Бэннон, стоя на коленях, сорвал с себя шлем, грохнул оземь, поднял взор к небесам и прокричал: “Тьфу!"
Когда на следующей игре дела у него пошли плохо, примерно четверо из нас завопили: “Тьфу!” С тех пор и навеки он стал Ташем.
Потом он перешел в таклеры, провел в команде АФЛ четыре года и на протяжении двух из них, уже женившись на Джанин, копил деньги. Ущемление нерва шейного позвонка превратило его в страхового агента, вполне преуспевающего, потом это ему опротивело, и он стал продавать плавучие дома, а потом купил эти десять акров на Шавана-Ривер, где принялся воплощать в жизнь Американскую Мечту.
После ритуального взаимного похлопывания по спине и плечам наши приветствия утонули в приближавшемся низком скрежещущем реве. Три огромных оранжевых “Евклида”, с верхом нагруженные сырой известковой глиной, подняли массивными шестифутовыми резиновыми покрышками тучи пыли, которая поплыла к северу над пальмами и карликовыми соснами по другую сторону от местного шоссе. Тогда я заметил, что асфальтовое покрытие исчезло, а дорога расширилась.
– Тут вокруг нас кое-что улучшается, – мрачно пояснил Таш. – Будет по первому классу. Скоро. – Он глянул на восток вслед слабевшему реву огромных грузовиков. – Не нравится мне, как они тут шныряют. Джанин сейчас должна возвращаться из города. Есть несколько нехороших мест, где она может встретиться с ними. Ей приходится шоферить больше обычного с тех пор, как школьный автобус не может сюда проехать.
– Почему не может?
– Потому что им нельзя ездить по официально закрытым дорогам, вот почему. – Он посмотрел на свой берег. – Как ты сюда пришел? “Флеш” не проведешь вверх по реке при таком приливе.
– Да ведь было хорошее глубокое русло?
– Пока не проделали кучу дноуглубительных работ и не подняли уровень реки вверху. Сейчас первые полмили от залива до меня совсем плохие. Обещают промыть, да не говорят когда.
Мы пошли, и я показал ему “Муньекиту”. Заболевание уроженцев канзасских степей морской лихорадкой дает адскую смесь, а случай Таша был очень тяжелым. Он осмотрел специально установленные дизельные моторы ОМС, выслушал мои разъяснения о причинах отказа от выбранных первым владельцем “Крайслер-Вольво”, заинтересовался особой конструкцией панели “Телефлекс” и системы управления.
Я сознавал, что слишком много говорю. У меня дела шли хорошо. А моему другу Ташу Бэннону мир корчил довольно кислую мину. На покое его широкое, тяжелое веснушчатое лицо обвисло. В таких случаях всегда говоришь слишком много. Небольшой бриз утих, полуденная октябрьская жара тяжело навалилась. При температуре 95 градусов и влажности 95 процентов пот льется градом.
И мы пошли в мотель, сели в алькове на кухне под шумно грохочущим перетрудившимся маленьким оконным кондиционером, пили пиво, и Таш сообщил, что у Джанин все отлично, у мальчиков все отлично, а потом поговорили о том, про кого он слышал, а про кого нет и кто чем занимается. Стоя у окна с холодной банкой в руке, я спросил:
– – Что это за крупное предприятие вон там, вверх по реке?
– ТТА, – объяснил он с заметной язвительностью. – “Тек-Текс аппликейшнс”. Симпатичное чистое производство, только любая рыба, завернувшая сдуру в Шавану, то и дело переворачивается вверх брюхом и плывет вниз по течению. А порой воняет чем-то вроде аммиака, от такого аромата слезами обливаешься. Но у них работают четыреста человек, Трев. Крупная база налогообложения. Округ охотно распахнул перед ними дверь и вручил ключи.
– А я думал, в этой стране строгое зонирование, контроль за загрязнением и так далее. Я имею в виду, что ведь Броуард-Бич…
– Ты что, забыл, где находишься, парень? – перебил он. – На добрую милю к западу от границы округа. Вы в округе Шавана, мистер Макги. Кругом одни сады. Поезжай прямиком в Сан-нидейл, в окружную администрацию, и каждый из пяти счастливых, улыбающихся администраторов сообщит тебе, что нельзя выбрать лучше места для жизни, где можно растить детей и процветать вместе с округом.
