Да, мистер Ла Франс, у него были три части, склеенные. Он просил не напоминать о проигранном вами пари. Знаю, мистер Ла Франс, эта квитанция тоже разорвана на три части, только это квитанция не на деньги. Это квитанция вот на этот конверт.
– И тут, – подхватил я, – ошеломленный, разъяренный и потрясенный мистер Ла Франс падает в вестибюле в кресло и вскрывает белый конверт. Давай, Мейер! Что написано на открытке?
– Не спеши. На лицевой стороне напечатано: “Поздравления от коллег по работе”. Открываешь ее, а внутри сказано: “Ты этого достоин больше любого другого”.
– Весьма злая шутка, Мейер.
– А подпись! Это лучше всего.
– Что ты сделал? Подделал мою?
– Не совсем. Он видел твое судно. Он знает название. В открытке он обнаружит пять игральных карт, которые я вытащил из колоды, а остальные выбросил. Пятерка, шестерка, семерка и восьмерка червей. И трефовый король. Правильно? Лопнувший флеш?
Я с восхищением посмотрел на него:
– Высший класс, Мейер. У тебя просто инстинкт на такие дела.
– На самом деле ничего особенного. Просто врожденный хороший вкус, творческое мышление, высокий интеллект. Вот это отличная подпись, когда надо кому-нибудь намекнуть, кто именно оказал ему добрую услугу.
Глава 14
В девять вечера из офиса шерифа Банни Баргуна пришло сообщение, что он может со мной повидаться.
Его старший помощник Том Уиндхорн, как раньше, сидел на том же стуле у стены. Было видно, что у обоих выдался очень тяжелый день.
– Как я понял из разговоров в приемной, его еще не взяли. Но напали хоть на какой-нибудь след, шериф?
– Результаты не сильно меня вдохновляют, мистер. И от бесконечных воплей каждой газеты, каждой теле– и радиостанции о помощнике шерифа округа Шавана, который оказался мерзавцем, радости никакой. И междугородные звонки Монаха Хаззарда, который уверяет, что я свихнулся ко всем чертям, тоже не помогают. Только когда я ему рассказал о машине номер три, он немножко притих.
– Где она? Я слышал, ее обнаружили.
– Обнаружили, прямо перед заходом солнца. Патрульный вертолет приметил ее в дальнем юго-западном уголке округа, в болоте. Ушла в трясину по крылья. Парни отправились посмотреть и позвонили мне. Там вдоль берега озера разбросаны небольшие усадьбы. Они проверяли дороги и услыхали, как в одном доме кто-то кричит. Чета пенсионеров, связанные, перепуганные, обезумевшие, как вспугнутые совы. Получается, Фредди подъехал и вежливо постучался, днем, в два часа с небольшим. Попросил разрешения войти. Объяснил, будто поступил сигнал насчет нарушения законов о рыбной ловле и охоте. Дал обоим по голове, связал, рты заткнул кляпами из посудного полотенца. Ребята говорят, старик крупный, высокий, так что его одежда как раз впору Фредди. Бросил там форму, надел лучший костюм старика, набил сумку другой одеждой и туалетными принадлежностями, прихватил деньги, какие были, долларов тридцать – сорок, и уехал в полицейской машине. Вернулся пешком, сел в их фургон “плимут” двухлетней давности. Извинился за свое поведение. Похоже, действительно чувствовал себя виноватым. Старик через какое-то время вытолкнул языком изо рта полотенце. Услыхал, как ребята едут по дороге, и начал орать. Мы разослали описание машины и одежды. Оттуда двадцать миль до междуштатной автострады. Если как следует поднажмет, может пересечь границу Джорджии, прежде чем мы подоспеем.
– Как только они успокоятся, – вставил Том, – может, не выдвинут обвинение, если мы им вернем барахло, возместим все порушенное и пропавшее да любезно поговорим.
