Мы об этом никогда не говорили.
Я все больше убеждался, что не говорили они об очень многом.
17
Я заставил Фергюсона войти в больницу и записал его к хирургу-травматологу доктору Руту. Там у них все поставлено на широкую ногу и буквально для каждого человеческого органа имеется свой особый врач. Я оставил Фергюсона в приемной, предупредив, что вернусь за ним через полчаса. Он сел на край кожаного кресла с прямой спинкой, держа спину не менее прямо, точно каменное изваяние на старинной гробнице.
Когда я вошел в свою приемную, миссис Уэнстайн подняла глаза на часы.
— Почти два, мистер Гуннарсон. Надеюсь, вы хорошо перекусили?
— Спасибо за напоминание. Будьте так добры, позвоните моей жене и скажите, что я не успею заехать домой.
— Полагаю, она уже это поняла.
— Но все равно позвоните, хорошо? А потом соедините меня с Майклом Спиром в Беверли-Хиллз. — Я продиктовал адрес, который дал мне Фергюсон. — Думаю, телефон вам даст справочная. Я буду ждать в кабинете.
Закрыв дверь, я сел за свой письменный стол, положил на него старую газетную вырезку из бумажника Ларри Гейнса и в алфавитном порядке переписал все упомянутые в ней фамилии: Ван-Хорн, Вуд, Дотери, Дреннен, Занелла, Мак-Наб, Рош, Спенс, Треко, Хейнс. У меня уже сложился план.
Зазвонил телефон.
— Мистер Спир на проводе, — сказала миссис Уэнстайн. Одновременно мужской голос произнес:
— Майкл Спир слушает.
— Говорит Уильям Гуннарсон. Из Буэнависты. Я адвокат. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Не сейчас. Я в телецентре. Моя секретарша дала станции этот номер. А в чем дело?
— Оно касается вашей клиентки. Холли Мэй.
— Что Холли нужно?
— Это не телефонный разговор, — ответил я как мог интригующе. — Нельзя ли нам поговорить лично, мистер Спир?
— Пожалуйста. После трех я вернусь к себе, в контору. Вы знаете адрес? Рядом с бульваром Санта-Моника.
— Спасибо. Приеду.
Я повесил трубку и отнес миссис Уэнстайн свой список.
— У меня для вас небольшая работа. Если повезет, она займет четверть часа. Но не исключено, что и весь день, и еще несколько часов завтра. Пожалуйста, ничем другим не занимайтесь, пока не доведете ее до конца.
— Но мне необходимо заполнить для мистера Милрейса кипу налоговых деклараций.
— Подождут. Это дело не терпит ни малейшей отсрочки.
— Почему?
— Я объясню, когда оно кончится. Может быть. Не исключено, что вопрос идет о жизни или смерти.
— Правда?
— Вот в чем ваша задача. В пятьдесят втором году перечисленные здесь люди жили в каком-то небольшом городке. Надеюсь, что в Калифорнии. Название городка я не знаю. И мне необходимо его установить. Название городка.
— Вы это уже сказали. — Миссис Уэнстайн явно заинтересовалась. — Так что я должна сделать?
— Отправляйтесь с этим списком в телефонную компанию и сверьте его с их загородными справочниками, предпочтительно небольших городов. Найдите такой, где будут фигурировать эти фамилии, хотя бы значительная их часть. Начните с ближайших.
Она пробежала список глазами.
— А имена?
— Имена роли не играют. Когда найдете группу этих фамилий в одном справочнике, выпишите для меня адреса.
— Вряд ли это будет так уж просто. С пятьдесят второго года много воды утекло, а люди теперь все время переезжают.
— Я знаю. Но все-таки попытайтесь. Это правда крайне важно.
— Можете на меня положиться.
Фергюсон ждал меня в тени козырька у входа в больницу. Глаза его хранили все то же невидящее выражение. Он, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Хотя мы говорили с ним на более или менее одном языке, я вдруг понял, насколько он чужероден в Южной Калифорнии. А то, что с ним происходило, удвоило эту чужеродность.
Я перегнулся через сиденье, чтобы открыть дверцу машины.
— Как ваш нос?
— Мне не до носа, — ответил он, усаживаясь рядом со мной. — Я разговаривал с этим вашим доктором. С Тренчем.
