вы такие. Сазан такой, Шакуров такой, Давидюк
такой, ты такой - как вам от Гуни чего-то надо, так Гуня добрый, а как
Гуня сделал, что надо, так пошел Гуня к черту...
Вечером Шакуров вышел из квартиры в сопровождении своих новых
охранников. Его ждал белый шлангообразный "Линкольн". На нем был длинный,
слегка отливающий серебром плащ, и руки его, без перчаток, нервно
сжимались и разжимались. Шакуров посмотрел на часы: было 10:36. Один из
охранников сел за руль "Линкольна", а другой вернулся в квартиру.
В 10:52 белый "Линкольн" выехал за кольцевую и помчался по пустынному
шоссе. За городом туман сгущался все больше и больше, придорожные фонари
сверкали, как нимбы святых на иконах, и водителю при свете приборной доски
было видно, как его седока трясет мелкая дрожь.
Когда они проехали Шилково, лицо Шакурова исказилось, он поспешно
нашарил в кармане платок и прижал его к губам.
- А вы нервный, - сказал водитель.
- Остановите машину, черт вас побери.
"Ща весь фрак заблюет", - подумал водитель. Семиметровый "Линкольн"
неторопливо остановился перед небольшим мостом через речку. Шакуров
выскочил и побежал по откосу вниз.
Водитель пожал плечами и закурил сигарету.
Прошло минут пять. Шакуров вышел из-под моста. Он взбирался по
насыпи, держа руки в карманах, и его серебрящийся плащ мягко поблескивал в
тумане.
- Наблевался? - спросил водитель.
Человек в белом плаще поднялся на обочину и вынул руки из карманов. В
руках у него был тяжелый пистолет с глушителем. Плащ на нем был тот же,
что на Шакурове, но это был не Шакуров, а Сазан. Водитель полез в карман.
Сазан нажал на курок, водитель булькнул и завалился назад.
На обочину поднялись еще несколько людей. С пяти вечера они лежали
вдоль всего двадцать девятого километра. Водителя выкинули в канаву, и
парень в камуфляже уселся на его место. Сазан сел рядом и завертелся,
осматриваясь: все ли в порядке?
Потом к машине подошел Шакуров. В одинаковых белых плащах они с
Сазаном казались почти близнецами, - только Шакуров был чуть ниже.
- Мне с тобой не надо? - сказал он.
- Нет, Сашенька. Там будут стрелять.
- Валерий, - сказал Шакуров. - Лейтенант Тихомиров уволен из органов.
- За что?
- Я тебе говорил, что этот человек не продается. По-моему, он стрелял
в Севченко. Не понимаю, почему Севченко жив.
- О, - согласился Сазан, - если он стрелял из своего пистолета, то он
вряд ли попал в Севченко.
Рядом притормозил "Рейнджровер". Сазан опять вылез из "Линкольна", и
его люди быстро перегрузили в машину два больших чемодана, принадлежавших
тому почтенному поколению переносных вместилищ, с которыми советские
офицеры возвращались из обильной трофеями Германии, а добровольцы ехали на
целину. Чемоданы были как чемоданы, только на одном из них была вырезана
дырочка, и в эту дырочку любопытно таращилась закрытая колпачком черная
кнопка. Из ручек чемоданов торчали два красных проводка, зачищенных на
концах. Чемоданы погрузили на заднее сиденье, Сазан взял проводки,
соединил их и замотал изоляцией.
- Это что такое? - спросил Шакуров.
- Езжай домой, Саша.
Машина уехала, а Шакуров остался стоять на дороге. К нему потихоньку
собирались люди. Подъехал "Рейнджровер" и забрал троих. Подъехал грузовик
и увез еще двух. Последней подъехал синий "БМВ" Шакурова с его старым
водителем. Шакуров сел в машину, та развернулась и помчалась обратно в
Москву.
"Рейнджровер" проследовал за Сазаном через первый переезд. Миновав
отстроенный Севченко мост, который вызвал в поселке столько
неодобрительных пересудов, "Рейнджровер" остановился. Мост был небольшой,
метров десять, и по случаю начинающейся весны вода в овраге, перемешанная
со льдом и сухостоем, билась в метре от его бетонных опор. Андрей
Городейский, недавний милиционер, вышел к середине моста, наклонился над
ворчащей водой и закрепил на опоре круглую и плоскую, как пицца,
противопехотную мину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
водителя Шакурова и приказали всем сотрудникам службы безопасности банка
покинуть здание. Они предупредили, что в случае малейшей провокации по
секьюрити будет открыт огонь на поражение. Провокации не последовало, и
милиция, продержав часа три людей Сазана на полу задом кверху, прогнала их
восвояси.
