«Какой-то сумасшедший, – подумал он. – Или совершенно развратился вдали от родины. Еще бы: постоянное влияние англичан. Одни здешние фильмы чего стоят – сплошная порнография и безответственная болтовня».
– У тебя все готово? – спросил Айсман.
– Что именно? – по-прежнему не оборачиваясь, спросил Роберт.
– Я не вас. Вальтер, ты готов?
– Да, – ответил Вальтер и положил обе руки на плоский черный чемодан, лежавший у него на коленях. Он страдал от жары особенно тяжело, потому что вынужден был сидеть в пиджаке – под мышкой у него висел парабеллум. Сначала он попробовал затолкать его в задний карман брюк, но Айсман долго смеялся, посмотрев на Вальтера сзади: «Ты сошел с ума, он у тебя пропечатан сзади, как приговор суда».
В чемоданчике, помимо диктофона, вмонтированного в ручку, было два шприца, несколько ампул с рибандотолуолом, лишающим человека воли на двадцать минут, и папка с фотокопиями ряда документов, полученных в свое время Дорнброком от Гиммлера – в ту ночь, когда рейхсфюрер готовился уйти в Азию и просматривал архивы своей восточной агентуры.
– Вот тот храм, – сказал Роберт, кивнув головой на странное сооружение из стекла, дерева и бетона. – Вы это хотели? Адвентисты седьмого дня?
– Смешная архитектура, – сказал Вальтер. – Как универсальный магазин в Австралии.
– Можно подумать, что ты был в Австралии, – сказал Айсман. – Болтун несчастный...
– Я видел фото...
– Ах, ты еще веришь фото? – удивился Айсман и попросил Роберта: – Скажите этой макаке, чтобы он приехал за нами через два часа.
– Он понимает по-немецки, – сказал Роберт, кивнув головой на шофера. – Он со мной работает восемь лет.
Шофер обернулся – его лицо сияло улыбкой, а узкие щелочки черных глаз были колючими.
– Ничего, – сказал он. – Белые ведь верят в то, что их прародителями были обезьяны. Так что мне это даже приятно, я себя чувствую вашим папой...
Когда машина отъехала, Айсман сказал Вальтеру:
– Какой болван... Идиот несчастный... Не мог предупредить, что эта обезьяна знает наш язык...
– Говорят, у него мать полька.
– У кого? У этого желтого?!
– Да нет! У Аусбурга.
– Ничего. Пусть работает. Плевать. Пока пусть работает. Он тут крепко вжился. А верно, что его мать полька?
– Я слышал...
– То-то я сразу почувствовал к нему неприязнь... Ладно... Сейчас нам важен здешний макака... Он важнее всего для нас... Ты готов?
– Готов, черт возьми.
– А что ты такой раздражительный?
– Надень мой пиджак – станешь раздражительным.
Айсман достал платок и снова вытер лицо и шею.
– Ничего, – сказал он, – если все пройдет так, как мы задумали, вернемся в отель и влезем до ночи в холодную ванну.
Вальтер толкнул ногой дверь храма. Она, казалось ему, с трудом должна была открыться, потому что была массивной, диссонировавшей со всем зданием, но открылась легко (была на пневматике), поэтому Вальтер чуть не упал – руками вперед. Он по инерции пробежал несколько шагов и остановился в пустом прохладном полутемном зале. Темно здесь было оттого, что вокруг храма росли пальмы и кустарники, преграждавшие путь солнечным лучам.
Айсман сказал:
– Плохая примета – спотыкаться. А зальчик ничего себе... Тут бы столы для пинг-понга поставить, а не скамейки. Дурачат несчастных макак этакой красотой.
– Никого нет.
– А вон дверь. Узнаем его домашний адрес. Хотя раньше все они жили возле своих кирх. Как в автомобильном сервисе: родился кто или помер, а он тут как тут. Ненавижу церковных крыс, терпеть не могу.
Он постучал в дверь, которая была врезана в сплошную панель стены – за кафедрой и электророялем.
– Да, – ответил молодой голос по-английски. – Войдите.
В маленьком кабинете – стол и два стула – сидел паренек в строгом синем костюме. Увидев европейцев, он поднялся и сказал:
– Прошу вас, джентльмены...
