Он слушал, полузакрыв глаза, лицо его вытягивалось, дряблело. Я думал было, что на него снова накатывается пьяное забытье, однако он несколько раз четко произнес «да», а потом сказал:
— Да, обязательно. Можете рассчитывать твердо. Очень жаль, что мы не установили контакта раньше.
Он положил трубку, не сразу попав на рычаг, встал, посмотрел на Падилью и уставился на меня из-под набрякших век.
— Свари мне кофе, а, Падилья?
— Один момент! — И Падилья бодрой рысцой исчез из спальни.
Фергюсон повернулся ко мне.
— Вы из ФБР?
— Отнюдь. Я адвокат. Мое имя Уильям Гуннарсон.
— Трубку вы сняли?
— Да.
— Что вам сказали?
— Звонивший мужчина сказал, что хочет говорить с вами. И срочно.
— А о чем, он не сказал?
— Нет.
— Вы уверены?
— Абсолютно уверен.
Говорил он оскорбительным тоном, но я подыгрывал ему, не зная, насколько он отрезвел и обрел ясность мысли.
— И вы не представитель закона?
— В известном смысле представитель. Но активная его защита в мои обязанности не входит. А в чем дело, полковник?
— Чисто личное, — ответил он резко. — Могу ли я узнать, почему вы находитесь в спальне моей жены?
— Я помог Падилье доставить вас домой из «Предгорий». Вы ничего не соображали.
— А-а! Благодарю вас. А теперь вы не откажете в любезности уехать?
— Когда освободится Тони Падилья. Мы приехали на вашей машине.
— А-а! Еще раз благодарю вас, мистер Гуннарсон. Он утратил ко мне всякий интерес. Его глаза беспокойно шарили по стенам. Внезапно он душенадрывающе вскрикнул «Холли!», а потом со словами «нашел время нализаться!» прошел к туалетному столику и уставился на свое лицо. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, — под его кулаком зеркало разлетелось вдребезги.
— Прекратить! — рявкнул я своим сержантским голосом.
Он оглянулся и ответил с нежданной кротостью:
— Вы правы. Сейчас не время для детских выходок.
В дверь заглянул Падилья.
— Что тут еще?
— Ничего, — ответил Фергюсон. — Я просто разбил зеркало. Утром я куплю жене другое. Как насчет кофе, Тони?
— Закипает. А вы бы надели что-нибудь сухое, полковник. Еще воспаление легких схватите.
Падилья, видимо, питал к нему теплые чувства. В отличие от меня. Но я все-таки остался. Телефонный звонок и реакция на него Фергюсона меня заинтриговали. После звонка атмосфера стала тяжелой, заряженной электричеством.
Падилья подал кофе в гостиную — огромную комнату с окнами по двум стенам, отделанную тиковыми панелями с легким креном в корабельную романтику. Плеск прибоя внизу и то возникающий, то исчезающий луч маяка поддерживали иллюзию, будто мы расположились в судовой рубке.
Фергюсон выпил по меньшей мере кварту кофе. Чем больше он трезвел, тем напряженнее становился. Закутанный в махровый халат, он походил на гималайского святого на грани мистического озарения.
Наконец он встал и прошел в соседнюю комнату. Когда он зажег там свет, за аркой двери я увидел белый концертный рояль и задрапированную арфу. На рояле стояла фотография в серебряной рамке.
Фергюсон взял ее, несколько секунд пристально рассматривал и прижал к груди. Его словно свела судорога, некрасивое лицо стало почти уродливым. Казалось, он рыдает — беззвучно и без слез.
— Бедняга, — сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.
Я был менее деликатен и прошел через арку.
— Фергюсон, звонили о вашей жене?
Он кивнул.
— Ее нет в живых?
— Они говорят, что она жива. Не знаю.
— Они?
— Ее похитители. Холли увезли.
— Похитили?
— Да. Они требуют двести тысяч долларов. Падилья у меня за спиной присвистнул.
— Они вам уже звонили?
— Да. Но меня не было дома. Я весь день сюда почти не заглядывал.
— Этот звонок — ваш первый контакт с ними?
— Да.
— Почему вы сразу не сказали? Нам, возможно, удалось бы установить, откуда они звонили.
— В этом направлении я ничего делать не хочу. И вам с Падильей ничего объяснять не хотел. Очень жалею, что проговорился.
— Один вы не справитесь.