Я удивился. Никогда Таша не считал способным на иронию – такого крупного, крепкого, дружелюбного мужчину с молочно-голубыми глазами, светлыми щетинистыми ресницами и бровями, с розовой, шелушащейся от постоянного пребывания на солнце кожей.
Послышался шум, подъехавшей машины. Таш подошел к выходившему на дорогу окну, выглянул и простонал:
– Ох, нет!..
Я вышел следом за ним. Джанин вылезала из автомобиля, очень пыльного светло-голубого седана примерно двухлетней давности. С расстояния в двадцать шагов она по-прежнему выглядела неуклюжим и голенастым подростком. Стояла в вызывающей и одновременно безутешной позе, глядя на низко опущенный левый задний бампер, явно требующий дорогостоящего ремонта. Их самый младшенький – лет двух с половиной – стоял рядом, поскуливая и проливая недолговечные слезы. Джанин была в выцветших прогулочных шортах цвета хаки и в желтой майке. Пояс шорт на тонкой талии потемнел от пота. Черные волосы острижены очень коротко. Загоревшая дотемна, с выразительным удлиненным, утонченно-изящным лицом и темными глазами, она походила на средиземноморского юношу, который готов проводить тебя к римским развалинам, очистить карманы, всучить фальшивую семейную реликвию, усадить в протекающую гондолу вместе со своей вороватой кузиной.
Впрочем, форма ушей у Джанин была девичьей, так же, как уголки рта и стройная шея, а насчет того, что располагалось ниже, не возникало вообще никаких сомнений, хоть на ней и болтался какой-то чехол от матраса, – ни малейших сомнений. Я знал, что ее девичья фамилия Соренсен, что она шведка из Висконсина, которая произвела на свет светловолосых шведских ребятишек, представляя собой один из невероятных примеров генетической математики, если только какой-нибудь скандинавский викинг не привез домой из дальних стран смуглого мальчика для работы на кухне.
Таш опустился на землю позади машины, перевернулся на спину, заполз под нее.
– Это случилось всего за полмили от асфальта. Наверно, после дождя образовалась выбоина, потом туда набилась пыль… Клянусь, милый, никто бы ее не заметил.
Таш вылез.
– Стяжка рессоры.
– Мама меня ударила! – пожаловался малыш. – Жутко сильно ударила, пап.
– Ты быстро ехала, Джан? – спросил он. Она пристально глянула на него, беспомощно подняла и уронила руку.
– Господи Иисусе, я вовсю веселилась, хохотала и распевала, ведь мир так прекрасен… Или вообще надралась в стельку и постаралась переломать ко всем чертям все, что попало!
Резко повернулась, прошла мимо, внезапно бросила на меня изумленный узнающий взгляд, но была в тот момент так поглощена ссорой, что не могла отказаться от запланированного ухода.
– Хоть бы поздоровалась с моим другом! – крикнул вслед, Таш. – Могла бы, как минимум, поприветствовать моего друга!
Она сделала еще десять шагов с окаменевшими плечами, оглянулась на ступеньках мотеля и без всякого выражения на лице и в голосе проговорила:
– Привет. Привет. Привет. Иди сюда, Джимми. Пойдем с мамой.
Малыш нехотя потопал к ней. Дверь закрылась. Таш взглянул на меня, покачал головой, попробовал улыбнуться:
– Извини, старина.
– За что? Дни бывают хорошие, средние и плохие.
– Похоже, для нас один тип затянулся.
– Ну, для начала давай все исправим.
Он подогнал машину к сараю с инструментами. Мы подняли ее заднюю часть с помощью грузоподъемника. Оба пролили по два галлона пота, пока выбивали поврежденные детали, зачищали ножовкой, неуклюже втискивали на место и заколачивали молотком. Опустили машину, она встала ровно, уже не смахивая на утку, больную костным шпатом. Я поставил ногу на задний бампер, нажал, но он не поднялся, как следовало, а продолжал качаться, весомо свидетельствуя о почти вышедших из строя амортизаторах. Таш вздохнул, и я пожалел о своем поступке.
