Он нередко с великим пафосом и убеждением декларировал:
– Брак я считаю священным и никогда в жизни сознательно не ухаживал и не прикасался к женщине, связанной святыми узами. Нет, сэр. Джентльмены так не поступают. , Чуть позже Мейер спустился вниз, позвонил брокеру, вернулся несколько обеспокоенный:
– При открытии подскочили на целый пункт, потом на рынок выбросили пару хороших кусков, сбили до одной восьмой ниже вчерашней стоимости при закрытии. Может, инсайдеры разгружаются. Если так, через неделю-другую глотки себе перережут из-за того, что могли получить.
В одиннадцать с несколькими минутами на пристань почти бегом выскочил Престон Ла Франс. Вид у него был помятый. Небритый. Разом замер на месте, уставившись на нас.
– Доктор Мей… – Он пустил петуха, прокашлялся и попробовал еще раз:
– Доктор Мейер!
– Привет, Пресс! – поздоровался я. – Как дела, старина? Поднимайтесь на борт. Трап вон там, со стороны причала.
Он взобрался, явился, предстал перед нами. Мы изучали положение на шахматной доске.
– Доктор Мейер!
– Просто Мейер, – поправил тот. – Просто старина Мейер.
– Разве вы не работаете в…
– Работаю? Кто работает? Я экономист. Живу на маленьком круизном судне, которое в последнее время стало немножечко подгнивать. Если решу взяться за инструменты и поработать на нем, тогда буду работать.
– Значит.., не было никакого.., предложения насчет земли? Мы оба подняли на него глаза.
– Предложения? – переспросил я.
– Насчет земли? – переспросил Мейер.
– Ох, Господи Иисусе, да вы оба замешаны в мерзком рэкете. Пара гнусных мошенников. О Господи Иисусе!
– Потише, пожалуйста, – попросил Мейер. – Я стараюсь сообразить, зачем он двинул слона.
– Я вас обоих, ублюдков, в тюрьму засажу!
– Макги, – предложил Мейер, – давай закончим игру, когда станет потише. – Он встал и облокотился о поручни. В белом купальном костюме он, на мой взгляд, слегка смахивал на человека, переодевшегося на маскарад в танцующего медведя. Оставалось приделать медвежью голову. Он взглянул на Ла Франса:
– В тюрьму? За что?
– Вы оба выудили у меня сто тысяч долларов! Даже больше! Предприятие Бэннона не стоит и половины закладной!
– Мистер Ла Франс, – сказал я, – в документах указано, что я заплатил законные пятнадцать тысяч за долю миссис Бэннон в лодочной станции Бэннона, а потом обернулся и продал вам эту самую долю за сорок тысяч. И по-моему, ваш банкир помнит, с какой жадностью вы старались наложить лапу на десять акров Бэннона у реки.
– Но.., но.., черт возьми, вы ведь сказали… – Он замолчал и глубоко вздохнул. – Слушайте. Забудем про сорок тысяч. Ладно. Вы меня надули. Но шестьдесят тысяч, которые я вчера вечером отдал вот этому человеку, совсем другое дело. Вы должны их вернуть.
– Вы отдали мне шестьдесят тысяч долларов? – от души изумился Мейер. – Слушайте, хватит торчать на солнце. Пойдите-ка отдохните.
Цвет лица у Ла Франса был нехороший. Он стоял, моргал, сжимая и разжимая костлявые кулаки, улыбался, должно быть считая свою улыбку заискивающей и дружелюбной.
– Ребята, вы меня здорово сделали. Чисто и идеально. Красиво обставили старика Пресса Ла Франса. И по-моему, не собираетесь отдавать потому только, что я сказал просто “пожалуйста”, без сахарка. Да вы просто не поняли. Ведь я проверну опцион с Карби и получу тридцать тысяч. А теперь, вернув деньги, смогу рвануть и заключить сделку с Санто. Вот о чем можно со мной торговаться, ребята. Все законно напишем. Вы получите шестьдесят тысяч, которые у меня украли, и еще двадцать, чтобы подсластить пилюлю.
– Да будь у меня шестьдесят тысяч, – вставил Мейер, – разве стал бы я тут сшиваться? Катил бы уже в белом автомобиле с откидным верхом, с красивой женщиной в мехах и брильянтах.
– Что вы теряете? – продолжал Ла Франс. – Никоим образом, ничего не теряете.