— Почему? Деньги у меня есть. Пусть забирают, лишь бы вернули мне Холли.
— У вас есть двести тысяч наличными?
— Даже больше. Я перевел их в местное отделение Американского банка, потому что думал купить тут участок. И могу получить их утром, как только банк откроется.
— Когда и где вы должны отдать деньги?
— Он сказал, чтобы я ждал дальнейших инструкций.
— Вы узнали голос?
— Нет.
— Значит, это был не Ларри Гейнс?
— Нет, не Гейнс. А и будь он, какая разница? Она у них. Я готов ее выкупить.
— Возможно, все не так просто. Мне очень неприятно говорить это, полковник, но что, если вас дурачат? Какой-нибудь мелкий мошенник узнал, что ваша жена пропала, и пытается нагреть руки.
— Об этом я не подумал. — На его лицо легла черная тень сомнения, но он тут же ее прогнал. — Исключено. Но если и нет, то меня такой риск не остановит.
Он все еще прижимал к груди фотографию. Протер рукавом стекло, а потом повернул к свету, благоговейно ее созерцая. На снимке была блондинка лет двадцати пяти.
Фергюсон бережно поставил фотографию на место, словно икону, точное положение которой на рояле могло решить судьбу его жены. Я посмотрел внимательнее и вспомнил, что видел это лицо на киноафишах и в газетах.
Стандартно безупречное в канонах киноремесла, оно в то же время сохраняло индивидуальность. Это лицо знавало разные беды и улыбалось им. Улыбка казалась чуть-чуть слишком дерзкой для душевного спокойствия, глаза — чуть-чуть слишком знающими. Холли Мэй могла увлекать, но жизнь с ней не обещала быть легкой.
— Хорошая фотография, — сказал Падилья у меня за плечом. — Вы ее когда-нибудь видели?
— Не во плоти.
— Черт! Хорошо, если она жива и здорова. Так я и думал, что с ней что-то случилось, я же говорил вам. Но даже в голову не пришло, что ее увезли насильно.
Фергюсон встал между нами и фотографией. Может быть, он ревновал к нашим взглядам. Почему его грызла ревность к Гейнсу, я мог понять. Он был почти вдвое старше своей жены и внешностью никак ей не пара. Странный брак, каким бы богатым ни был — или ни считался — полковник.
— Я хочу, чтобы вы оба держали язык за зубами. Это абсолютно необходимо. Если дойдет до полиции, ее жизнь окажется в опасности.
— Сволочи, — проворчал Падилья. — Они так и сказали?
— Да. Он сказал, что у них есть возможность следить за любыми действиями полиции. Если я обращусь к властям, они убьют мою жену.
— Но это не слишком надежный способ спасти ее, полковник, — сказал я. — У вас был тяжелый день, и вы несколько утратили ясность мысли. В подобной ситуации вам необходима вся помощь, какой вы только можете заручиться. Доверьтесь местной полиции. Уиллс, начальник уголовного отдела, мой хороший знакомый. Он мог бы связать вас с ФБР...
— Об этом речи быть не может! — перебил меня Фергюсон. — Дайте мне честное слово, что не сообщите в полицию и вообще никому!
— А все-таки вы бы его послушали, — вмешался Падилья. — Он верно сказал, вы порядком нагрузились. Ну и совет-другой вам не помешает.
— Я знаю, что мне делать. И сотня советов фактов не изменит. Я должен сдержать обещание и сделать то, чего они требуют.
— Ну, будем надеяться, Фергюсон, что и они свое сдержат. По-моему, вы совершаете большую ошибку. Но она — ваша жена.
— Вот и не забывайте этого. Вы оба. Не сообщайте в полицию и не ставьте жизнь Холли под угрозу. Ведь у преступников, видимо, есть там сообщник...
— В этом я сомневаюсь.
— Я кое-что знаю про американскую полицию. Вот в КККП я за помощью обратился бы с радостью.
При других обстоятельствах его наивность была бы забавна. Я попытался в последний раз:
— Послушайте меня, Фергюсон! Обсудите это дело с кем-нибудь. Есть у вас адвокат, которому вы доверяете?
— В Калгари есть. Если вы воображаете, будто я вас найму слушать ваши советы, так я не желаю и не намерен...
— Я вовсе не хочу, чтобы вы меня наняли.