У меня на катере была чистая одежда, Таш предоставил мне номер в мотеле, где можно было принять душ и переодеться. Я как раз застегивал свежую рубашку, когда в дверь постучала Джанин. Я открыл. Она принесла кувшин с холодным чаем, в котором позвякивали кусочки льда, и повинную гордую голову. На ней было короткое розовое платье-рубашка, губы накрашены бледно-розовой помадой.
Поставила кувшин, протянула руку:
– Теперь здравствуй, как следует, Тревис. Рада тебя видеть. Прости за некрасивую сцену.
Рука длинная, тонкая, загорелая, пожатие неожиданно крепкое. Она налила чай в два высоких стакана, один протянула мне, другой взяла себе, присела на кровать. Я мысленно прикинул и сообразил, что вижу ее в пятый раз. И как прежде, почувствовал легкую неприязнь с ее стороны. Так часто бывает, если друг знаком с мужем задолго до его женитьбы и даже до знакомства с будущей женой. По-моему, это нечто вроде ревности, напоминание о годах, когда она не жила с ним одной жизнью, о дружбе, возникшей у мужа без ее согласия. Она как бы бросала мне вызов. Покажи-ка себя, Макги. Ничего у тебя не получится, ибо ты в мой дом не вломишься. Твоя жизнь нереальна. Ты тут плаваешь, забавляешься, развлекаешься. Внушаешь моему мужу сожаление о долгах, которые у него есть, и о девушках, которых у него нет. Подойдя к моему гнезду, одним своим присутствием ты напоминаешь о праздничных временах, когда вы с ним скакали кузнечиками, а я же теперь что-то вроде стражника, сопровождающего или просто обузы.
С некоторыми женами старых друзей мне удавалось преодолеть изначальный антагонизм. Они быстро обнаруживали, что мне хорошо знакомо все, известное каждой одинокой, не связанной брачными узами личности, – мир всегда несколько выпадает из фокуса, когда в конечном счете никого, черт возьми, не волнует, жив ты или умер. Такой ценой расплачиваешься за бродяжнический образ жизни, и, если предварительно не взглянул на ценник, стало быть, в самом деле дурак.
Внешне Джан вроде бы проявляла теплоту, как бы стараясь подчеркнуть убежденность в том, что я ей зла не желаю. Но враждебность не таяла. Ей неплохо удавалось ее скрывать, но она присутствовала.
Я приветственно поднял стакан с чаем и сказал:
– Это просто ерунда, Джанин. Обычное для такой жары обалдение.
– Спасибо, – улыбнулась она. – Таш быстро поел и умчался. Взял на себя роль детского таксиста. Вернется минут через десять, и тогда устроим что-то вроде ленча.
Допила чай, налила еще стакан, чтобы взять с собой. Направившись к двери, медленно и печально покачала головой:
– Знаешь, по-моему, в основном виновата я. Бедный маленький Джимми. В чем дело, мам? Что сломалось, мам? Она поедет, мам? И я влепила ему плюху. Слишком сильно, не думая. Выместила на нем злобу. – Ее улыбка была сухой, а глаза влажными. – Не пойму, что в последнее время со мной происходит. Ох, как я ненавижу эту чертову машину! Эту проклятую вонючую машину! Как я ее ненавижу!
Глава 2
Сидя в ожидании под дующим в полную силу кондиционером и прихлебывая чай, я думал о маленьком сонном царстве под названием Детройт, которое, как всегда, на пятнадцать лет отстает от остальной Америки.
Джанин раскусила его. Люди ненавидят свои машины. Папочка уже не гордится новым автомобилем, подкатывая к дому; семейство не выскакивает навстречу, вопя от восторга; соседи не сбегаются полюбоваться. Все машины одинаковые. Для опознания собственной приходится цеплять к ветровому стеклу яркую побрякушку. Можно давать им названия в честь хищников, примитивных эмоций, астрономических объектов – в сущности, это одна большая сверкающая сточная труба, воронка, жадно всасывающая деньги – страховка, налоги, техосмотр, пошлины, покрышки, ремонт. Тебе выпадает возможность сидеть среди рева гудков, в бессильной ярости колотя по рулю кулаками, пока через милю твой рейс отправляется из аэропорта. Имеешь верный шанс быстро умереть, а еще верней – агонизировать несколько месяцев из-за разорванной плоти, раздавленных кишок, переломанных костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Когда на следующей игре дела у него пошли плохо, примерно четверо из нас завопили: “Тьфу!” С тех пор и навеки он стал Ташем.