– Нет, спасибо, – отказался я. – В каком положении вы при этом останетесь, приятель?
Он утер рот тыльной стороной руки:
– Я просто не в состоянии остаться в таком положении. Все равно что заживо погребенный. На милю под землей, ребята. Я буду связан до конца своей жизни. У меня никогда, до конца дней, не будет ни единого цента, который я мог бы назвать своим собственным.
– Ну, теперь понимаете, что ощущают при этом, Пресс?
– При чем?
– Как себя чувствуют люди в таком положении? Например, Бэннон.
Он вытаращил на меня глаза:
– Вы жалеете Бэннона? Это честное дело. Он торчал на пути прогресса, оказался тупым, никак не мог сообразить, вот и все.
– Ему сильно помог бы шурин в окружной администрации.
– Вам-то какое до этого дело, скажите на милость, Макги? Господи, в мире полным-полно таких Бэннонов, их расшвыривают направо-налево, и поэтому мир продолжает вертеться. Я включил Монаха в несколько очень выгодных дел, и он мне был обязан.
– И вы с Монахом намекнули Фредди Хаззарду, что хорошо бы при случае посильнее нажать на Бэннона?
– Ну, мы никогда не имели в виду ничего подобного! – Он улыбнулся. – Вы ведь просто хотите меня чуть-чуть помурыжить, правда? Слушайте, ребята, это не изменит дела. Двадцать сверху шестидесяти – больше я ничего не могу предложить.
Он был такой слабой, жалкой, негодной мишенью. Все еще считал себя неплохим парнем. Я попробовал его слегка надоумить:
– Если бы вы, Ла Франс, могли предложить тысячу процентов прибыли в день, я не поставил бы даже карманную мелочь вот на этот стол, что стоит перед вами. Даже если бы я горел, не купил бы у вас воды. Я пришел обокрасть вас, Ла Франс. Если б вы больше всего на свете ценили собственную физиономию, я постоянно преображал бы ее понемножку. Если б вы больше всего на свете ценили красавицу жену, она в данный момент сидела бы здесь, внизу, в капитанской каюте, дожидаясь, когда вы уйдете, а я к ней приду. Ради выживания вы расталкивали других, дружище, теперь у вас переломаны плечи и локти.
– Какое вам-то до этого дело, черт побери?
– Убирайтесь с судна. Сойдите на берег. Таш Бэннон был одним из моих лучших в жизни друзей. Вас только деньги интересуют, поэтому я ударил вас именно в это место.
– Лучший.., друг? – прошептал он.
И я увидел, как вылезло серое. Серое, как мокрый камень. Серая шкура трусливого. Серая шкура виновного. Серая шкура отчаявшегося. Он заворочал челюстями:
– Вы.., загнали меня в западню, ладно. Пропало все, заработанное за целую жизнь. Вы меня погубили, Макги.
– Обождите минуточку, – сказал Мейер. – Может быть, у меня есть идея.
Ла Франс сделал стойку, как хороший охотничий пес на птицу:
– Да? Да? Какая?
Мейер благосклонно улыбнулся ему:
– Решение все время стоит перед нами. Очень простое! Может быть, вам покончить с собой?
Ла Франс выпучил на него глаза, пытаясь понять шутку, пытаясь даже улыбнуться. Улыбки не получилось. А вот Мейер по-прежнему улыбался. Но в маленьких ярких глазах Мейера не было ни искры юмора. И по-моему, мало найдется людей, способных долго видеть такую улыбку. Ла Франс безусловно не был на это способен. С той же мягкой убедительностью нежного любовника Мейер продолжал:
– Окажите себе услугу. Пойдите покончите с собой. Вы тогда не узнаете о своем крахе и не будете огорчаться. Вероятно, будет немного больно, но ведь только на долю секунды. Воспользуйтесь пистолетом или веревкой, спрыгните с какой-нибудь высоты. Давайте. Умрите немножко.
Наверно, бывает крысиная лихорадка, жуткая, смертоносная ярость слабого, за которым захлопнулась дверца ловушки. С бессмысленным воплем Ла Франс ринулся на Мейера, целясь в глаза неровными желтоватыми ногтями, стараясь попасть коленями в пах и в живот. В течение двух с половиной секунд длился вой, мелькали руки и ноги, потом я схватил его за горло, оттащил от Мейера, швырнул на поручни.
Одержимые назойливы, и он продолжал попытки. Я его утихомирил, сбросил с трапа, погнал дальше по пирсу.
