И все это за просто так! Я трачу свое время, а в некоторой степени и деньги, хотя мог бы находиться в объятиях смазливой куколки и учить ее влажному поцелую.
— Алло!
Я удивленно повторяю “алло!”, потому что за размышлениями совсем забыл про Орлана.
— Слушаю!
— У нас кое-что есть на Парьо…
— Давай, херувимчик…
— Парьо Жан-Огюст, осужден в тридцать шестом году на три месяца тюрьмы за попытку шантажа…
— Однако! И кого же шантажировал этот субчик?
— Некоего Бальмена, антиквара, проживающего на бульваре Курсель…
Ну, ребята, это уже полный улет! Есть от чего разрезать себя на кусочки и упаковать в фольгу.
Парьо, ближайший друг Бальмена, был осужден за попытку шантажа вследствие заявления последнего!
Надо иметь черепок из дюраля, чтобы он выдерживал все эти удары.
Попытка шантажа!
И несмотря на это, они более пятнадцати лет поддерживали тесные дружеские отношения!
Шантаж…
Чтобы кого-то шантажировать, надо, с одной стороны, не иметь совести.., а с другой — знать о ком-то нечто такое, что не подлежит огласке…
Я впервые слышу, чтобы потерпевший и осужденный остались добрыми друзьями, особенно в таком преступлении!
Хорошо, что я звоню из бистро… Чтобы вернуться к стойке, нужно совсем мало времени.
— Гарсон! Рому!
Он вытаскивает стакан размером не больше молочного зуба.
— Я же не просил у вас наперсток…
— Вам угодно большой стакан? — насмехается этот разливальщик спиртного.
— Нет… Кастрюлю!
Насупившись, он наливает мне порцию “негрита”.
Я ее проглатываю.
— Еще одну! Я против одиночества…
Я гоню по Западной автостраде в направлении Руана — столицы Нормандии.
В голове я перебираю пять персонажей истории, вроде как раскладываю полицейский пасьянс.
Один угол моего котелка занимает Бальмен, маленький аккуратный старичок с больным сердцем — загадочная личность… В другом — его доктор со всклокоченными волосами и верным боксером. В третьем Парьо, уравновешенный, хорошо владеющий собой человек, умерший от отравления газом, как жалкий лопух из мелких рантье… В четвертый я помещаю Джо Педика.
А посередине персонаж, которого я еще не знаю, — Изабель…
Да, все пятеро на первый взгляд кажутся совершенно нормальными, но на второй замечаешь, что в каждом есть какая-то тайна…
Глава 10
Взглянув на домушку доктора Бужона, я говорю себе две вещи: первая, что она богато выглядит; вторая, что пуста…
Все двери, ставни, отдушины наглухо закрыты…
Владение находится в стороне от дороги. Дом стоит посреди большого сада, который тип с претензиями мог бы назвать парком, не вызывая у вас протестов.
Я подзываю мальчонку, пытающегося прокатиться на отцовском велосипеде, сидя на раме.
— Скажи, малыш, тут кто-нибудь есть?
— Нет, месье, — отвечает он. — Мадемуазель уехала вчера утром.
— На машине?
— Да, на машине.
— На своей?
— У мадемуазель Бужон нет своей машины… Она была с другом…
— Друг одет в кожаное пальто?
— Ага, точно.
— Хорошо.
Он смотрит на меня с интересом, как поезд на пасущуюся корову.
— Па говорил ма, что они приезжали этой ночью, — продолжает пацан. Он слышал машину. А утром, еще до рассвета, они снова уехали.
Я навостряю уши.
— Что ты говоришь?
— Они вернулись и снова уехали, — уверяет мальчик. Мой портативный чертик начинает гнусавить мне в ухо:
«Ну что, доволен? Машина Парьо разъезжала этой ночью, а он тем временем помирал в своей постели…»
— Твой отец ничего не видел?
— Нет, но слышал…
— А может быть, это была другая машина?
— Нет, та самая. Это немецкая машина. Она шумит громче других…
"Куй железо, пока горячо!” — советует мне мерзавец чертенок.
Я даю мальцу пятьдесят франков.
— Ты молодец, — говорю я ему. — Беги купи себе конфет и заработай несварение желудка.
Делая это, я хочу не только отблагодарить его, но и удалить, потому что мне не нужны свидетели того, что я собираюсь делать.