– Кажется, можно реконструировать случай с Бэнноном, – добавил шериф. – Я бы сказал, Фредди заметил его голосующим на дороге, сообщил, что собственность конфискована, что жена от него ушла, может быть, предложил отвезти назад в город, а Бэннон попросту не поверил и захотел убедиться, так что Фредди повез его домой по его настоянию. Это согласуется с рассказом толстухи, что они грубо между собой разговаривали. Ну, я бы сказал, Бэннон потерял голову, попытался прорваться на свой участок. Это противозаконно, поэтому Фредди старался его образумить, да ведь Бэннон парень здоровенный, может, первый удар не свалил его с ног, может быть, он дал сдачи, и Фредди в возбуждении слишком сильно ударил. Может, череп ему разбил. Фредди знал, что мы с Томом будем шпынять его за чертовски быструю расправу с теми блаженными, и, наверно, совсем уж лишился рассудка. Да еще девушка видела, как он заметает следы, просто чистое невезенье.
– Если б меня нашли в Лодердейле, не он ли должен был за мной приехать и доставить сюда? Шериф встревожился:
– Так и было задумано, мистер.
– Наверно, я должен был открыть дверцу и выскочить из машины, идущей на скорости около восьмидесяти миль. После прыжка на дорогу никто не заметил бы небольшой лишней шишки на голове.
– Ну, это нельзя утверждать с уверенностью.
– Интересно, зачем он вообще кому-то сказал, что слышал от своего дяди Пресса о моем появлении здесь в то утро?
– Затем, – объяснил Том Уиндхорн, – что спешил оказаться первым. Ему было известно, что каждую неделю по воскресеньям я утром играю в гольф в паре с Прессом Ла Франсом, а Пресс знал, что мы вас разыскиваем, а Фредди знал, что никакая причина на всем белом свете не помешает Прессу сообщить мне об этом. И самое смешное во всем этом то, что Пресс вчера на игру не явился. Позвонил, известил о плохом самочувствии. Поздно было искать замену, партнеры притащили какого-то старого дурака, который шляпой в землю не попадет.
– Бедному парню кругом не везло, – посочувствовал я. – Так и не выпало шанса меня убить.
– Он не убийца, – возразил шериф. – Просто немножко потерял голову.
– Хорошо, хоть я свою сохранил. Нашли вещи, которые он забрал из коттеджа? Шериф кивнул:
– У него дома, под чистыми рубашками. Наркотики мы отправили на анализ. Никакого дела заводить нельзя, потому что без Фредди не доказать, чьи они.
Он выдвинул средний ящик стола, протянул мне конверт. Я взял, открыл, начал перебирать четкие яркие цветные фотографии. Они не производили грубого и циничного впечатления, в отличие от режиссированных снимков порнографических студий. Просто сбившиеся в кучу взрослые дети, почти все основательно недокормленные. Несмотря на блаженные, одурманенные улыбки, гримасы, намалеванные на нездоровой коже дикие и крикливые символы любви, вызывающие браслеты на руках и ногах, отшельнические колокольчики, была в этих детях какая-то странная грусть, превращающая цветение цветов в мрачную имитацию взрослых актов, лишенных для всех них какого-либо значения или цели. Застывшие в необычайной яркости вспышки стробоскопа навсегда высветили тоскливо грязные кости, отпечатки тяжелого и тупого труда, родинки, пятна на беспомощных острых ключицах. Это не было бунтом против механизации или обманутых чувств. Это было отрицанием самой жизни, всех эр и культур; не злобой, не яростью, а слабостью и пустотой. Была тут какая-то первобытность, тщетная попытка разогреть кровь, которая начала охлаждаться в ходе некой гигантской полной деградации, увлекающей всех нас назад в геологическом времени, в океан, где зародилась жизнь.
– Правда ведь, вид у этой Арли самый что ни на есть паршивый, ни один мужчина такой не пожелал бы, – прокомментировал Том.
– Незабываемо, – сказал я, кладя конверт на край стола. – Я все жду разрешения покинуть ваш район, шериф. Вот адрес, по которому меня можно найти. Я вернусь, если понадоблюсь. Но сейчас мне хотелось бы съездить в Фростпруф повидаться с Джан Бэннон.
– Вы уладили свои дела с Прессом?
– Да, спасибо.
– Ну.., думаю, нечего вас тут задерживать. Спасибо за помощь, мистер Макги.
– Вам спасибо, шериф, за понимание и любезность.
***
Я предварительно позвонил, и Конни сообщила, что Джанин слышала новости, очень расстроена и озадачена. Я предупредил, что сумею добраться лишь сильно за полночь, а она сказала, что они меня не дождутся слишком трудный и длинный был день. Я признался, что у меня выдался аналогичный день, но пока все идет очень гладко.