Он простоял там минуты три. Грозил вернуться с пистолетом. Грозил прихватить с собой друзей. Грозил взорвать мою яхту. Грозил, что мы начнем петь сопрано, когда он наймет парней с дальних болот и они явятся темной ночью с ножами. Богом клялся, что мы еще здорово пожалеем, что вообще связались с Престоном Ла Франсом.
Глаза вылезли из орбит, голос охрип, слюна поблескивала на подбородке. Наконец он поддернул штаны и пошел прочь походкой человека, только что надевшего новые очки и не совсем уверенного в местонахождении земли под ногами. Мейеру без большого труда удавалось стоять прямо. Я принес йод, смазал оставленную ногтями царапину под его левым глазом. Он казался озабоченным, задумчивым, отчужденным. Я заверил, что от Ла Франса нечего ждать никаких неприятностей, и спросил, что его беспокоит.
Мейер нахмурился, ущипнул себя за переносицу:
– Меня? Слушай! Если на тротуаре сидит жук, я сверну и обойду его. Вспоминая о крючках, почти готов бросить рыбалку! Не могу понять. Я так жутко разозлился, Тревис! Прямо горло перехватило и затошнило. Он с собой не покончит. Не тот тип. Будет жить, и жить, и скулить. Но все это похоже на шаг, нарочно сделанный в сторону, чтобы раздавить жука, – не совсем, а слегка придавить, пусть немножко поползает, медленно, истекая слизью. Макги, друг мой, мне стыдно этой злости. Стыдно, что я на такое способен. Впервые впутавшись в твои.., предприятия, Я заверил себя – извини за признание, – что впутался только отчасти, на время. Макги совершает поступки, которые каким-то образом вредят Макги, портят его мнение о самом себе. Я разговаривал с Хулиганкой. История о хорошенькой маленькой женщине, которая просто случайно каким-то манером связалась с Героем, – некрасивая, и она что-то губит в тебе. А теперь и я в своих глазах стал чуть хуже. Может быть, ты занимаешься дурным делом, Тревис. Неужели живет в человеке ужасная злоба, которая только и выжидает достойного повода? Неужели она существует во мне, дожидаясь предлога? Тревис, друг мой, не подтверждает ли это, что половина злых дел в мире творится во имя чести?
Он нуждался в помощи, которой я не мог оказать. Мейера не погладишь по головке, не вручишь леденец на палочке. Он пошевелил камень и в моем личном саду, и я увидел, как ползучие многоногие существа юркнули в уютную тьму.
– Ты все еще не сообразил, зачем я двинул слона, – сказал я.
Он сел, полностью сосредоточился на доске, наконец слегка кивнул и переставил пешку на одну клетку вперед, испортив задуманную мной комбинацию. Снова ущипнул себя за переносицу, улыбнулся мне мейеровской улыбкой и молвил:
– Знаешь, наверно, я должен питать определенное отвращение к тому субъекту.
Через два дня, в пятницу, Мейер поднялся на борт “Флеша” в половине пятого, сразу после моего возвращения с пляжа. Незадолго до полудня массы арктического воздуха, беспошлинно поставляемые Канадой, начали менять погоду, да так быстро, что я подумал о беспокойстве, поднявшемся в “Гроувс”. Все прогнозы сулили мороз. Резкий, пронзительный северо-восточный бриз прогнал с длинных пляжей практически всех, кроме крепких орешков янки и одного лодыря-мазохиста по имени Тревис Макги. Мне надо было избавиться от всех порожденных слишком долгой сидячей жизнью судорог души и тела. Плавая параллельно берегу в волнах прибоя на все мыслимые дистанции, дальность и скорость, приходилось трудиться как следует, чтобы попросту не замерзнуть, и я усердно старался – брассом, на спине, кролем, – пока несясь назад к “Флешу” не почувствовал, что почти все длинные мышцы напрочь вытянуты из контролируемых ими суставов.