Как только старый велосипед скрывается за углом изгороди, я начинаю заниматься замком. Открыть его — детская игра.
Открыв калитку, я иду по выложенной плитками дорожке, ведущей к дому.
Крыльцо выглядит величественно, на мой вкус, даже слишком. На нем неудобно стоять, потому что ты всем виден, как статуя на постаменте.
Эта дверь более упряма, чем первая. Мне приходится повозиться с замочной скважиной, прежде чем убедить ее, что я такой мужчина, перед которым не могут устоять ни женщины, ни двери.
Вхожу… Дом пуст.
Он обставлен приятно и с большим вкусом.
Я осматриваю все комнаты, не имея конкретной идеи, просто затем, чтобы проделанный путь не оказался напрасным.
Мне кажется, аккуратность — это доминирующая добродетель Изабель.
Мебель на своих местах, ковры вычищены, на гладких поверхностях никаких следов пыли.
Она хорошая хозяйка, на которой был бы рад жениться каждый, при условии, что этот каждый имеет буржуазные вкусы.
В холодильнике на кухне я нахожу неначатую бутылку молока, остатки холодного мяса, яйца.
Это говорит о внезапном отъезде.
Возможно, субботний звонок Парьо и вызвал малышку в Париж… Он ей сказал, что заедет завтра, чтобы…
Я выдаю неприличное ругательство.
Неужели малышка Изабель обладает даром раздваиваться? Как она могла быть одновременно здесь и в Париже? Ведь соседка Парьо, его консьержка и владелец ресторана утверждают, что она навещала любовника каждый день.
Из этого следует заключить…
Нет, ничего не надо заключать. Еще слишком рано…
Поднимаюсь на второй этаж. Ряд комнат. Нахожу спальню девицы.
Класс: туалетный столик, заставленный флакончиками, а гардероб забит платьями.
На туалетном столике я замечаю пачку турецких сигарет. Рядом с ней золотая зажигалка с заглавной буквой “Ж”.
"Ж” никогда не было начальной буквой имен Изабель, Этьен (как зовут доктора) или их фамилии — Бужон. Поэтому, сказав себе, что зажигалка принадлежит третьему лицу, я кладу ее в карман. Заодно я кладу туда же и пачку турецких сигарет.
Я дошел в моих поисках до этого момента, когда раздается стук в дверь. Подхожу к окну и вижу на крыльце высокого типа с рыжими усами, с кепкой на голове и охотничьим ружьем в руках.
— Что вы хотите? — спрашиваю я.
Он поднимает голову. У этого парня не слишком любезный вид. Глаза сердитые, недобрая складка рта.
— Вы кто такой? — грубо спрашивает он.
— Хороший парень, — уверяю я. Кажется, он не расположен шутить.
— Как вы сюда вошли?
— Через дверь. Пока что не изобретено ничего более простого, чтобы входить в дом. У архитекторов бедное воображение…
— Не надо принимать меня за идиота! — заявляет он, и его усы топорщатся.
— А кто вам сказал, дорогой месье, что я принимаю вас за идиота?
— Я вас никогда раньше не видел…
— Я вас тоже…
— Вы, часом, не вор?
— Вы когда-нибудь видели воров, которые являются среди бела дня и оставляют свою машину посреди дороги?
— В газетах писали, — упрямится он.
— Подождите, я сейчас спущусь. Он стоит в вестибюле с ружьем наизготовку. Я показываю ему мое удостоверение, потому что этот козел может запросто подстрелить меня, как куропатку. Он читает документ по слогам.
— Вы из полиции? — спрашивает он.
— Там что, неясно написано?
По его физиономии я понимаю, что он предпочел бы иметь дело с жуликом.
— Прошу прощения, — бормочет он, закидывая ружье на плечо. — Когда сын мне сказал, что какой-то странного вида тип…
Он замолкает, поняв, что ляпнул не то, что нужно.
— Короче, я решил, что надо проверить… В газетах столько всего пишут…
— А! — говорю я, сильно заинтересовавшись. — Так это вы слышали сегодня ночью машину? Он насупливается.
— Значит, мой пацан вам сказал? Я понимаю, что скоро “его пацану" крепко достанется.
— Да… В котором часу вы слышали машину?
— Около полуночи. Луна была как раз над колокольней…
— Вы не встали?
— А зачем? Он сама логика.
