— Застрелился! — бормочет Шардон.
— Да, — говорю я, трогаясь с места. — Как видишь, еще одна естественная смерть!
Глава 16
Когда я выхожу из кабинета патрона, на часах чуть больше четырех часов (для моих читателей начальников вокзалов поясняю: шестнадцать).
Признаюсь, что я несколько оглушен заданием, которое он мне поручил. Я выполнял разную работу, но такую еще ни разу. Хотя надо же когда-то начинать… Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз.
Мой девиз: “Живи моментом”. Я начну думать о предстоящей миссии, когда буду сидеть в самолете.
Положив паспорт, доллары и рекомендательное письмо в карман, я снова ступаю на тропу войны.
До вылета осталось несколько часов, а опыт меня учит, что с толком использованные несколько часов стоят без толку проведенной жизни.
Немного помедлив, выйдя на улицу, я направляюсь на улицу Шапталь, которую следовало бы переименовать в улицу Жмуров…
Для начала наношу визит соседке Парьо — старой деве.
Увидев меня, она издает писк напуганной мышки.
— Ой, — вскрикивает она, — полицейский!
— Он самый, — отвечаю. — Никогда бы не подумал, что вы боитесь полиции, мадемуазель.
— Я боюсь не полиции, а мужчин, — жеманничает эта старая сушеная вобла.
Я бросаю на нее красноречивый взгляд.
Чтобы покуситься на ее добродетель, надо запастись отбойным молотком, это я вам говорю!
— Ну, ну, дорогая мадемуазель, не все же мужчины грубияны.
Попадаются и джентльмены. — И добавляю:
— В полиции они встречаются редко, тут я с вами согласен, но Я, так сказать, редкая птица. — И я возвращаюсь к моему барану:
— Скажите, в тот вечер, когда бедный месье Парьо протянул ноги…
— Нельзя поприличнее? — перебивает она.
— Пардон, в тот вечер, когда он отбросил копыта, у него работало радио?
— Да… Он слушал музыкальную программу. Это был воскресный вечер, да?
— Совершенно верно. А потом, когда.., подружка Парьо ушла, радио замолчало?
— Да… Незадолго до ее ухода.
Так-так, неужели доктор Андрэ попал в “десятку”?
Изабель выключила перед уходом радио… А Парьо спал.., вечным сном!
Я смотрю на старую деву, не сводящую с меня глаз.
— Какая жалость, что вы не вышли замуж, — говорю я.
— Это почему? — возмущается она.
— Потому что я уверен, что вы составили бы счастье любого мужчины.
— Это судьба, — говорит она, и в ее голосе слышится сожаление.
— Ну да… Но вам, должно быть, одиноко?
— Я привыкла…
— Конечно… Вы смотрите на улицу и, спорю, долго остаетесь у окна…
— На этой улице почти никакого движения…
— Это верно. Скажите, когда в тот вечер ушла девушка, вы стояли у окна?
— Я не помню.
Эта старая калоша пудрит мне мозги!
— Но, — уверяю я, — владелец ресторана напротив сказал мне, что вы стояли у окна и видели, как малышка вышла из дома.
Я, конечно, блефую, но она заглатывает крючок всей челюстью.
— Куда он лезет, этот свин! — возмущается она. — Я что, уж и не имею права подойти к окну?
— Речь не об этом, мадемуазель… Вы имеете полное право проводить у окна всю жизнь, только не нагишом…
— Какой ужас! — стонет она. Ее челюсть вываливается изо рта, но она втягивает ее обратно.
— Девушка села в машину Парьо?
— Да, — отвечает она.
— Она была одна?
— Да… Но она вышла из дома не сразу.
— Как это?
— Я слышала, как она открыла дверь, но на улицу вышла Не сразу. По крайней мере минут на пять позже, чем нужно, чтобы спуститься на первый этаж… Правда, она несла груз, но все-таки…
— Груз?
— Да, она несла на плече сумку.
— Сумку? Какого рода сумку?