— Вот и хорошо, потому что я вас, американских законников, знаю. Имел дело с вашим племенем, когда Холли попробовала порвать со своей поганой студией... — Он умолк и смерил меня хитрым взглядом. — Ну, конечно, если небольшой аванс заткнет вам рот, то пару сотен можете получить.
— Оставьте их себе.
Он угрюмо улыбнулся, словно в атмосфере взаимной злости ему легче дышалось.
— Значит, мы пришли к согласию. Могу я рассчитывать, что вы не злоупотребите доверием, которое я вам оказал?
— Естественно! — Секундой позже я понял, что меня умело провели и поставили в двусмысленное положение.
— А ты, Падилья?
— Можете на меня положиться, полковник.
8
— Сердце у старика твердое, — сказал Падилья в машине.
— Да. Жаль только, что лоб еще тверже. Пожалуй, я свяжусь с полицией, что бы он там ни говорил.
— Ни в коем случае.
— Но почему? Вы же не думаете всерьез, что полиция в сговоре с похитителями?
— Нет, но так нечестно. Дайте ему возможность решать по-своему. Он ведь не дурак. Пусть говорит и ведет себя по-дурацки, но голова у него на плечах есть. Без головы на плечах вы таких денег не гребете.
— Я таких денег не гребу, и точка. А откуда у него деньги?
— Из земли, так он мне сказал. Начал в Альберте, на ранчо, где нашли нефть. На полученные деньги купил другие нефтеносные участки, ну и дальше так. Вроде бы в Канаде ему больше покупать нечего, вот он и перебрался в Калифорнию.
— И купил Холли Мэй?
— По-моему, все было по-другому. Хотите знать мое мнение, так она товаром никогда не была.
— Но стала.
— Да. Жаль, что я ничем помочь не могу.
Подъездная дорога между живыми изгородями уткнулась в шоссе. Падилья свирепо рванул баранку и выехал на него.
— Куда вас отвезти?
— В город, если позволяет время.
— Времени у меня полно. В клуб я уже не вернусь. Пусть Фрэнки моет бокалы и рюмки. Может, я потом вернусь поглядеть, как полковник. Его не стоит на всю ночь бросать одного. А в городе куда?
— Пелли-стрит.
— Что вам там понадобилось? Вас могут и ограбить.
— Уж как-нибудь... А вы эту улицу хорошо знаете?
— Как свои пять пальцев. — И он оглядел эти пальцы в свете приборной доски. — Еще и четырех лет не прошло, как я забрал оттуда мать. Когда отец умер. Четыре года будет двадцать третьего ноября.
— Вы знаете Гэса Донато?
— Знаю. Фрэнки сказал, будто по радио передавали, что Гэса разыскивают по подозрению в убийстве. Старика Бродмена. Вы тоже слышали?
— Это не слух. А вы его хорошо знаете, Тони?
— Не больше, чем хотелось бы. Здороваемся на улице. Его брата Мануэля я знаю лучше. Он у них в семье работник. Мы с Мануэлем год учились в одном классе в школе Святого Сердца, но он пошел работать. Гэс всегда был камнем у него на шее. Он еще в шестнадцать лет угодил в Престон.
— За что?
— Угон автомобилей и разное другое. Он угонял машины, еще когда лбом до баранки не доставал. В Престоне, думается, его обучили штукам похитрее. Он всю жизнь только и делал, что попадал за решетку. Ну а теперь угробил себя по-настоящему.
Падилья говорил с подчеркнутым безразличием и вновь ритуальным жестом опустил стекло, чтобы сплюнуть.
— Вечером я видел его брата и жену. Она утверждает, что он не виновен.
— Жена Гэса?
— Секундина. Так ее называл деверь. Вы ведь ее знаете?
— Знаю. Когда работаешь в разных барах, узнаешь множество людей. Я их наблюдаю, как вы — мух на стенах. Но давайте уточним одно, мистер Гуннарсон, — это не те люди, с какими я поддерживаю знакомство. — Тон его стал официальным. Такой оборот разговора внес в наши отношения скрытую напряженность.
— Я знаю, Тони.
— Так почему вы меня о них расспрашиваете?
— Потому что вы знакомы с Холли Мэй и хотите ей помочь. Между тем, что случилось с ней, и убийством Бродмена, видимо, есть какая-то связь. И, очень возможно, ключ к разгадке у Гэса Донато. А из разговора с его родственниками я вынес впечатление, что он, пожалуй, думает о том, чтобы добровольно явиться в полицию. Если осторожно связаться с ним через брата или жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36