Потом он перешел в таклеры, провел в команде АФЛ четыре года и на протяжении двух из них, уже женившись на Джанин, копил деньги. Ущемление нерва шейного позвонка превратило его в страхового агента, вполне преуспевающего, потом это ему опротивело, и он стал продавать плавучие дома, а потом купил эти десять акров на Шавана-Ривер, где принялся воплощать в жизнь Американскую Мечту.
После ритуального взаимного похлопывания по спине и плечам наши приветствия утонули в приближавшемся низком скрежещущем реве. Три огромных оранжевых “Евклида”, с верхом нагруженные сырой известковой глиной, подняли массивными шестифутовыми резиновыми покрышками тучи пыли, которая поплыла к северу над пальмами и карликовыми соснами по другую сторону от местного шоссе. Тогда я заметил, что асфальтовое покрытие исчезло, а дорога расширилась.
– Тут вокруг нас кое-что улучшается, – мрачно пояснил Таш. – Будет по первому классу. Скоро. – Он глянул на восток вслед слабевшему реву огромных грузовиков. – Не нравится мне, как они тут шныряют. Джанин сейчас должна возвращаться из города. Есть несколько нехороших мест, где она может встретиться с ними. Ей приходится шоферить больше обычного с тех пор, как школьный автобус не может сюда проехать.
– Почему не может?
– Потому что им нельзя ездить по официально закрытым дорогам, вот почему. – Он посмотрел на свой берег. – Как ты сюда пришел? “Флеш” не проведешь вверх по реке при таком приливе.
– Да ведь было хорошее глубокое русло?
– Пока не проделали кучу дноуглубительных работ и не подняли уровень реки вверху. Сейчас первые полмили от залива до меня совсем плохие. Обещают промыть, да не говорят когда.
Мы пошли, и я показал ему “Муньекиту”. Заболевание уроженцев канзасских степей морской лихорадкой дает адскую смесь, а случай Таша был очень тяжелым. Он осмотрел специально установленные дизельные моторы ОМС, выслушал мои разъяснения о причинах отказа от выбранных первым владельцем “Крайслер-Вольво”, заинтересовался особой конструкцией панели “Телефлекс” и системы управления.
Я сознавал, что слишком много говорю. У меня дела шли хорошо. А моему другу Ташу Бэннону мир корчил довольно кислую мину. На покое его широкое, тяжелое веснушчатое лицо обвисло. В таких случаях всегда говоришь слишком много. Небольшой бриз утих, полуденная октябрьская жара тяжело навалилась. При температуре 95 градусов и влажности 95 процентов пот льется градом.
И мы пошли в мотель, сели в алькове на кухне под шумно грохочущим перетрудившимся маленьким оконным кондиционером, пили пиво, и Таш сообщил, что у Джанин все отлично, у мальчиков все отлично, а потом поговорили о том, про кого он слышал, а про кого нет и кто чем занимается. Стоя у окна с холодной банкой в руке, я спросил:
– – Что это за крупное предприятие вон там, вверх по реке?
– ТТА, – объяснил он с заметной язвительностью. – “Тек-Текс аппликейшнс”. Симпатичное чистое производство, только любая рыба, завернувшая сдуру в Шавану, то и дело переворачивается вверх брюхом и плывет вниз по течению. А порой воняет чем-то вроде аммиака, от такого аромата слезами обливаешься. Но у них работают четыреста человек, Трев. Крупная база налогообложения. Округ охотно распахнул перед ними дверь и вручил ключи.
– А я думал, в этой стране строгое зонирование, контроль за загрязнением и так далее. Я имею в виду, что ведь Броуард-Бич…
– Ты что, забыл, где находишься, парень? – перебил он. – На добрую милю к западу от границы округа. Вы в округе Шавана, мистер Макги. Кругом одни сады. Поезжай прямиком в Сан-нидейл, в окружную администрацию, и каждый из пяти счастливых, улыбающихся администраторов сообщит тебе, что нельзя выбрать лучше места для жизни, где можно растить детей и процветать вместе с округом.