Любой настойчивый кретин вроде Героя может усовершенствовать изометрию тела, накачать впечатляющую массу мышечной ткани, которая позволяет приподнять спереди любой седан, так что девушки скажут: “О!” Но когда требуется мышечная структура, позволяющая очень быстро перемещаться туда-сюда, увертываться от удара, перехватывать выброшенный кулак, перекатываться в падении через плечо и опять вставать на ноги, сохранив равновесие и готовность, лучше полностью выкладываться в ходе долгих активных и трудных периодов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Брак я считаю священным и никогда в жизни сознательно не ухаживал и не прикасался к женщине, связанной святыми узами. Нет, сэр. Джентльмены так не поступают. , Чуть позже Мейер спустился вниз, позвонил брокеру, вернулся несколько обеспокоенный:
– При открытии подскочили на целый пункт, потом на рынок выбросили пару хороших кусков, сбили до одной восьмой ниже вчерашней стоимости при закрытии. Может, инсайдеры разгружаются. Если так, через неделю-другую глотки себе перережут из-за того, что могли получить.
В одиннадцать с несколькими минутами на пристань почти бегом выскочил Престон Ла Франс. Вид у него был помятый. Небритый. Разом замер на месте, уставившись на нас.
– Доктор Мей… – Он пустил петуха, прокашлялся и попробовал еще раз:
– Доктор Мейер!
– Привет, Пресс! – поздоровался я. – Как дела, старина? Поднимайтесь на борт. Трап вон там, со стороны причала.
Он взобрался, явился, предстал перед нами. Мы изучали положение на шахматной доске.
– Доктор Мейер!
– Просто Мейер, – поправил тот. – Просто старина Мейер.
– Разве вы не работаете в…
– Работаю? Кто работает? Я экономист. Живу на маленьком круизном судне, которое в последнее время стало немножечко подгнивать. Если решу взяться за инструменты и поработать на нем, тогда буду работать.
– Значит.., не было никакого.., предложения насчет земли? Мы оба подняли на него глаза.
– Предложения? – переспросил я.
– Насчет земли? – переспросил Мейер.
– Ох, Господи Иисусе, да вы оба замешаны в мерзком рэкете. Пара гнусных мошенников. О Господи Иисусе!
– Потише, пожалуйста, – попросил Мейер. – Я стараюсь сообразить, зачем он двинул слона.
– Я вас обоих, ублюдков, в тюрьму засажу!
– Макги, – предложил Мейер, – давай закончим игру, когда станет потише. – Он встал и облокотился о поручни. В белом купальном костюме он, на мой взгляд, слегка смахивал на человека, переодевшегося на маскарад в танцующего медведя. Оставалось приделать медвежью голову. Он взглянул на Ла Франса:
– В тюрьму? За что?
– Вы оба выудили у меня сто тысяч долларов! Даже больше! Предприятие Бэннона не стоит и половины закладной!
– Мистер Ла Франс, – сказал я, – в документах указано, что я заплатил законные пятнадцать тысяч за долю миссис Бэннон в лодочной станции Бэннона, а потом обернулся и продал вам эту самую долю за сорок тысяч. И по-моему, ваш банкир помнит, с какой жадностью вы старались наложить лапу на десять акров Бэннона у реки.
– Но.., но.., черт возьми, вы ведь сказали… – Он замолчал и глубоко вздохнул. – Слушайте. Забудем про сорок тысяч. Ладно. Вы меня надули. Но шестьдесят тысяч, которые я вчера вечером отдал вот этому человеку, совсем другое дело. Вы должны их вернуть.
– Вы отдали мне шестьдесят тысяч долларов? – от души изумился Мейер. – Слушайте, хватит торчать на солнце. Пойдите-ка отдохните.
Цвет лица у Ла Франса был нехороший. Он стоял, моргал, сжимая и разжимая костлявые кулаки, улыбался, должно быть считая свою улыбку заискивающей и дружелюбной.
– Ребята, вы меня здорово сделали. Чисто и идеально. Красиво обставили старика Пресса Ла Франса. И по-моему, не собираетесь отдавать потому только, что я сказал просто “пожалуйста”, без сахарка. Да вы просто не поняли. Ведь я проверну опцион с Карби и получу тридцать тысяч. А теперь, вернув деньги, смогу рвануть и заключить сделку с Санто. Вот о чем можно со мной торговаться, ребята. Все законно напишем. Вы получите шестьдесят тысяч, которые у меня украли, и еще двадцать, чтобы подсластить пилюлю.
– Да будь у меня шестьдесят тысяч, – вставил Мейер, – разве стал бы я тут сшиваться? Катил бы уже в белом автомобиле с откидным верхом, с красивой женщиной в мехах и брильянтах.
– Что вы теряете? – продолжал Ла Франс. – Никоим образом, ничего не теряете.
– Нет, спасибо, – отказался я. – В каком положении вы при этом останетесь, приятель?