Во время операции Шакуров подошел к капитану Дмитриеву и
поинтересовался местонахождением лейтенанта Тихомирова.
- А лейтенант уволен из органов, - сказал Дмитриев.
- За что?
- За сотрудничество с Сазаном.
- Интересная мысль, - растерянно сказал Шакуров.
После этого Александр Шакуров вызвал в кабинет своего заместителя
Лещенко и предложил ему подать заявление по собственному желанию, что тот
и сделал.
Весь день Шакуров провел в банке "Александрия". Через некоторое время
после того, как машина его отъехала со стоянки, охранник "Александрии"
обратил внимание на прямоугольный предмет, оставшийся на том месте, где
она стояла. Это была мина с магнитной присоской. Присоска была фиговая, и
мина отвалилась от днища машины, к которой она была прикреплена.
Шакурова известие о мине привело в несколько истерическое состояние;
было известно, что он разбил горшок с цветком в коридоре банка и уволил
свою секретаршу.
После ухода Давидюка Сергей тщетно пытался сосредоточиться. Гуня
вернулся, и теперь Сергей понимал, почему его стережет именно Гуня: через
час должен приехать Шакуров. Выйдет неловко, если Гуня попадется Шакурову
на глаза. В сущности, Гуня был тоже немножко пленником, только с
электрошоком в руках.
Зачем Гуня был нужен Давидюку? Ценность его как консультанта по
Сазану быстро приближалась к нулю: слишком много застежек нехватало в
голове Гуни. Возможно, вплоть до вчерашнего дня Давидюк намеревался
использовать Гуню так же, как пистолет, из которого убили Герину. Иначе
говоря, Гуню надо было отдать начальнику оперативной группы Сергею
Тихомирову. Гуня должен был показать Тихомирову, что клал бомбу под
Шакурова с приказания Сазана.
У Сергея болела рука, и до ужаса хотелось курить. Попросить курева у
Гуни Сергей побаивался. Этот, пожалуй, даст сигарету, только не тем концом
вставит в губы.
- Слушай, - сказал Сергей, - если Сазан хороший, чего же ты рассказал
Давидюку про базу на Варшавском?
- Ага, - сказал Гуня, - когда тебя по яйцам бьют, попробуй не
расскажи.
- Терпеливый ты человек, Баркин, - сказал Сергей, - тебя Давидюк по
яйцам бьет, а ты говоришь: Давидюк хороший. Разве хорошие люди будут бить
тебя по яйцам?
Гуня положил нога на ногу, изогнул голову и принялся изучать подошву
на своем ботинке, словно надеясь прочесть там ответ на вопрос мента. Гуня
отколупнул с рифленой подошвы недовытертый шматок земли и бросил его в
стенку. Шматок ударился о стенку и попал в Сергея.
- Нет, - сказал Гуня, - здесь хорошо. В оранжерее хорошо. Рыбки
плавают, и цветы большие-большие, как парашюты.
- Ты бы меня взял в оранжерею, - сказал Сергей, - я бы тебе сажать
рассаду помог.
- Это здорово, - сообщил Гуня, - сажать рассаду. Потом задумался и
добавил:
- Не, не положено. Скоро Шакуров приедет. А ты прав, ничего они с
Шакуровым не сделают.
- Если бы я вернулся в Москву, - сказал Сергей, - я бы арестовал
Шакурова.
Гуня некоторое время переваривал эту информацию. Сергей надеялся, что
у него не хватит ума сообразить, что изо всех действующих лиц этой истории
Шакуров - единственный человек, которого арестовывать совершенно не за
что, хотя есть за что убивать. Потому что хотя за Шакуровым водилось много
мегабайт всякой гнусности, он всегда держался с наветренной стороны от УК
России.
- Это хорошо, - арестовать Шакурова, - сказал Гуня.
И замолчал.
- Так выпусти меня.
- Не. Не положено. Мне Давидюк велел сидеть и самому не выходить.
