– Чего вам вообще надо, Макги?
– Денег. Точно так же, как вам. Пресс.
– Вы знали, что я сюда должен явиться. Наследили, везде напортачили. Но вы сделали это не для того только, чтобы выудить у меня сорок тысяч за то, что обошлось вам в пятнадцать.
– Если подумать, не такая уж прибыль. Сколько, по-вашему, мне у вас следует выудить? Шестьдесят? Сотню?
– Дальше! – рявкнул он.
– Много вы предложить не можете. Ведь у вас затруднения, правда? Чересчур размахнулись?
– Обо мне можете не беспокоиться!
– А я беспокоюсь! И скажу, что готов для вас сделать, Ла Франс. Плачу пятьдесят тысяч долларов наличными за ваши пятьдесят акров и за опцион на участок Карби. Таким образом вы полностью выходите из этого дела с неплохой прибылью.
Он замер.
– Нет, черт возьми! Тогда вы получаете все двести шестьдесят акров, которые хочет купить Санто.
– Но я их ему не продам. Цена не годится.
– Их нельзя сбыть, Макги, если одновременно не будет продан участок Санто! “Кэлитрон” должен заполучить все четыреста восемьдесят акров. Остальное вы знаете, так и это должны знать.
– Знаю, что корпорация “Кэлитрон” готова дать Санто по семь тысяч за акр. – Приятно было услышать название покупающей корпорации.
Престон Ла Франс помрачнел, призадумался:
– Он ни разу не обмолвился, на сколько рассчитывает. Но тут ничего не поделаешь, черт побери. Проклятье, Санто может просто бросить там свою землю на десять лет. Он не станет потеть над такими делами.
– Я и сам придерживаюсь подобной политики. Пресс, разумеется в более мелком масштабе. Он опешил, потом встревожился:
– Ну, вы же не станете портить все дело, навсегда засев на тех десяти акрах, правда? Господи Иисусе, да ведь “Кэлитрон” просто пойдет в другое место, если тут ничего не выйдет! С чем мы тогда останемся?
– Возможно, у меня найдется покупатель, которому такой простор не потребуется. Я забочусь о вашем здоровье, Пресс. Пятьдесят тысяч – и никаких больше хлопот. Ваша язва будет чувствовать себя прекрасно. Сможете оплатить несколько банковских векселей, осчастливить Уитта Сандерса.
У него окостенела челюсть.
– Я тоже могу упереться рогом, мистер. Сяду на своих пятидесяти, а вы сидите на своих десяти.
– Приблизительно то же самое вы сказали, когда пришли. Научимся ли мы есть из одной тарелки или выльем обед на помойку. Только знаете, в чем разница. Пресс? Я не голоден, а вы проголодались.
Он принялся трещать костяшками пальцев на обеих руках, методично, по очереди:
– А вы, Трев, что-то сказали про жадного и в то же время практичного, который оказывается в дураках. Так или иначе, я работал над этим делом года полтора. Правда, ситуация такова, что я должен обстряпать крупную сделку. Не такую крупную по деньгам, как в понятиях Санто, но для меня крупную. Я с вами сравняюсь. Я в любом случае должен получить сверху шестизначную сумму, иначе по нынешним временам укачусь, черт возьми, туда, откуда начинал в сорок шестом после демобилизации, а мне этого вовсе не хочется. Я был на дюйм от свободы, а вы выскакиваете невесть откуда и портите мне все дело. Ладно, умно придумано, вы неплохо соображаете. Так вот, в данный момент я думаю, это ваша задача – найти способ договориться и есть из одной тарелки каждый по собственной необходимости. У меня остается хороший опцион со стариком Карби, даже если он собирается меня отфутболить после встречи с вами. И у меня остаются пятьдесят акров за вашим участком.
– Пока вы со мной равняетесь, может быть, разъясните один занимающий меня вопрос. Вернемся немного назад. Почему вы, обнаружив, что Бэннон не продаст и не сдвинется с места, и не располагая деньгами, необходимыми для достойного предложения, не изложили проблему Гэри Санто? Учитывая его ставку, он мог выплатить Бэннону по двадцать центов на каждые пять, вложенные последним в свой бизнес, и купить ему новый участок.