Он утер рот тыльной стороной руки:
– Я просто не в состоянии остаться в таком положении. Все равно что заживо погребенный. На милю под землей, ребята. Я буду связан до конца своей жизни. У меня никогда, до конца дней, не будет ни единого цента, который я мог бы назвать своим собственным.
– Ну, теперь понимаете, что ощущают при этом, Пресс?
– При чем?
– Как себя чувствуют люди в таком положении? Например, Бэннон.
Он вытаращил на меня глаза:
– Вы жалеете Бэннона? Это честное дело. Он торчал на пути прогресса, оказался тупым, никак не мог сообразить, вот и все.
– Ему сильно помог бы шурин в окружной администрации.
– Вам-то какое до этого дело, скажите на милость, Макги? Господи, в мире полным-полно таких Бэннонов, их расшвыривают направо-налево, и поэтому мир продолжает вертеться. Я включил Монаха в несколько очень выгодных дел, и он мне был обязан.
– И вы с Монахом намекнули Фредди Хаззарду, что хорошо бы при случае посильнее нажать на Бэннона?
– Ну, мы никогда не имели в виду ничего подобного! – Он улыбнулся. – Вы ведь просто хотите меня чуть-чуть помурыжить, правда? Слушайте, ребята, это не изменит дела. Двадцать сверху шестидесяти – больше я ничего не могу предложить.
Он был такой слабой, жалкой, негодной мишенью. Все еще считал себя неплохим парнем. Я попробовал его слегка надоумить:
– Если бы вы, Ла Франс, могли предложить тысячу процентов прибыли в день, я не поставил бы даже карманную мелочь вот на этот стол, что стоит перед вами. Даже если бы я горел, не купил бы у вас воды. Я пришел обокрасть вас, Ла Франс. Если б вы больше всего на свете ценили собственную физиономию, я постоянно преображал бы ее понемножку. Если б вы больше всего на свете ценили красавицу жену, она в данный момент сидела бы здесь, внизу, в капитанской каюте, дожидаясь, когда вы уйдете, а я к ней приду. Ради выживания вы расталкивали других, дружище, теперь у вас переломаны плечи и локти.
– Какое вам-то до этого дело, черт побери?
– Убирайтесь с судна. Сойдите на берег. Таш Бэннон был одним из моих лучших в жизни друзей. Вас только деньги интересуют, поэтому я ударил вас именно в это место.
– Лучший.., друг? – прошептал он.
И я увидел, как вылезло серое. Серое, как мокрый камень. Серая шкура трусливого. Серая шкура виновного. Серая шкура отчаявшегося. Он заворочал челюстями:
– Вы.., загнали меня в западню, ладно. Пропало все, заработанное за целую жизнь. Вы меня погубили, Макги.
– Обождите минуточку, – сказал Мейер. – Может быть, у меня есть идея.
Ла Франс сделал стойку, как хороший охотничий пес на птицу:
– Да? Да? Какая?
Мейер благосклонно улыбнулся ему:
– Решение все время стоит перед нами. Очень простое! Может быть, вам покончить с собой?
Ла Франс выпучил на него глаза, пытаясь понять шутку, пытаясь даже улыбнуться. Улыбки не получилось. А вот Мейер по-прежнему улыбался. Но в маленьких ярких глазах Мейера не было ни искры юмора. И по-моему, мало найдется людей, способных долго видеть такую улыбку. Ла Франс безусловно не был на это способен. С той же мягкой убедительностью нежного любовника Мейер продолжал:
– Окажите себе услугу. Пойдите покончите с собой. Вы тогда не узнаете о своем крахе и не будете огорчаться. Вероятно, будет немного больно, но ведь только на долю секунды. Воспользуйтесь пистолетом или веревкой, спрыгните с какой-нибудь высоты. Давайте. Умрите немножко.
Наверно, бывает крысиная лихорадка, жуткая, смертоносная ярость слабого, за которым захлопнулась дверца ловушки. С бессмысленным воплем Ла Франс ринулся на Мейера, целясь в глаза неровными желтоватыми ногтями, стараясь попасть коленями в пах и в живот. В течение двух с половиной секунд длился вой, мелькали руки и ноги, потом я схватил его за горло, оттащил от Мейера, швырнул на поручни.
Одержимые назойливы, и он продолжал попытки. Я его утихомирил, сбросил с трапа, погнал дальше по пирсу.