- Самому не выходить? - изумился Сергей, - Тебя зачем сюда посадили?
- Тебя караулить, - неуверенно предположил Баркин.
- А как же ты отсюда не можешь выйти?
Баркин задумался.
- Смешной ты человек, Баркин. Ты сидишь на чердаке? Сидишь. Выйти
можешь? Нет. Тебя зачем сюда посадили? Тебя только по виду посадили
караулить меня, а на самом деле тебя посадили под замок. Понятно?
Баркин молчал.
- Они тебя убъют, - сказал Сергей, - неужели ты не понимаешь, что они
тебя убъют.
- Точно, - сказал Гуня.
- Неужели ты хочешь, чтобы тебя убили?
- Не, - сказал Гуня, - зачем меня убивать? Разве это хорошо - убивать
людей?
Гуня послюнил палец и начал чистить пятнышко на стволе автомата.
- Я могу вылезти в ход, - сказал Гуня, - в оранжерее есть ход. Я
рассаду сажал и видел.
- Ход? Куда?
- А черт его знает. Под стену, а может, через озеро.
Сергей вытаращил глаза, и в голове у него завертелось. "Ход из
оранжерии? А почему нет? Построил же Севченко коридор между двумя домами?
Почему бы ему не выстроить ход из оранжереи, к зданию на той стороне, если
он собирается его купить?"
А Гуня вытер автомат рукавом, высморкался и добавил:
- Слушай, я тебя выпущу через ход, а ты арестуешь Шакурова, ладно?
Гуня двигался как во сне. Где-то, наверняка без ведома Давидюка, он
накачался дрянью, соломкой или даже пуншем. Он отцепил левую руку Сергея
от кровати, и он долго возился с замком в дверях, так долго, что Сергей
испугался, что у Гуни нет ключа.
Они спустились по узкой витой лестнице и прошли в оранжерею. В
маленьком бассейне бормотал озонатор, и где-то справа мощный прожектор бил
за ограду, высвечивая верхушки леса и толстый, намазанный на небо, слой
облаков.
Откуда-то - далеко-далеко - раздался лай дежурной овчарки и шум
съезжающего в гараж автомобиля - это, вероятно, приехал Шакуров.
- Ну, где твой ход? - спросил Сергей.
Гуня поманил его к какому-то дереву, похожему на гигантский куст
пиона с коленчатыми стеблями.
- Смотри, - сказал он.
Сергей стал смотреть.
- Но это не ход, Гуня, - сказал Сергей. - это норка крота. Или
землеройки.
- Ну и что? - удивился Гуня, - может, это ход под стеной. Может этот
крот даже через озеро переполз.
Сергей поглядел на своего охранника, и ему захотелось смеяться. Это
был неплохой ход для постмодернисткого романа - бежать из темницы по
кротовой норке. Севченко пренебрег постмодернизмом и наверняка не
установил в кротовой норке сигнализацию. К сожалению, он, лейтенант Сергей
Тихомиров, не был героем постмодерниского романа, а был простым советским
ментом, и он не умел лазить по кротовым норам.
Голова Сергея резко и внезапно закружилась. Сергей растерянно сел на
землю и, наверное, на мгновение потерял сознание. Он очнулся оттого, что
болела рука, а ниже пояса он ничего не чувствовал. "Ноги украли" - подумал
Сергей. Он протянул руку и ощупал штаны. Ноги были на месте.
Гуня стоял над ним, крепко ухватив в лапах автомат, и с любопытством
смотрел на лежащего человека.
- Или ты полезешь в эту дырку, - сказал Гуня, или я буду стрелять.
- Гуня, - сказал Сергей, - мы не может пролезть в эту дырку. А если
ты будешь стрелять, ты разбудишь Давидюка, и он тебя убъет.
Гуня озадачился.
- Слушай, - сказал Гуня, - если эта дырка понарошку, то и стрельба
тоже понарошку? Значит, Давидюк ничего не услышит.
Сергей встал на ноги и сказал:
- Шизофреник!
Этого не следовало говорить. Гуня отскочил от мента, как вспугнутая
мышь, и передернул затвор автомата. Сергей шагнул вперед.
- Не подходи! - заорал Гуня.
- Да вы что, Баркин?
