– Это последние, – сказал он. – Больше у меня нет.
– Ван Тисх же видел эти рисунки, когда был маленьким, правда? – спросила Вуд.
– Наверное, да. Он никогда мне об этом не рассказывал. А почему вы спрашиваете?
Она не ответила. Наоборот, задала еще один вопрос:
– А кто еще их видел?
Зерицкий растерянно улыбнулся:
– Так подробно, как вы, никто. Ну, кое-какие исследователи смотрели по верхам, может, одну или две папки… Но что именно вы ищете?
– Еще один.
– Что?
– Еще один. Третий.
«Не хватает одного. Третьей самой важной работы. Она должна где-то быть. Это не должна быть точная копия одной из картин «Рембрандта». Вообще-то оба других рисунка тоже не являются точной копией работ ван Тисха… Девочка, например, не обнажена, и у ее ног нет нарциссов… но ее поза точно такая же, как у Аннек… Должно быть что-то общее с одной из картин: персонаж или группа людей… Или, может…»
– Послушайте, успокойтесь, – попросил ее Зерицкий. – Вы швыряете рисунки на пол…
«Поклянись, что найдешь его… Поклянись, что найдешь… Поклянись, что в этот раз ты не ошибешься…»
Ей постоянно попадались зачеркнутые этюды: всегда четыре креста и две вертикальные линии. Но в данный момент ей некогда было расшифровывать значение этого еще одного невероятного совпадения. Самой странной загадкой – как смог Художник получить доступ к этим рисункам – заниматься тоже было некогда. Может, он как раз был одним из «исследователей», о которых говорил Зерицкий? А если доступа у него к ним не было, по какому тогда принципу он выбрал третью картину, которую собирался уничтожить?
Пожалуйста, все в свое время.
На последнем эстампе в этой папке был изображен цветок. Вуд отбросила его резким движением, вызвав ярость Зерицкого.
– Эй, вы их порвете, если будете так с ними обращаться! – воскликнул историк и протянул руку, чтобы забрать рисунки.
– Не прикасайтесь ко мне, – прошептала Вуд. Но ее голос был скорее не шепотом, а шипящим звуком, горловым скрипом, который заморозил кровь в жилах Зерицкого. – Не пытайтесь ко мне прикоснуться. Я скоро закончу. Клянусь.
– Ничего, – пробормотал Зерицкий. – Можете не торопиться… Чувствуйте себя как дома…
«Она, наверное, больная», – подумал он. Зерицкий не был человеком рутинным, но одиночество придало его жизни некую сонливость. Все непредвиденное (например, сумасшедшая женщина, рассматривающая рисунки у него дома) приводило его в ужас. Он начал продумывать план, как подойти к телефону и позвонить в полицию так, чтобы эта психичка ничего не заметила.
Вуд открыла следующую папку и забраковала две деревенские зарисовки. Ночной лес углем. Рисунки птиц. Натюрморты, но ни одного освежеванного быка. Девочка, упершая руки в бока, но на «Девочку в окне» она не похожа…
20:50
Идя по проходу, Босх разглядел одного из охранников. Его красный бедж был едва заметен при слабом цокольном освещении. Лицо было смазано тенями.
– Господин Босх? – сказал он, когда Босх представился. – Ян Вуйтерс.
– Как тут все, Ян?
– Спокойно пока.
За спиной Вуйтерса вздымался резким линейным сиянием распятый «Христос». Из-за перспективы казалось, что он парит над головой Вуйтерса, словно тот был предметом особого божественного покровительства.
– Но мне было бы спокойнее, если б было больше света и мы могли б как следует видеть лица и руки людей, – добавил Вуйтерс. – Темно, как в танке, господин Босх.
– Ты прав. Но командует всем отдел искусства.
– Наверное, да.
Босху вдруг показалось, что в темноте Вуйтерс очень хорошо играет Вуйтерса. Он был почти уверен, что это Вуйтерс и есть, но, как в ночных кошмарах, его путали мелкие детали. Ему бы хотелось посмотреть в эти глаза при дневном свете.
– Буду с вами откровенным, господин Босх, мне очень хочется, чтобы сегодняшняя выставка кончилась, – прошептал силуэт Вуйтерса.
– Полностью разделяю твои чувства, Ян.