— Что он сказал?
— Моя жена на третьем месяце беременности. Ребенок скорее всего Гейнса.
— Это Тренч сказал?
— Естественно, я его не спрашивал. Но и так очевидно. Неудивительно, что она решила бежать с ним. Неудивительно, что им понадобились деньги. Ну, теперь они у них есть. — Он свирепо улыбнулся неизвестно чему. — Отчего она попросту не попросила у меня денег? Я бы дал.
— Дали бы?
Он разжал кулаки и взглянул вниз на ладони.
— Я мог бы и убить ее. Когда я гнался за ними сегодня, то думал убить их обоих. И тут увидел на перекрестке этот прицеп. И на секунду принял решение покончить с собой. Но рефлексы оказались сильнее. — Он топнул правой ногой. — Мужчине стыдно признаваться в подобном.
Он не объяснил, в чем именно — в мысли о самоубийстве или в неспособности привести ее в исполнение.
— На три часа у меня назначена встреча с Майклом Спиром. Завезти вас домой? Это почти по дороге. Объяснение в дорожную полицию можно представить позднее.
— Да. Лучше я вернусь домой. Вдруг они снова позвонят. Я включил передачу и свернул в сторону шоссе.
— А вы хотя бы примерно представляете, куда они поехали?
— Нет. И пожалуйста, ничего не выдумывайте. У меня нет ни малейшего желания, чтобы их выследили. Вы поняли? Я не хочу, чтобы с ними что-нибудь сделали — ни с ней, ни с ним.
— Это вряд ли исполнимо.
Он словно не услышал меня, вновь уйдя в свой душевный разлад, стараясь побороть одолевавшее его смутное ощущение вины.
— Видите ли, я виню себя почти так же, как и ее. Мне не следовало уговаривать ее выйти за меня замуж. Она принадлежит другому поколению, ей требуется кровь помоложе. И я был мечтательным дурнем, когда вообразил, будто могу что-то предложить молодой красивой женщине.
— Очень альтруистичная позиция, Фергюсон, но, боюсь, не слишком разумная.
— Это касается только меня и моей... моей совести.
— Не совсем. Гейнс — заведомый преступник, которого разыскивает полиция, — сказал я в ответ на его яростный и раненый взгляд. — Нет, я не обманул вашего доверия и в полицию не обращался. Гейнса разыскивают по другим делам, в частности за кражу со взломом. Если вашу жену задержат вместе с ним, расплачиваться придется очень дорого по всем статьям. А то, чего вы желаете или не желаете, для исхода никакого значения не имеет.
— Конечно, я не могу взять на себя ответственность за то, что с ней случится в дальнейшем. (И у его великодушия оказались пределы, отчего оно сразу внушило мне больше доверия.) Я просто отказываюсь способствовать их поимке.
— Может быть, и это стоило бы взвесить. Не исключено, что вина вашей жены много меньше, чем вы полагаете. Гейнс, судя по всему, умеет втираться в доверие как никто, — один из тех, кто ловко кормит соловьев баснями. Возможно, он наплел ей что-нибудь очень убедительное.
— Холли не дура.
— Каждая женщина становится дурой, безоглядно влюбившись. Насколько я понимаю, вы не сомневаетесь, что они любовники.
— Боюсь, это так. Он несколько месяцев ее обнюхивал, а я не вмешивался, хотя все происходило прямо у меня под носом.
— Вы хоть раз застали их in flagrante delicto?
— Ничего похожего. Впрочем, я часто уезжал. И возможностей у них было хоть отбавляй. Он ее обхаживал, как профессиональный сутенер. Целые вечера они проводили вдвоем в моем доме якобы за чтением пьес.
— Откуда вы знаете?
— Так это и при мне бывало. А в других случаях Холли мне сама говорила. Наверное, боялась, как бы я не узнал помимо нее.
— А как она это вам объясняла?
— Ну... она помогает этому типу развивать его актерское дарование, а заодно и свое собственное. Она утверждала, что ей для работы нужен партнер. — Он хмыкнул. — Конечно, мне не следовало попадаться на такой дурацкий предлог. Но она сумела убедить меня, что он для нее ничто. Я даже думал, что она считает его порядочным пошляком и просто использует в своих профессиональных целях.