– Я рассказывал Санто! У меня была точно такая же мысль. Целый месяц потратил, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, а потом пришлось отлавливать его в Атланте на открытии отеля, в который он вложил деньги и где оставил себе пентхаус. Просидел там за выпивкой, ждал не меньше часа, наконец, он освободился, мы пошли в какую-то спальню, и я ему рассказал, что у этого Бэннона симпатичная маленькая семья, они изо всех сил работают и неплохо справляются, и если он может им сделать хорошее предложение, на которое я не способен, то мы полностью будем готовы действовать. А он говорит, не утруждайте меня подробностями, Ла Франс. Если, мол, ему придется улаживать мои проблемы, почему он мне должен отваливать кусок пирога. Говорит, либо первого мая заплатит за чистую собственность на двести шестьдесят акров к востоку от его владений сразу двести тридцать четыре тысячей, либо мне лучше позабыть обо всем деле. А как раз этого я и не мог, Макги, – позабыть обо всем деле.
– И вы их придушили. Сбили цену до той, которую могли себе позволить. У вас не было другого выбора.
– У меня не было другого выбора на всем белом свете, кроме как придушить самого себя. Клянусь, если б на том участке работал мой родной брат, все было бы точно так же. Но позвольте сказать, я никогда не думал, что Бэннон пойдет на самоубийство. Это никогда, ни на миг не приходило мне в голову. В воскресенье мы поздно завтракали на кухне, мне позвонили по телефону, сказали, что он сотворил, и, как только я положил трубку да поразмыслил, побежал прямо в ванную. Весь завтрак ушел в унитаз. Клянусь, я заболел. Почти целый день пролежал в постели. Сьюзи хотела позвонить доктору, да я ей говорю, наверно, чего-нибудь съел в субботу вечером в отеле на обеде в честь старого Бена Линдера, вышедшего в отставку юриста, похожего на старое крошечное серое привидение, до того его сожрал рак. – Он вздохнул. – Знаете, когда вы появились невесть откуда и перехватили у меня эти самые десять акров, это вроде как наказание мне за то, что сотворил над собой Бэннон. Вроде предупреждения, что у меня ничего хорошего больше не получится, а ведь какое-то время все шло удачно.
– Может быть, Бэннон не покончил с собой. Его поникшая голова вздернулась.
– К чему вы это клоните? Что за игру затеваете?
– Просто думаю. Думаю, ведь вполне хорошо известно, кто и зачем нажимал на Бэннона. Может быть, кто-то хотел заслужить признательность – вашу и Монаха Хаззарда. Может, на Бэннона навалились попросту в доказательство своего истинного усердия и стремления помочь, да несколько перестарались. И если Бэннон при этом нечаянно умер, нашелся отличный способ обставить все так, чтобы никто никогда в жизни не обнаружил тяжелых побоев.
Он принялся грызть большой палец.
– Сьюзи заметила, что, если он все равно собирался размозжить себе голову этой штукой, вполне мог бы лечь лицом вниз, чтоб не видеть, как она падает… – Он выпрямился и покачал головой. – Нет. В округе нет никого, кто расправился бы с человеком подобным способом. Я никого такого не знаю. И Монах не знает.
Я взглянул на часы:
– Вот что вам надо сделать. Пресс. Я буду в городе в четверг, четвертого. Привезу с собой кое-кого. Может быть, он расскажет вам кое-что интересное. Но единственная возможность с ним поговорить – приготовить сорок тысяч наличными или заверенный чек. У меня будет акт передачи, заявление о ликвидации и так далее. Покажете мне деньги и сможете поговорить с человеком, которого я привезу. Потом решите, желаете ли купить участок Бэннона. Ибо это для вас единственный шанс что-нибудь съесть.
Он поднялся:
– Или?
– Или я просто дождусь, когда вы уедете, дождусь, когда “Кэлитрон” отменит сделку, потом сам заключу сделку с Карби, который, безусловно, не собирается возобновлять опцион с вами, а потом посмотрю, не обойдется ли мой покупатель без вашей земли и без земли Санто. Полагаю, двухсот десяти акров может оказаться вполне достаточно.