– По-немецки, – сказал Айсман, – говорите по-немецки. Мы не понимаем вас.
Парень соболезнующе развел руками.
– Чжу Ши, – сказал Айсман. – Отец Чжу Ши? Где он?
– Чжу Ши? Настоятель? – парень снял телефонную трубку и набрал номер. – Отец Чжу Ши сейчас дома.
Он принял их в садике. Его дом был окружен со всех сторон пальмами, а в садике был бассейн с голубой водой.
– Я слушаю вас, господа.
Айсман, выдержав паузу, сказал слова пароля – старого, еще времен Гитлера:
– Никогда не думал, что путь из Европы в Азию так утомителен.
– Да, – ответил Чжу Ши, – резкая перемена температуры сказывается на организме.
Айсман и Вальтер переглянулись. Старик говорил совсем не то, что должен был сказать. Его отзыв был: «Зато азиатское гостеприимство поможет вам быстро прийти в себя».
– Нет, – сказал Айсман. – Я говорю, никогда не думал, что путь из Европы в Азию так утомителен.
– Садитесь, прошу вас.
– Вы должны ответить...
Чжу Ши перебил Айсмана:
– Я отвечаю так, как мне представляется нужным отвечать. Азиатское гостеприимство выражается в том, где принимают гостя: на палящем солнце или в тени, возле воды.
– Спасибо, – сказал Айсман и снова вытер лицо платком, который стал мокрым. – А куда садиться?
– На циновки. Это удобно.
Айсман неловко опустился на бамбуковую циновку и вытянул ноги. Чжу Ши заметил:
– Это высшее неуважение к хозяину – вытягивать ноги. Вы обязаны подломить их под себя. Так просто: посмотрите, как это я делаю.
– У меня ранена нога, – ответил Айсман. – Колено пробито. Он, – Айсман кивнув головой на Вальтера, – сядет как у вас положено, а меня уж вы простите, пожалуйста...
– Снимайте пиджак, – предложил Чжу Ши. – Вам жарко.
– Ничего, – ответил Вальтер, – я люблю тепло.
– Не надо меня обманывать. Снимайте пиджак, снимайте, ваше оружие меня не пугает. Мне всегда интересно смотреть на вооруженных людей: это помогает мне ощущать себя сильнее собеседника. Ведь сила духа значительно сильнее силы материальной. Разве не так?
– Возможно, – согласился Айсман. – Нас здесь никто не слышит?
– Никто, – ответил Чжу Ши. – Кроме вашего чемоданчика.
– Ладно. Я рад, что вы ничего не забыли. Вас не очень удивил наш визит?
– В определенной мере удивил.
– Прошло двадцать лет – и на тебе, как снег на голову, да?
– Меня удивило не это. Меня больше удивила ваша неподготовленность к встрече со мной.
Айсману понравилась эта конкретность:
– В чем вы видите нашу неподготовленность?
– Хотя бы в том, что вы начали искать меня в храме. Следовательно, вы не представляете государственные службы. В противном случае люди из вашей миссии заранее установили бы, когда я занят в храме.
– Вы правы. Мы не представляем государственную службу. Мы представляем интересы одного из наших промышленных объединений.
– Понимаю. Какие у вас вопросы?
– Сначала хотелось бы услышать подтверждение вашего согласия помогать нам и впредь.
– Я теперь не занимаюсь мирскими делами. Меня волнует дух человеческий, а не сила.
– Стоит ли предъявлять ваши расписки в получении денег у Шелленберга и несколько рапортов в РСХА?
– Зачем? Я помню. Надеюсь, вы не решитесь шантажировать меня.
– Конечно, мы не собираемся предпринимать необдуманных шагов. Нам нужна ваша помощь и консультация. Всего лишь.
– Я к вашим услугам.
– Нас интересует, где сейчас люди из вашей резидентуры?
– О, кто знает! Сколько лет прошло!
– Здесь вы остались один?
– Да.
– И поменяли евангелическую церковь на адвентизм?
Чжу Ши улыбнулся:
– Об этом не так уж трудно догадаться.