Я сделал левый поворот и по виадуку поднялся на магистральное шоссе над железнодорожным районом.
— У них были общие профессиональные планы?
— Насколько я знаю, нет. Холли хотела со временем попробовать свои силы в театре.
— И с тем, чтобы вы финансировали постановку?
— Пожалуй, да.
— Она когда-нибудь убеждала вас поддержать Гейнса в финансовом смысле?
— Нет. Она знала, как я смотрю на этого подонка. Дешевый сутенер.
— Она платила за его общество?
— А зачем бы? И не вижу, что, собственно, вы выясняете.
— Пытаюсь установить, не было ли между ними каких-либо деловых отношений до нынешней операции. Не мог он снабжать ее наркотиками?
— Полная нелепость! — презрительно бросил он.
— И все же не столь невероятная, как то, что она сделала. Забудьте личные чувства и взгляните на ситуацию трезво. Ваша жена бросает богатство, уже находившееся в ее распоряжении, бросает человека, который дал бы ей все, чего бы она ни пожелала, и предпочитает разделить судьбу разыскиваемого преступника. Вы можете усмотреть здесь хоть какую-то логику?
— К сожалению, могу! — Его голос звучал жалобно-ворчливо, возможно потому, что тампон в носу делал его высоким и пронзительным. — Причина во мне. Я ей физически противен.
— Она когда-нибудь вам это говорила?
— Это говорю я! Другого объяснения нет. Она вышла за меня ради денег, но даже они не смогли ее удержать.
Я искоса взглянул на него. Страдание ухмылялось сквозь плоть его лица, точно череп.
— Я был просто грязным старикашкой, который ее лапал. У меня нет на нее никаких прав.
— Но все-таки вы не совсем столетний старец. Сколько вам лет?
— Не будем об этом.
— Пятьдесят?
— Больше.
— А сколько у вас денег?
Его глаза подернулись пленкой, как у птицы.
— Об этом надо спросить моего старшего бухгалтера.
— Все-таки ответьте мне примерно, чтобы я мог оценить картину. И поверьте, я не выуживаю сведения в надежде назначить гонорар побольше. Давайте сразу определим его в пятьсот долларов, если вас такая цифра устроит.
— Хорошо. — Он даже улыбнулся. — Думаю, в случае необходимости я могу реализовать десять — двенадцать миллионов. Но почему это вас интересует?
— Если бы ваша жена думала о деньгах, она могла бы забрать у вас куда больше двухсот тысяч. И не делясь с Гейнсом.
— Каким образом?
— Разведясь с вами. Это ведь случается чуть ли не ежедневно. Или вы не читаете газеты?
— Я не давал ей никаких оснований.
— Ни единого раздраженного слова?
— Практически нет. Я безумно любил жену. И сейчас люблю, если сказать правду.
— Позволили бы вы ей вернуться, появись такая возможность?
— Не знаю. Но думаю, что да. — Его голос изменился, как изменилось выражение глаз, когда я упомянул про деньги. Мы уже свернули с шоссе и приближались к дороге между живыми изгородями, которая вела к его дому. — Только трудно вообразить, что она может вернуться.
Но он наклонился вперед, словно подгоняя машину в бессознательной лихорадочной надежде.
Когда он вышел из машины, плечи его поникли. Дом на обрыве выглядел покинутым.
Вдали над морем пунктирной линией летела птичья стая, словно разорванная на части фраза, смысл которой остается не вполне внятным. И всю дорогу до Беверли-Хиллс я думал об этих птицах. На таком расстоянии я не сумел определить их вид. В это время года некоторые морские птицы мигрируют, только я точно не знаю, куда и почему.
18
Здание было длинным, низким, и от улицы его почти загораживали искусно расположенные зеленые насаждения. Пастельно-розовые стены, двери цвета лаванды, выходящие на подобие террасы. На одной из них со вкусом маленькими буквочками были выведены имя и фамилия Майкла Спира — точно строка супермодернистского стихотворения.
Так называемая контора-студия, внушающая, что здесь все дела ведутся строго эстетично. Секретарша в приемной подкрепляла впечатление: матиссовские линии фигуры, голос, как скрипки на брачном пиру. Этим голосом она и сообщила мне, что мистер Спир еще не вернулся из своих утренних разъездов. Мне назначено?