Он простоял там минуты три. Грозил вернуться с пистолетом. Грозил прихватить с собой друзей. Грозил взорвать мою яхту. Грозил, что мы начнем петь сопрано, когда он наймет парней с дальних болот и они явятся темной ночью с ножами. Богом клялся, что мы еще здорово пожалеем, что вообще связались с Престоном Ла Франсом.
Глаза вылезли из орбит, голос охрип, слюна поблескивала на подбородке. Наконец он поддернул штаны и пошел прочь походкой человека, только что надевшего новые очки и не совсем уверенного в местонахождении земли под ногами. Мейеру без большого труда удавалось стоять прямо. Я принес йод, смазал оставленную ногтями царапину под его левым глазом. Он казался озабоченным, задумчивым, отчужденным. Я заверил, что от Ла Франса нечего ждать никаких неприятностей, и спросил, что его беспокоит.
Мейер нахмурился, ущипнул себя за переносицу:
– Меня? Слушай! Если на тротуаре сидит жук, я сверну и обойду его. Вспоминая о крючках, почти готов бросить рыбалку! Не могу понять. Я так жутко разозлился, Тревис! Прямо горло перехватило и затошнило. Он с собой не покончит. Не тот тип. Будет жить, и жить, и скулить. Но все это похоже на шаг, нарочно сделанный в сторону, чтобы раздавить жука, – не совсем, а слегка придавить, пусть немножко поползает, медленно, истекая слизью. Макги, друг мой, мне стыдно этой злости. Стыдно, что я на такое способен. Впервые впутавшись в твои.., предприятия, Я заверил себя – извини за признание, – что впутался только отчасти, на время. Макги совершает поступки, которые каким-то образом вредят Макги, портят его мнение о самом себе. Я разговаривал с Хулиганкой. История о хорошенькой маленькой женщине, которая просто случайно каким-то манером связалась с Героем, – некрасивая, и она что-то губит в тебе. А теперь и я в своих глазах стал чуть хуже. Может быть, ты занимаешься дурным делом, Тревис. Неужели живет в человеке ужасная злоба, которая только и выжидает достойного повода? Неужели она существует во мне, дожидаясь предлога? Тревис, друг мой, не подтверждает ли это, что половина злых дел в мире творится во имя чести?
Он нуждался в помощи, которой я не мог оказать. Мейера не погладишь по головке, не вручишь леденец на палочке. Он пошевелил камень и в моем личном саду, и я увидел, как ползучие многоногие существа юркнули в уютную тьму.
– Ты все еще не сообразил, зачем я двинул слона, – сказал я.
Он сел, полностью сосредоточился на доске, наконец слегка кивнул и переставил пешку на одну клетку вперед, испортив задуманную мной комбинацию. Снова ущипнул себя за переносицу, улыбнулся мне мейеровской улыбкой и молвил:
– Знаешь, наверно, я должен питать определенное отвращение к тому субъекту.
Через два дня, в пятницу, Мейер поднялся на борт “Флеша” в половине пятого, сразу после моего возвращения с пляжа. Незадолго до полудня массы арктического воздуха, беспошлинно поставляемые Канадой, начали менять погоду, да так быстро, что я подумал о беспокойстве, поднявшемся в “Гроувс”. Все прогнозы сулили мороз. Резкий, пронзительный северо-восточный бриз прогнал с длинных пляжей практически всех, кроме крепких орешков янки и одного лодыря-мазохиста по имени Тревис Макги. Мне надо было избавиться от всех порожденных слишком долгой сидячей жизнью судорог души и тела. Плавая параллельно берегу в волнах прибоя на все мыслимые дистанции, дальность и скорость, приходилось трудиться как следует, чтобы попросту не замерзнуть, и я усердно старался – брассом, на спине, кролем, – пока несясь назад к “Флешу” не почувствовал, что почти все длинные мышцы напрочь вытянуты из контролируемых ими суставов.
Любой настойчивый кретин вроде Героя может усовершенствовать изометрию тела, накачать впечатляющую массу мышечной ткани, которая позволяет приподнять спереди любой седан, так что девушки скажут: “О!” Но когда требуется мышечная структура, позволяющая очень быстро перемещаться туда-сюда, увертываться от удара, перехватывать выброшенный кулак, перекатываться в падении через плечо и опять вставать на ноги, сохранив равновесие и готовность, лучше полностью выкладываться в ходе долгих активных и трудных периодов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39