— Не знаю. Вам могло захотеться посмотреть, действительно ли приехали владельцы?
— О! Это была мадемуазель. Я узнал шум мотора.
— Старая немецкая машина, знаю… И она уехала утром.
— Как раз перед рассветом Я еще сказал себе, что доктор собирается продавать дом и его дочь приезжала сжечь кучу старых бумаг…
— Как кучу старых бумаг?
— Она развела огонь… С кровати мне видно через окно их крышу…
Из трубы валил дым, как на заводе…
— Да?
Он жалеет, что проболтался, и прикусывает губу.
— Вы что, не спите по ночам? — спрашиваю я.
— Я вам объясню… Одна из моих коров должна телиться, потому у меня легкий сон… Шум машины меня разбудил, а заснуть потом снова было трудно.
Перед моими глазами все упрямство Земли.
— Значит, мадемуазель вернулась и развела огонь?
— Да.
— Скажите, а давно она поселилась здесь?
— Несколько месяцев назад.
— Она жила одна?
— Сначала да… Ее часто навещал друг.
— Парьо?
— Я не знаю, как его звать… Мадемуазель гордая и не очень с нами разговаривает.
— Чем она здесь занималась?
— Да ничем… Гуляла.., ждала его…
— А потом?
Усатый явно хотел бы сейчас оказаться рядом со своими коровами.
— Потом… На прошлой неделе сюда приехал молодой человек… Он был какой-то странный. Можно было подумать, что между мадемуазель и ее другом все кончено, но нет, они хорошо ладили втроем…
Молодой человек был какой-то странный!
— Этот молодой человек был блондином и красился, да?
— Точно. Вы его знаете?
— Более-менее…
"Джо”, — размышляю я, думая о лежащей в моем кармане золотой зажигалке. “Ж” — первая буква имени Жорж, наиболее распространенным уменьшительным от которого является Джо.
За каким это хреном сюда приезжал педик? Решительно, в этой истории не выходишь из четырех углов… Сколько бы я ни продвигался, сколько бы ни перемещался, а все время натыкаюсь на одного из моих персонажей!
— А доктор сюда приезжал? — спрашиваю. Усатый качает головой.
— Нет, уже давно…
— А вы не видели здесь в последнее время такого маленького седого старичка?
— Нет.
Молчание. Он переминается с ноги на ногу. Он бы хотел отчалить, но не решается… Никак не может найти идеальную формулу для прощания.
Я не собираюсь облегчать ему задачу. Я изо всех сил обдумываю то, что он мне только что сказал. Как бы то ни было, мое расследование продвинулось вперед: я теперь могу со всей уверенностью сказать, что это малышка Изабель каталась прошлой ночью на машине Парьо. Она приезжала сюда сжечь компрометирующие бумаги… Отсюда всего один шаг до вывода, что она действовала так, потому что знала, что Парьо мертв, поскольку помогла ему сыграть в ящик.
— Значит, дым шел сильный? — спрашиваю я.
— Очень, — уверяет сельский труженик.
— И.., долго?
— Очень долго… Я даже спросил себя, чего она наложила в печку.
— Как ваша фамилия? Тип каменеет.
— Я не сделал ничего плохого, — тихо протестует он.
— Напротив, — уверяю я, — вы действовали как честный гражданин, и я хочу узнать вашу фамилию, чтобы отметить это…
— Бланшон, — с сожалением говорит он.
Я протягиваю ему руку. Он с опаской смотрит на нее, как будто боится, что я прячу в ладони змею. Наконец он роняет свою десницу в мою.
Когда он выходит из калитки, я возвращаюсь в дом. Осматриваю систему отопления, чтобы понять, как же малютка Изабель могла спалить свои бумаги.
Кроме общей для всего дома системы парового отопления, в комнатах есть камины. Нет нужды напрягать глаза, чтобы понять, что они не работали с незапамятных времен.
Остается топка. Крупновато для сжигания бумаг.
Хотя…
Спускаюсь в погреб. По мере углубления в подземное помещение меня хватает за горло тяжелый противный запах.
Топка стоит посреди маленького зацементированного помещения. По обеим сторонам двери я замечаю жирные следы. Можно подумать, здесь жгли сало… Запах горелого жира вызывает у меня тошноту.
Открываю дверцу топки. Куча теплого пепла. Я ворошу ее длинной кочергой. Пепел жутко воняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16