– Вы не блефуете?
– Докажите, что можете поставить на игровой стол сорок тысяч, и мы мельком покажем вам проходную карту. Поверьте, это ваш единственный и последний шанс.
С пристани он оглянулся на кормовую палубу, где стоял я, покачал головой и сказал:
– Будь я проклят, Макги, но почти что легче иметь дело с этим сукиным сыном Санто. По крайней мере, лучше понимаешь, что за чертовщина творится.
Я вернулся и крикнул Пусс, чтоб она выходила. Поднял сиденье желтого дивана, вытащил из гнездышка маленький “Сони-800”. Ушло две трети пятидюймовой катушки полумиллиметровой пленки. Я отключил микрофон, подсоединил электрический шнур ради экономии батареек, перемотал к началу, растянулся на диване. Пусс уселась на полу скрестив ноги, и мы начали слушать. Я лишь один раз немножко отмотал назад, еще раз прокрутил рассказ о беседе с Санто в Атланте, а оттуда пустил все подряд до конца.
В конце Пусс поднялась, выключила магнитофон, плюхнулась на свободное местечко на краешке дивана:
– Это и есть наш злодей, милый? Этот жалкий, трусливый, испуганный, скрытный человечек? Он просто бьется, барахтается и пытается удержать над водой свою глупую голову. Поэтому у него все время болит желудок и мучает рвота.
– Санто больше тебя устраивает в роли злодея?
– Может быть, равнодушие и есть величайший грех, милый. Санто меня устраивает, пока не появится кто-нибудь новенький. Завтра канун Нового года, Макги.
– Вот именно. Это в самом деле.
– Как ты отнесся бы к предложению не собирать толпу?
– Я уж подумывал, не попытаться ли доказать, что толпу составляют двое.
– По-моему, двое, как следует пораскинув мозгами, могут повеселиться так, что чертям станет жарко, как в старые добрые времена.
– Старое знакомство не забывается.
– Новое знакомство не забывается. Что сталось с людьми, которые начинали с дорогих марок шампанского и испарились, как это самое шампанское?
– Они редко помнят собственные имена.
– Давай попробуем.
***
Весь последний день года медленно лил серый дождь. Мы заперли “Флеш” на все замки, отключили телефон, игнорировали позывные завсегдатаев, кочующих с судна на судно. Здесь был наш личный мир, а она населила его толпой девушек. Она никогда еще не источала так долго такую поразительную, сумасшедшую энергию. На все это время она выбралась из раковины, в которой сидела последние несколько дней. Мы достигли вершины, и выпитое вино перенесло нас в какое-то нереальное место, не пьяных и не трезвых, не здравомыслящих и не безумных, где забавное становилось втрое забавнее, игры оказывались неистощимыми, слезы лились и от смеха, и от печали, любой вкус обострялся, любой запах усиливался, чувствительность каждого нерва неизмеримо возрастала. Может быть, в это место попадают полуживые, которые претерпели падения, тяжкие испытания, травмы, но ощущают истинную реальность, полностью сознают, что подобное чудо нельзя растолочь в порошок и носить с собой в кармане. Она была целой толпой девушек, наполнивших собой плавучий дом, день, долгий вечер.
Кому-то из этих девушек было всего десять, кому-то пятнадцать, а кому-то десять тысяч лет. И мне, как Алисе в Стране чудес, приходилось бежать вдвое быстрей, чтобы оставаться на одном месте. С Но-о-овым годом, любовь моя…
***
В понедельник я проснулся с ощущением необходимости встать и стукнуться головой об стенку, чтобы заработало сердце. На часах у кровати было семь минут двенадцатого. Никакого похмелья. Лишь тяжелая свинцовая удовлетворенность от полной отдачи сил, существенно подорвавшей их общий запас. Я потащился в просторную душевую, намылился и стоял под шумно хлеставшей водой с закрытыми глазами, покачиваясь, словно спящая под дождем лошадь. Наконец, из чувства долга и желания проявить характер, подставил под игольчатый душ голову и пустил холодную воду. Подпрыгивая и задыхаясь, я сурово раздумывал о неточности всех свадебных шуток насчет задернутых оконных штор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39