— Холщовую, вроде мешка для картошки.
— Она была полной?
— Да, но имела странную форму… Я подумала, что она выносит старые вещи, может быть канделябры.
— Почему именно канделябры?
— Просто так…
— Мысли никогда не приходят просто так, мадемуазель. Если вы подумали о канделябрах, значит, что-то в форме сумки навело вас на эту мысль.
— Это правда, — соглашается она. — У нее были острые углы…
Подумав, я решаю, что из нее больше ничего не вытянешь.
— Всего хорошего, мадемуазель. Она кивает мне и провожает до двери. Не заходя в квартиру покойного, я быстро сбегаю по лестнице.
Консьерж там. Надраивает медные перила лестницы.
— Это снова я, — говорю я вместо приветствия.
— О! Добрый день, господин инспектор.
— Комиссар, и этим все сказано! Он отвешивает мне поклон, полный скрытого почтения.
— Скажите, — спрашиваю, — все жильцы этого дома пользуются подвалом?
— Разумеется.
— Номер бокса Парьо?
— Восьмой.
— Ладно, спасибо… Сюда, да? — добавляю я, показывая на низкую дверь в глубине лестницы.
— Да… Хотите ключ?
— Нет, у меня есть все, что нужно.
— Я хоть включу свет в подвале.
— Отличная мысль!
В десять прыжков я оказываюсь перед дверцей бокса номер восемь.
Открыть ее моей отмычкой — детская игра. Замок открывается чуть ли не в ту же секунду, когда вставляю отмычку в скважину.
— Хорошая штука природа, — начинаю напевать я, потому что, едва открыл дверь, мне в ноздри бьет противный запах. Жуткая вонища…
Включив свет, осматриваю узкое помещение. Кавардак редкий…
Металлическая каминная решетка, деревянная лошадка, костюмы древних времен… Короче, я сразу понимаю, что Парьо использовал подвал как склад для старья.
Я смотрю по сторонам и сразу нахожу то, что искал: клочки грубой черной шерсти, воняющие салом.
Здесь точно держали барана. Тут даже есть засохшие какашки… Те самые последние какашки, которые животное выбрасывает после смерти.
Те штуки, что топорщились в сумке Изабель, были окоченевшими ногами барана.
Следовательно, Изабель притащила барана… Значит, она знала, как будет использовать животное…
Однако ее же и сожгли.
Клянусь вам, что нужны крепкие нервы, чтобы заниматься этой чертовой работой.
— Нашли, что искали? — спрашивает наблюдающий консьерж.
— Да.
Я делаю три шага вперед, и тут его любопытство выплескивается наружу.
— А что это было? — спрашивает он.
— Какашки! — отвечаю я и выхожу.
Глава 17
Взгляд на наручные часы: пять сорок! Теперь я веду борьбу со временем.
Еще несколько часов, и придется все бросать. Захожу в бистро напротив.
— Есть что-то новое? — спрашивает меня толстый хозяин.
— Да так…
Он видит, что я злой как черт, и не настаивает. Он из тактичных.
Издав “ахх!” борца классического стиля, он достает свою бутылку белого.
— Как обычно? — спрашивает он.
— У вас легко обзаводишься привычками. Два больших стакана белого.
Мы чокаемся.
— Скажите, патрон, вы не видели со вчерашнего дня мадемуазель Бужон?
— Это киску Парьо, что ли?
— Да.
— Нет.
Отличный диалог. Я шмыгаю носом от нетерпения.
— А вы не замечали, были ли у этой девушки золотые зубы?
Вопрос медленно погружается в глубины его интеллекта, как поплавок вашей удочки в воду, когда крючок заглотнул линь.
Он измеряет его, взвешивает, наконец заявляет:
— Никогда не замечал. — И добавляет:
— Может, моя хозяйка заметила Жермен! — орет он во всю глотку.
Его половина такая же представительная, как и он сам. Настоящая половина… Очаровательная женщина с приветливой улыбкой.