Я ответил, что да — на три часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Я все больше убеждался, что не говорили они об очень многом.
17
Я заставил Фергюсона войти в больницу и записал его к хирургу-травматологу доктору Руту. Там у них все поставлено на широкую ногу и буквально для каждого человеческого органа имеется свой особый врач. Я оставил Фергюсона в приемной, предупредив, что вернусь за ним через полчаса. Он сел на край кожаного кресла с прямой спинкой, держа спину не менее прямо, точно каменное изваяние на старинной гробнице.
Когда я вошел в свою приемную, миссис Уэнстайн подняла глаза на часы.
— Почти два, мистер Гуннарсон. Надеюсь, вы хорошо перекусили?
— Спасибо за напоминание. Будьте так добры, позвоните моей жене и скажите, что я не успею заехать домой.
— Полагаю, она уже это поняла.
— Но все равно позвоните, хорошо? А потом соедините меня с Майклом Спиром в Беверли-Хиллз. — Я продиктовал адрес, который дал мне Фергюсон. — Думаю, телефон вам даст справочная. Я буду ждать в кабинете.
Закрыв дверь, я сел за свой письменный стол, положил на него старую газетную вырезку из бумажника Ларри Гейнса и в алфавитном порядке переписал все упомянутые в ней фамилии: Ван-Хорн, Вуд, Дотери, Дреннен, Занелла, Мак-Наб, Рош, Спенс, Треко, Хейнс. У меня уже сложился план.
Зазвонил телефон.
— Мистер Спир на проводе, — сказала миссис Уэнстайн. Одновременно мужской голос произнес:
— Майкл Спир слушает.
— Говорит Уильям Гуннарсон. Из Буэнависты. Я адвокат. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Не сейчас. Я в телецентре. Моя секретарша дала станции этот номер. А в чем дело?
— Оно касается вашей клиентки. Холли Мэй.
— Что Холли нужно?
— Это не телефонный разговор, — ответил я как мог интригующе. — Нельзя ли нам поговорить лично, мистер Спир?
— Пожалуйста. После трех я вернусь к себе, в контору. Вы знаете адрес? Рядом с бульваром Санта-Моника.
— Спасибо. Приеду.
Я повесил трубку и отнес миссис Уэнстайн свой список.
— У меня для вас небольшая работа. Если повезет, она займет четверть часа. Но не исключено, что и весь день, и еще несколько часов завтра. Пожалуйста, ничем другим не занимайтесь, пока не доведете ее до конца.
— Но мне необходимо заполнить для мистера Милрейса кипу налоговых деклараций.
— Подождут. Это дело не терпит ни малейшей отсрочки.
— Почему?
— Я объясню, когда оно кончится. Может быть. Не исключено, что вопрос идет о жизни или смерти.
— Правда?
— Вот в чем ваша задача. В пятьдесят втором году перечисленные здесь люди жили в каком-то небольшом городке. Надеюсь, что в Калифорнии. Название городка я не знаю. И мне необходимо его установить. Название городка.
— Вы это уже сказали. — Миссис Уэнстайн явно заинтересовалась. — Так что я должна сделать?
— Отправляйтесь с этим списком в телефонную компанию и сверьте его с их загородными справочниками, предпочтительно небольших городов. Найдите такой, где будут фигурировать эти фамилии, хотя бы значительная их часть. Начните с ближайших.
Она пробежала список глазами.
— А имена?
— Имена роли не играют. Когда найдете группу этих фамилий в одном справочнике, выпишите для меня адреса.
— Вряд ли это будет так уж просто. С пятьдесят второго года много воды утекло, а люди теперь все время переезжают.
— Я знаю. Но все-таки попытайтесь. Это правда крайне важно.
— Можете на меня положиться.
Фергюсон ждал меня в тени козырька у входа в больницу. Глаза его хранили все то же невидящее выражение. Он, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Хотя мы говорили с ним на более или менее одном языке, я вдруг понял, насколько он чужероден в Южной Калифорнии. А то, что с ним происходило, удвоило эту чужеродность.
Я перегнулся через сиденье, чтобы открыть дверцу машины.
— Как ваш нос?
— Мне не до носа, — ответил он, усаживаясь рядом со мной. — Я разговаривал с этим вашим доктором. С Тренчем.
— Что он сказал?