Я удивился. Никогда Таша не считал способным на иронию – такого крупного, крепкого, дружелюбного мужчину с молочно-голубыми глазами, светлыми щетинистыми ресницами и бровями, с розовой, шелушащейся от постоянного пребывания на солнце кожей.
Послышался шум, подъехавшей машины. Таш подошел к выходившему на дорогу окну, выглянул и простонал:
– Ох, нет!..
Я вышел следом за ним. Джанин вылезала из автомобиля, очень пыльного светло-голубого седана примерно двухлетней давности. С расстояния в двадцать шагов она по-прежнему выглядела неуклюжим и голенастым подростком. Стояла в вызывающей и одновременно безутешной позе, глядя на низко опущенный левый задний бампер, явно требующий дорогостоящего ремонта. Их самый младшенький – лет двух с половиной – стоял рядом, поскуливая и проливая недолговечные слезы. Джанин была в выцветших прогулочных шортах цвета хаки и в желтой майке. Пояс шорт на тонкой талии потемнел от пота. Черные волосы острижены очень коротко. Загоревшая дотемна, с выразительным удлиненным, утонченно-изящным лицом и темными глазами, она походила на средиземноморского юношу, который готов проводить тебя к римским развалинам, очистить карманы, всучить фальшивую семейную реликвию, усадить в протекающую гондолу вместе со своей вороватой кузиной.
Впрочем, форма ушей у Джанин была девичьей, так же, как уголки рта и стройная шея, а насчет того, что располагалось ниже, не возникало вообще никаких сомнений, хоть на ней и болтался какой-то чехол от матраса, – ни малейших сомнений. Я знал, что ее девичья фамилия Соренсен, что она шведка из Висконсина, которая произвела на свет светловолосых шведских ребятишек, представляя собой один из невероятных примеров генетической математики, если только какой-нибудь скандинавский викинг не привез домой из дальних стран смуглого мальчика для работы на кухне.
Таш опустился на землю позади машины, перевернулся на спину, заполз под нее.
– Это случилось всего за полмили от асфальта. Наверно, после дождя образовалась выбоина, потом туда набилась пыль… Клянусь, милый, никто бы ее не заметил.
Таш вылез.
– Стяжка рессоры.
– Мама меня ударила! – пожаловался малыш. – Жутко сильно ударила, пап.
– Ты быстро ехала, Джан? – спросил он. Она пристально глянула на него, беспомощно подняла и уронила руку.
– Господи Иисусе, я вовсю веселилась, хохотала и распевала, ведь мир так прекрасен… Или вообще надралась в стельку и постаралась переломать ко всем чертям все, что попало!
Резко повернулась, прошла мимо, внезапно бросила на меня изумленный узнающий взгляд, но была в тот момент так поглощена ссорой, что не могла отказаться от запланированного ухода.
– Хоть бы поздоровалась с моим другом! – крикнул вслед, Таш. – Могла бы, как минимум, поприветствовать моего друга!
Она сделала еще десять шагов с окаменевшими плечами, оглянулась на ступеньках мотеля и без всякого выражения на лице и в голосе проговорила:
– Привет. Привет. Привет. Иди сюда, Джимми. Пойдем с мамой.
Малыш нехотя потопал к ней. Дверь закрылась. Таш взглянул на меня, покачал головой, попробовал улыбнуться:
– Извини, старина.
– За что? Дни бывают хорошие, средние и плохие.
– Похоже, для нас один тип затянулся.
– Ну, для начала давай все исправим.
Он подогнал машину к сараю с инструментами. Мы подняли ее заднюю часть с помощью грузоподъемника. Оба пролили по два галлона пота, пока выбивали поврежденные детали, зачищали ножовкой, неуклюже втискивали на место и заколачивали молотком. Опустили машину, она встала ровно, уже не смахивая на утку, больную костным шпатом. Я поставил ногу на задний бампер, нажал, но он не поднялся, как следовало, а продолжал качаться, весомо свидетельствуя о почти вышедших из строя амортизаторах. Таш вздохнул, и я пожалел о своем поступке.