— В чем дело? — интересуется она. Муж собирается повторить ей мой вопрос, но, сочтя его слишком нелепым, отказывается от этой мысли. В разговор вступаю я:
— Я из полиции и хотел бы узнать, были ли у мадемуазель Бужон, подруги Парьо, золотые зубы или зуб?
Она меньше ошарашена, чем ее благоверный. Дамы понимают нелепости.
Она размышляет.
— Нет, — говорит, — не думаю.
— Коренной… Коренные плохо видно…
— Когда они золотые, а человек смеется, их видно же хорошо, как и все остальные. У нее их нет.
— О'кей.
Значит, несмотря на слова Бужона, в топке сожгли не его дочь… А кого?
— У вас есть жетон для телефона?
— Даже два, если хотите, — острит хозяин.
— Точно, дайте мне два.
Войдя в кабину, я сначала звоню Мюлле.
— А, это ты! — говорит он без малейшей нотки энтузиазма в голосе.
— Да… Ты узнал что-нибудь от своего бойскаута?
— От Шардона?
— Да.
И я цежу сквозь зубы: “Каждый осел имеет право на свой чертополох…"
— Чего?! — орет он.
— Это я сам с собой.
— Браво!
Он вот-вот сожрет свою трубку.
— Есть что новое об удравшем парне?
— Нет.
— А о мадемуазель Изабель Бужон?
— Тоже ничего… Из разговора с доктором Андрэ я понял, что она умерла.
— Может быть, и нет.
— Я ничего не понимаю в твоем деле.
— Откровенность за откровенность: я тоже! Единственное, что мне известно, — барана в Гуссанвиль притащила именно Изабель.
— Чего она притащила?
— Барана. Таким образом, она скорее убийца, чем жертва…
— Да! Я провел обыск у доктора… Там полно наркотиков… Кажется, он бросил практику и был совершенно разорен.
— Я об этом догадывался.
— Известно, почему он застрелился? Этот тупарь Мюлле не решается спросить меня в лоб, а потому использует безличный оборот.
— Есть только подозрения, что он был замешан в эту историю и запаниковал, увидев в своем доме полицию. Еще один момент: Джо тоже наркоман. Это может помочь его найти. И еще. У него, должно быть, много денег: минимум десять “кирпичей” папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет, которую он заполучил в этом деле.
Он вращался среди коллекционеров, а это как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора коллекции имеют ценность, только когда их можно продать… Распространи его описание среди нумизматов Парижа ., и других городов тоже.
— Ладно.
— До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.
— Спасибо за доверие.
Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не выхожу.
Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.
— Рада тебя слышать, — говорит мне она. — Ты придешь ужинать?
— Не думаю, ма…
— Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.
— Мне жаль еще больше, ма… Ты собрала мой чемодан?
— Конечно.
— Положи туда мой большой револьвер с укороченным стволом, он лежит в верхнем ящике комода. Она вздыхает:
— Что ты собираешься делать?
— И три обоймы, они под стопкой носовых платков.
— Хорошо. Все это неразумно, — шепчет Фелиси. — Как подумаю, что твой бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!
Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!
— Не беспокойся, ма… И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале “Энвалид”.
— Хорошо. — Целую.
— Я тебя тоже. Алло! Алло!
— Да?
— Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.
— Он назвал свое имя?
— Да, и оставил адрес.., улица Жубер, дом восемнадцать… Месье Одран. Он сказал, что работает в банке… Он будет дома после семи часов.
В банке!
Это заставляет меня навострить уши.
— Спасибо, ма.
Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто.
Поскольку мне надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.
Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.
Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К третьей консьержке в этом деле!
Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного квартала.
Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет — возможно, в память о муже, погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.
— Полиция.
— Четвертый слева, — отвечает она.
Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка шоколада.
Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.
— Полиция! — ору я изо всех сил.
— Ой, простите! — извиняется достойная церберша. — Мне показалось, что вы к Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.
— Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16