— Моя жена на третьем месяце беременности. Ребенок скорее всего Гейнса.
— Это Тренч сказал?
— Естественно, я его не спрашивал. Но и так очевидно. Неудивительно, что она решила бежать с ним. Неудивительно, что им понадобились деньги. Ну, теперь они у них есть. — Он свирепо улыбнулся неизвестно чему. — Отчего она попросту не попросила у меня денег? Я бы дал.
— Дали бы?
Он разжал кулаки и взглянул вниз на ладони.
— Я мог бы и убить ее. Когда я гнался за ними сегодня, то думал убить их обоих. И тут увидел на перекрестке этот прицеп. И на секунду принял решение покончить с собой. Но рефлексы оказались сильнее. — Он топнул правой ногой. — Мужчине стыдно признаваться в подобном.
Он не объяснил, в чем именно — в мысли о самоубийстве или в неспособности привести ее в исполнение.
— На три часа у меня назначена встреча с Майклом Спиром. Завезти вас домой? Это почти по дороге. Объяснение в дорожную полицию можно представить позднее.
— Да. Лучше я вернусь домой. Вдруг они снова позвонят. Я включил передачу и свернул в сторону шоссе.
— А вы хотя бы примерно представляете, куда они поехали?
— Нет. И пожалуйста, ничего не выдумывайте. У меня нет ни малейшего желания, чтобы их выследили. Вы поняли? Я не хочу, чтобы с ними что-нибудь сделали — ни с ней, ни с ним.
— Это вряд ли исполнимо.
Он словно не услышал меня, вновь уйдя в свой душевный разлад, стараясь побороть одолевавшее его смутное ощущение вины.
— Видите ли, я виню себя почти так же, как и ее. Мне не следовало уговаривать ее выйти за меня замуж. Она принадлежит другому поколению, ей требуется кровь помоложе. И я был мечтательным дурнем, когда вообразил, будто могу что-то предложить молодой красивой женщине.
— Очень альтруистичная позиция, Фергюсон, но, боюсь, не слишком разумная.
— Это касается только меня и моей... моей совести.
— Не совсем. Гейнс — заведомый преступник, которого разыскивает полиция, — сказал я в ответ на его яростный и раненый взгляд. — Нет, я не обманул вашего доверия и в полицию не обращался. Гейнса разыскивают по другим делам, в частности за кражу со взломом. Если вашу жену задержат вместе с ним, расплачиваться придется очень дорого по всем статьям. А то, чего вы желаете или не желаете, для исхода никакого значения не имеет.
— Конечно, я не могу взять на себя ответственность за то, что с ней случится в дальнейшем. (И у его великодушия оказались пределы, отчего оно сразу внушило мне больше доверия.) Я просто отказываюсь способствовать их поимке.
— Может быть, и это стоило бы взвесить. Не исключено, что вина вашей жены много меньше, чем вы полагаете. Гейнс, судя по всему, умеет втираться в доверие как никто, — один из тех, кто ловко кормит соловьев баснями. Возможно, он наплел ей что-нибудь очень убедительное.
— Холли не дура.
— Каждая женщина становится дурой, безоглядно влюбившись. Насколько я понимаю, вы не сомневаетесь, что они любовники.
— Боюсь, это так. Он несколько месяцев ее обнюхивал, а я не вмешивался, хотя все происходило прямо у меня под носом.
— Вы хоть раз застали их in flagrante delicto?
— Ничего похожего. Впрочем, я часто уезжал. И возможностей у них было хоть отбавляй. Он ее обхаживал, как профессиональный сутенер. Целые вечера они проводили вдвоем в моем доме якобы за чтением пьес.
— Откуда вы знаете?
— Так это и при мне бывало. А в других случаях Холли мне сама говорила. Наверное, боялась, как бы я не узнал помимо нее.
— А как она это вам объясняла?
— Ну... она помогает этому типу развивать его актерское дарование, а заодно и свое собственное. Она утверждала, что ей для работы нужен партнер. — Он хмыкнул. — Конечно, мне не следовало попадаться на такой дурацкий предлог. Но она сумела убедить меня, что он для нее ничто. Я даже думал, что она считает его порядочным пошляком и просто использует в своих профессиональных целях.
Я сделал левый поворот и по виадуку поднялся на магистральное шоссе над железнодорожным районом.