Приехал я в десять минут второго, свернул в арку, направившись под сияющими прожекторами к большому дому. Ночь была холодная, звезды казались далекими, маленькими, равнодушными.
Джан стояла в открытых дверях, поджидая меня. На миг приложилась щекой к моей щеке, быстро, мягко коснувшись губами.
– Ты, наверно, совсем без сил, Трев.
– А тебе не следовало дожидаться.
– Не могла заснуть.
Я вошел, опустился на мягкий, глубокий кожаный диван. В камине среди серебристого пепла горели два красно-янтарных огня.
– Конни велела налить тебе добрую дозу бурбона для расслабления.
Я признал эту мысль грандиозной. Джан скрылась из виду, послышалось звяканье кубиков льда, звук льющейся доброй дозы.
– Воды?
– Только лед, спасибо.
Она принесла бокал, положила на диван подушки, велела мне лечь с ногами, подвинула ближе низенькую скамеечку. Комнату освещала лишь лампа позади нее, просвечивая сквозь коротко стриженные черные волосы. Лицо оставалось в тени.
Я хлебнул крепкий напиток, рассказал о полицейском Хаззарде.
– Вот чему я никак не могу поверить, – сказала она. – Он и еще один, постарше, с забавной фамилией.., не шериф…
– Уиндхорн?
– Да. Это они.., приходили с висячими замками и уведомлениями. И он, такой молоденький, казался робким, милым, очень огорченным. Обвинять их не было никакого смысла. Они получили приказ.
– Он там раньше бывал?
– Бывал, несколько раз. Со всякими бумагами, когда проверяли наши лицензии на плавучие дома. Долговязый мальчишка с длинным лицом, красноватым, бугристым, но симпатичным. Только слишком официально отдавал нам распоряжения. Весь в коже, сплошной скрип и звон.
– Их реконструкция не годится, – сказал я. – Это не похоже на Таша.
– Знаю. Он никогда так не злился. В отличие от меня. Я слетаю с катушек и готова колотить все, что под руку подвернется. А он попросту становился очень-очень спокойным, печальным и медленно уходил прочь. Мне лучше.., раз навсегда полностью убедиться, что он не покончил с собой, Трев. Но.., смерть от руки этого безобидного с виду юноши кажется.., жутко тривиальной.
– Почти все умирают тривиально и скучно, Джан.
– Только с Ташем не должно было это случиться. А каким образом, скажи на милость, Фредди заставил Арлин Денн так ужасно соврать? Я ее всегда считала миролюбивой и туповатой. Никакой злобы, коварства, чего-то подобного. Как, наверно, ей страшно было все это видеть. Я бы подумала, что она.., никогда никому не откроется.
Потребовались некоторые объяснения, и в конце концов Джан в определенных пределах сумела понять, однако понимание смешивалось с отвращением.
– А ведь мы столько раз разрешали этой испорченной девушке сидеть с нашими мальчиками! Могла с собой что-нибудь принести.., причинить им вред.
– Сомневаюсь.
– Что это за люди? Какого возраста?
– Я бы сказал, Роджер с Арли самые старшие. Другим на вид по девятнадцать – двадцать. А одной девочке пятнадцать или шестнадцать.
– Что они пытаются с собой сделать?
– Убежать от мира. Погрузиться в галлюцинации. Отключиться. Нырнуть в звуки, в цвета, в ощущения. Так или иначе присоединиться к вечности. Знаешь, я их не могу чересчур порицать. В каком-то смысле я сам беглец. Не плачу за проездные билеты, перепрыгиваю через турникет.
– Я, по-моему, тоже как-то отключилась. Навсегда.
– Ну, должен напомнить, что ты молодая женщина, тебе нет еще тридцати, почти вся жизнь впереди.
– Не надо. Пожалуйста.
– Когда-нибудь ты понадобишься какому-нибудь парню.
– Передай, пусть во мне не нуждается по-настоящему. В этом случае я убегаю. Как заяц. – Взяла у меня пустой бокал и спросила:
– Еще?
– Нет. Этот сделал свое дело.
– Я слишком заболталась с тобой. Еще о многом хотела спросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39