– И этот жуткий запах краски… У вас не дерет горло?
Босх собирался ответить, но тут вдруг разразился хаос.
20:55
Вуд пристально смотрела на акварель, ни один мускул ее не шевелился. Зерицкий, заметивший изменение в ее поведении, склонился над ее плечом.
– Красавица, правда? Это одна из акварелей, которые написал с нее Мориц.
Вуд подняла голову и непонимающе посмотрела на него.
– Это его жена, – пояснил Зерицкий. – Та молодая испанка.
– Вы хотите сказать, что эта женщина – мать ван Тисха?
– Ну, – усмехнулся Зерицкий, – по крайней мере я так думаю. Бруно никогда не знал ее, и после ее смерти Мориц уничтожил почти все фотографии, так что у Бруно были только рисунки Морица, чтобы узнать, как она выглядела. Но это она. Мои родители ее знали и говорили, что эти рисунки воздают ей должное.
«Сначала это детское воспоминание. Потом его отец и Ричард Тисх. Наконец, его мать. Третья самая интимная картина». У Вуд не осталось никаких сомнений. Ей даже не нужно было дальше искать в непросмотренных папках. Она прекрасно помнила, о какой картине идет речь. Она посмотрела на часы на дрожащем запястье.
«Время еще есть. Точно, время еще есть. Еще даже не кончилась сегодняшняя выставка».
Она положила акварель на стол, взяла сумку и вытащила сотовый.
И вдруг нечто вроде внезапного предчувствия, содрогания шестого чувства, сковало ее.
Нет, времени уже нет. Уже слишком поздно.
Она набрала номер.
Как жаль, что ты не смогла сделать все отлично, Эйприл. Делать что-то хорошо – значит делать это плохо.
Она приложила трубку к уху и услышала далекий крик звонка.
Потому что истина в том, что если ты поддашься в малом, то тебя сразу одолеют в большом.
Голос телефона вопил в крошечной темноте ее уха.
20:57
За свою жизнь Лотар Босх сталкивался с толпой неоднократно.
Иногда он был ее частью (но даже в этих случаях ему приходилось от нее защищаться), иногда – одним из тех, в чьи обязанности входило ее останавливать. Как бы там ни было, эта стихия была знакома ему с молодых лет. Однако он не смог накопить никакого полезного опыта: он считал, что каждый раз удавалось выжить по чистой случайности. Перепуганная толпа не относится к тем вещам, которым можно научиться противостоять, так же как нельзя научиться ходить по спирали циклона.
Все произошло очень быстро. Вначале раздался крик. Потом еще несколько. Через миг Босх осознал весь ужас происходящего.
«Туннель» звенел.
Раздавался глубокий гул подземных колоколов, будто земля, на которой он стоял, обрела жизнь и решила в доказательство этого подняться.
Темнота не давала ему точно оценить ситуацию, но он слышал, как гудят металлический каркас потолка и ближайшие к нему стены из занавесов. «Господи, рушатся фермы», – пронеслось у него в голове.
И тут началась паника.
Вуйтерса, охранника, который разговаривал с ним всего секунду назад, поволокла за собой лавина криков, раскрытых ртов и скрюченных рук, пытавшихся схватиться за воздух. Поршень из тел толкнул Босха на шнур ограждения. На одно жуткое мгновение он представил, как его затаптывает толпа, но, к счастью, бурный поток людей двигался не в его направлении, они просто расчищали себе дорогу. Страх понукал их вслепую бежать к дальнему концу «Туннеля». Стойки, на которых держался шнур, выдержали, и Босх смог ухватиться за них, чтобы не упасть на другую сторону.
Самое ужасное, что ничего не видно. Самое ужасное – этот сумрак непристойного карнавала, в котором допустимы лишь осторожные движения. Это все равно что быть под одним шерстяным одеялом со львом.
Рядом с ним истошно вопила женщина, требуя прохода. От нее несло табаком – глупая деталь, которая с непостижимой силой запала в перепуганное сознание Босха. Ему показалось, что она держала за руку ребенка и просила, пожалуйста, чтобы чудовище ее пощадило, чтобы по крайней мере не пожрало ее маленького отпрыска. Потом он увидел, как она канула вниз (присела? ее засосало?) и снова показалась, наподобие флага вздымая вверх дрожащую хныкающую фигурку. Ну же, ну же, забери его отсюда, хотел он сказать ей, забери отсюда своего сына. Он собирался сделать попытку помочь ей, но тут его снова ударили, он пошатнулся назад и перевалился через ограждение.