У меня на катере была чистая одежда, Таш предоставил мне номер в мотеле, где можно было принять душ и переодеться. Я как раз застегивал свежую рубашку, когда в дверь постучала Джанин. Я открыл. Она принесла кувшин с холодным чаем, в котором позвякивали кусочки льда, и повинную гордую голову. На ней было короткое розовое платье-рубашка, губы накрашены бледно-розовой помадой.
Поставила кувшин, протянула руку:
– Теперь здравствуй, как следует, Тревис. Рада тебя видеть. Прости за некрасивую сцену.
Рука длинная, тонкая, загорелая, пожатие неожиданно крепкое. Она налила чай в два высоких стакана, один протянула мне, другой взяла себе, присела на кровать. Я мысленно прикинул и сообразил, что вижу ее в пятый раз. И как прежде, почувствовал легкую неприязнь с ее стороны. Так часто бывает, если друг знаком с мужем задолго до его женитьбы и даже до знакомства с будущей женой. По-моему, это нечто вроде ревности, напоминание о годах, когда она не жила с ним одной жизнью, о дружбе, возникшей у мужа без ее согласия. Она как бы бросала мне вызов. Покажи-ка себя, Макги. Ничего у тебя не получится, ибо ты в мой дом не вломишься. Твоя жизнь нереальна. Ты тут плаваешь, забавляешься, развлекаешься. Внушаешь моему мужу сожаление о долгах, которые у него есть, и о девушках, которых у него нет. Подойдя к моему гнезду, одним своим присутствием ты напоминаешь о праздничных временах, когда вы с ним скакали кузнечиками, а я же теперь что-то вроде стражника, сопровождающего или просто обузы.
С некоторыми женами старых друзей мне удавалось преодолеть изначальный антагонизм. Они быстро обнаруживали, что мне хорошо знакомо все, известное каждой одинокой, не связанной брачными узами личности, – мир всегда несколько выпадает из фокуса, когда в конечном счете никого, черт возьми, не волнует, жив ты или умер. Такой ценой расплачиваешься за бродяжнический образ жизни, и, если предварительно не взглянул на ценник, стало быть, в самом деле дурак.
Внешне Джан вроде бы проявляла теплоту, как бы стараясь подчеркнуть убежденность в том, что я ей зла не желаю. Но враждебность не таяла. Ей неплохо удавалось ее скрывать, но она присутствовала.
Я приветственно поднял стакан с чаем и сказал:
– Это просто ерунда, Джанин. Обычное для такой жары обалдение.
– Спасибо, – улыбнулась она. – Таш быстро поел и умчался. Взял на себя роль детского таксиста. Вернется минут через десять, и тогда устроим что-то вроде ленча.
Допила чай, налила еще стакан, чтобы взять с собой. Направившись к двери, медленно и печально покачала головой:
– Знаешь, по-моему, в основном виновата я. Бедный маленький Джимми. В чем дело, мам? Что сломалось, мам? Она поедет, мам? И я влепила ему плюху. Слишком сильно, не думая. Выместила на нем злобу. – Ее улыбка была сухой, а глаза влажными. – Не пойму, что в последнее время со мной происходит. Ох, как я ненавижу эту чертову машину! Эту проклятую вонючую машину! Как я ее ненавижу!
Глава 2
Сидя в ожидании под дующим в полную силу кондиционером и прихлебывая чай, я думал о маленьком сонном царстве под названием Детройт, которое, как всегда, на пятнадцать лет отстает от остальной Америки.
Джанин раскусила его. Люди ненавидят свои машины. Папочка уже не гордится новым автомобилем, подкатывая к дому; семейство не выскакивает навстречу, вопя от восторга; соседи не сбегаются полюбоваться. Все машины одинаковые. Для опознания собственной приходится цеплять к ветровому стеклу яркую побрякушку. Можно давать им названия в честь хищников, примитивных эмоций, астрономических объектов – в сущности, это одна большая сверкающая сточная труба, воронка, жадно всасывающая деньги – страховка, налоги, техосмотр, пошлины, покрышки, ремонт. Тебе выпадает возможность сидеть среди рева гудков, в бессильной ярости колотя по рулю кулаками, пока через милю твой рейс отправляется из аэропорта. Имеешь верный шанс быстро умереть, а еще верней – агонизировать несколько месяцев из-за разорванной плоти, раздавленных кишок, переломанных костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39