- Не подходи, - все вы такие. Сазан такой, Шакуров такой, Давидюк
такой, ты такой - как вам от Гуни чего-то надо, так Гуня добрый, а как
Гуня сделал, что надо, так пошел Гуня к черту...
Вечером Шакуров вышел из квартиры в сопровождении своих новых
охранников. Его ждал белый шлангообразный "Линкольн". На нем был длинный,
слегка отливающий серебром плащ, и руки его, без перчаток, нервно
сжимались и разжимались. Шакуров посмотрел на часы: было 10:36. Один из
охранников сел за руль "Линкольна", а другой вернулся в квартиру.
В 10:52 белый "Линкольн" выехал за кольцевую и помчался по пустынному
шоссе. За городом туман сгущался все больше и больше, придорожные фонари
сверкали, как нимбы святых на иконах, и водителю при свете приборной доски
было видно, как его седока трясет мелкая дрожь.
Когда они проехали Шилково, лицо Шакурова исказилось, он поспешно
нашарил в кармане платок и прижал его к губам.
- А вы нервный, - сказал водитель.
- Остановите машину, черт вас побери.
"Ща весь фрак заблюет", - подумал водитель. Семиметровый "Линкольн"
неторопливо остановился перед небольшим мостом через речку. Шакуров
выскочил и побежал по откосу вниз.
Водитель пожал плечами и закурил сигарету.
Прошло минут пять. Шакуров вышел из-под моста. Он взбирался по
насыпи, держа руки в карманах, и его серебрящийся плащ мягко поблескивал в
тумане.
- Наблевался? - спросил водитель.
Человек в белом плаще поднялся на обочину и вынул руки из карманов. В
руках у него был тяжелый пистолет с глушителем. Плащ на нем был тот же,
что на Шакурове, но это был не Шакуров, а Сазан. Водитель полез в карман.
Сазан нажал на курок, водитель булькнул и завалился назад.
На обочину поднялись еще несколько людей. С пяти вечера они лежали
вдоль всего двадцать девятого километра. Водителя выкинули в канаву, и
парень в камуфляже уселся на его место. Сазан сел рядом и завертелся,
осматриваясь: все ли в порядке?
Потом к машине подошел Шакуров. В одинаковых белых плащах они с
Сазаном казались почти близнецами, - только Шакуров был чуть ниже.
- Мне с тобой не надо? - сказал он.
- Нет, Сашенька. Там будут стрелять.
- Валерий, - сказал Шакуров. - Лейтенант Тихомиров уволен из органов.
- За что?
- Я тебе говорил, что этот человек не продается. По-моему, он стрелял
в Севченко. Не понимаю, почему Севченко жив.
- О, - согласился Сазан, - если он стрелял из своего пистолета, то он
вряд ли попал в Севченко.
Рядом притормозил "Рейнджровер". Сазан опять вылез из "Линкольна", и
его люди быстро перегрузили в машину два больших чемодана, принадлежавших
тому почтенному поколению переносных вместилищ, с которыми советские
офицеры возвращались из обильной трофеями Германии, а добровольцы ехали на
целину. Чемоданы были как чемоданы, только на одном из них была вырезана
дырочка, и в эту дырочку любопытно таращилась закрытая колпачком черная
кнопка. Из ручек чемоданов торчали два красных проводка, зачищенных на
концах. Чемоданы погрузили на заднее сиденье, Сазан взял проводки,
соединил их и замотал изоляцией.
- Это что такое? - спросил Шакуров.
- Езжай домой, Саша.
Машина уехала, а Шакуров остался стоять на дороге. К нему потихоньку
собирались люди. Подъехал "Рейнджровер" и забрал троих. Подъехал грузовик
и увез еще двух. Последней подъехал синий "БМВ" Шакурова с его старым
водителем. Шакуров сел в машину, та развернулась и помчалась обратно в
Москву.
"Рейнджровер" проследовал за Сазаном через первый переезд. Миновав
отстроенный Севченко мост, который вызвал в поселке столько
неодобрительных пересудов, "Рейнджровер" остановился. Мост был небольшой,
метров десять, и по случаю начинающейся весны вода в овраге, перемешанная
со льдом и сухостоем, билась в метре от его бетонных опор. Андрей
Городейский, недавний милиционер, вышел к середине моста, наклонился над
ворчащей водой и закрепил на опоре круглую и плоскую, как пицца,
противопехотную мину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33