Он почувствовал, что падает в пустоту. Темнота за пределами прохода была столь глубокой, что глазами расстояние до препятствия определить было невозможно. Несмотря на это, он выставил перед собой руки и ударился обо что-то ладонями. Сначала он даже не понял, что произошло, почему он находится в такой странной позе, паря в плоском пространстве. Потом понял, что, наверное, отключились софиты.
Скорее всего так оно и было, потому что вдоль всего «Туннеля» не было видно ни огонька, ни вспышки света. Картины растворились во мраке. Он был во чреве у этого мрака.
Он попытался встать на колени, но что-то толкнуло его сзади. Это что-то – может, их было несколько, – пронеслось мимо него с быстротой молнии. Кто-то обнаружил, что за ограждением прохода мог быть другой выход, и теперь все бежали к тому далекому миру. Быть может, и вправду публика могла бы использовать эваковыходы для картин: хоть они и были дальше, подходы к ним были гораздо менее запруженными. Проблема в том, как их найти.
Ему удалось встать, и он убедился, что все кости у него целы. Вокруг колыхались растерянные тени. Он попытался направить их движение, потому что знал, где находятся выходы. Он закричал в толпу, которая походила на слоновье стадо в грозовой темноте.
– В глубине! В глубине!
Но в глубине чего? Люди бежали к свету. Но на самом деле свет приближался. Волшебный карандаш с величественной быстротой выкрасил в белое потное перепуганное лицо перед Босхом. Потом темнота добавила черного, и лицо исчезло. Другая кисть света написала открытую ладонь, ткань летней рубашки, мимолетный силуэт. Посреди этой поверженной в панику Герники Босх поднимал руки и махал, как потерпевший кораблекрушение.
– Спокойно, спокойно, – услышал он и почувствовал облегчение, разобрав слова, наделенные каким-то значением. Обрывок смысла, с которым по крайней мере он мог как-то наладить общение. И появились огни – наверняка это были фонари. Он бросился к ним, словно обволакивавшая его темнота – пожар и его телу нужно, чтобы его окатило сиянием. Он с силой проталкивался сквозь тех, кто тоже стремился к преимуществам света. «Темнота жестока, – так думал он. – Темнота бесчеловечна», – так он думал.
– Я – Лотар Босх! – выкрикнул он. Пощупал лацкан пиджака, но бедж-удостоверение потерялся.
– Спокойно, спокойно, – повторил голос, одарявший огнями.
На него навели слепящий луч. Ему было все равно: лучше пусть слепит, чем оставаться слепым. Он поднял руки, выпрашивая света.
– Спокойно, ничего не случилось, – говорил голос по-английски.
Ему вдруг захотелось расхохотаться. Ничего не случилось?
И тут он заметил, что и на самом деле, что бы это ни было, худшее прекратилось. Он уже не слышал зловещей вибрации металлического каркаса «Туннеля».
Фонарь вырисовал другое лицо: всхлипывающую женщину из публики, пытавшуюся что-то сказать. Босх смотрел на эту трагическую маску с тем же вниманием, с каким несколько мгновений назад рассматривал картины.
Спотыкаясь, он выбрался из ада «Туннеля», следуя за спасительными фонарями в такой же растерянности, в которой шагали и все окружавшие его люди. Еще не стемнело, даже перестал идти дождь, но плотная крыша из серых туч смягчала мощь заката. В контрасте с этим бесцветным небом площадь превратилась в кровотечение краски. Словно «Рийксмузеум» лопнул и выплеснул на улицу сны Рембрандта.
Стол и Служанка из «Пира Валтасара» надевали халаты с помощью персонала по уходу за картинами. Царь Валтасар, скрытый под маской тяжелого, расписанного маслом тюрбана, тяжело дышал и испускал хриплые громкие стоны. Солдаты из «Ночного дозора» вздымали копья и мушкеты, словно целая армия трупов, на их окровавленных лицах было написано удивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79