— У них были общие профессиональные планы?
— Насколько я знаю, нет. Холли хотела со временем попробовать свои силы в театре.
— И с тем, чтобы вы финансировали постановку?
— Пожалуй, да.
— Она когда-нибудь убеждала вас поддержать Гейнса в финансовом смысле?
— Нет. Она знала, как я смотрю на этого подонка. Дешевый сутенер.
— Она платила за его общество?
— А зачем бы? И не вижу, что, собственно, вы выясняете.
— Пытаюсь установить, не было ли между ними каких-либо деловых отношений до нынешней операции. Не мог он снабжать ее наркотиками?
— Полная нелепость! — презрительно бросил он.
— И все же не столь невероятная, как то, что она сделала. Забудьте личные чувства и взгляните на ситуацию трезво. Ваша жена бросает богатство, уже находившееся в ее распоряжении, бросает человека, который дал бы ей все, чего бы она ни пожелала, и предпочитает разделить судьбу разыскиваемого преступника. Вы можете усмотреть здесь хоть какую-то логику?
— К сожалению, могу! — Его голос звучал жалобно-ворчливо, возможно потому, что тампон в носу делал его высоким и пронзительным. — Причина во мне. Я ей физически противен.
— Она когда-нибудь вам это говорила?
— Это говорю я! Другого объяснения нет. Она вышла за меня ради денег, но даже они не смогли ее удержать.
Я искоса взглянул на него. Страдание ухмылялось сквозь плоть его лица, точно череп.
— Я был просто грязным старикашкой, который ее лапал. У меня нет на нее никаких прав.
— Но все-таки вы не совсем столетний старец. Сколько вам лет?
— Не будем об этом.
— Пятьдесят?
— Больше.
— А сколько у вас денег?
Его глаза подернулись пленкой, как у птицы.
— Об этом надо спросить моего старшего бухгалтера.
— Все-таки ответьте мне примерно, чтобы я мог оценить картину. И поверьте, я не выуживаю сведения в надежде назначить гонорар побольше. Давайте сразу определим его в пятьсот долларов, если вас такая цифра устроит.
— Хорошо. — Он даже улыбнулся. — Думаю, в случае необходимости я могу реализовать десять — двенадцать миллионов. Но почему это вас интересует?
— Если бы ваша жена думала о деньгах, она могла бы забрать у вас куда больше двухсот тысяч. И не делясь с Гейнсом.
— Каким образом?
— Разведясь с вами. Это ведь случается чуть ли не ежедневно. Или вы не читаете газеты?
— Я не давал ей никаких оснований.
— Ни единого раздраженного слова?
— Практически нет. Я безумно любил жену. И сейчас люблю, если сказать правду.
— Позволили бы вы ей вернуться, появись такая возможность?
— Не знаю. Но думаю, что да. — Его голос изменился, как изменилось выражение глаз, когда я упомянул про деньги. Мы уже свернули с шоссе и приближались к дороге между живыми изгородями, которая вела к его дому. — Только трудно вообразить, что она может вернуться.
Но он наклонился вперед, словно подгоняя машину в бессознательной лихорадочной надежде.
Когда он вышел из машины, плечи его поникли. Дом на обрыве выглядел покинутым.
Вдали над морем пунктирной линией летела птичья стая, словно разорванная на части фраза, смысл которой остается не вполне внятным. И всю дорогу до Беверли-Хиллс я думал об этих птицах. На таком расстоянии я не сумел определить их вид. В это время года некоторые морские птицы мигрируют, только я точно не знаю, куда и почему.
18
Здание было длинным, низким, и от улицы его почти загораживали искусно расположенные зеленые насаждения. Пастельно-розовые стены, двери цвета лаванды, выходящие на подобие террасы. На одной из них со вкусом маленькими буквочками были выведены имя и фамилия Майкла Спира — точно строка супермодернистского стихотворения.
Так называемая контора-студия, внушающая, что здесь все дела ведутся строго эстетично. Секретарша в приемной подкрепляла впечатление: матиссовские линии фигуры, голос, как скрипки на брачном пиру. Этим голосом она и сообщила мне, что мистер Спир еще не вернулся из своих утренних разъездов. Мне назначено?
Я ответил, что да — на три часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36