– Вы поменяли ориентацию? Адвенты, как мне известно, ориентируются не на европейские центры религиозной мысли...
– Вы правы. Я несколько раз бывал на западном побережье Штатов.
– Следует понимать так, что теперь вы склонны помогать своим новым сторонникам по вере?
– Вы неверно формулируете вопрос... Прошу простить, я не имею чести знать ваше имя.
– Айсман. Вас вербовали люди из того отдела, где я работал.
– Одна из ошибок ваших коллег заключалась в том, что они работали с минимальным прицелом в будущее. Вас губила мелкотравчатость. Я понимаю, как вам было трудно: вы должны были следовать указаниям сверху. Я пришел к иному выводу, осмыслив свою прошлую жизнь. Я пришел к выводу несколько парадоксальному. Следует думать о человеческой общности, о том, чтобы сплотить народы в единую семью, верную идеям бога, но не о том, чтобы передвинуть границы или аннексировать территории.
– Это интересная идея. Идти к ней можно тремя путями: во-первых, по линии создания мощного производства, надмирного по своей сути; во-вторых, по линии религии, надмирной по своей идее, и, наконец, по линии создания партии, которая бы учитывала интересы и промышленности и религии.
Чжу Ши с интересом посмотрел на Айсмана, который в это время думал, как эту свою тираду стереть с пленки диктофона: он сказал больше, чем мог сказать, – не для Чжу Ши, но для своих берлинских руководителей, которые будут, безусловно, самым тщательным образом изучать запись.
– В том, что вы сказали, много разумного, и я думаю, ничего не изменится в общей схеме, если мы выведем вперед религию и позволим ей главенствовать в осуществлении идей промышленности и той партии, которая помогает промышленности совершенствовать род людской в сфере производства. Дух же следует отдать религии, она организовывает разум вернее партий.
– Если я соглашусь на ваше изменение в моей схеме – будет ли это означать, что вы готовы помочь нам кое в чем?
– В чем именно? Религия приучает к точности.
– Как разведчик в прошлом, – сказал Айсман, – вы понимаете, что я не могу ставить вопрос, не имея вашего согласия на продолжение сотрудничества...
– Мы с вами запутаемся во взаимном недоверии.
– У меня нет времени путаться во взаимном недоверии, господин Чжу Ши. Если я не получу ответа, мне придется предпринять определенные шаги, которые вынудят вас довериться мне.
– Если вы решите скомпрометировать меня прошлым – вы проиграете. Выброшенный за борт общественной жизни пастырь адвентов, оказавшийся резидентом разведки Гиммлера, никогда и никому не сможет помочь в будущем. Это может огорчить ваших руководителей. Меня же это мало заденет. Я пришел к вере в идею, и я не боюсь будущего. Я бы советовал вам передать мое предложение вашему руководителю... Если он согласится посвятить меня в суть вашей задачи, я с радостью продолжу беседу с вами в удобное для вас время, кроме, конечно, тех часов, когда я занят в храме.
– Хорошо, – сказал Айсман, – я подумаю. Ваше предложение разумно. Нельзя ли попросить кого-нибудь принести воды?
– Сейчас я принесу воды. У меня лишь чистая холодная вода. Вы, вероятно, хотели бы выпить оранжада или колы?
– Это не обязательно. Просто холодной воды.
– Хорошо.
Чжу Ши поднялся и шагнул к дому, но Айсман вскочил и с неожиданной для него ловкостью ударил старика сложенными щепоткой пальцами в поддых.
Старик молча повалился на циновку.
– Укол, – сказал Айсман Вальтеру. – Дома никого, иначе бы он позвонил в колокольчик.
Через пять минут после укола, близко заглядывая в глаза лежащего на циновке старика, Айсман спросил:
– Именем бога, ответьте мне, отец Чжу Ши, кому вы сейчас хотели звонить, когда пошли за водой?
– Мистеру Лиму, – ответил Чжу Ши, глядя в лицо Айсману громадными глазами, расширившимися, совсем без зрачков, очень блестящими. – Мистеру Лиму. Он очень умный, сильный и добрый человек...
– Вы готовы выполнять все его поручения?
– Да.
– Господин Чжу Ши, вы понимаете, что говорите мне запретное?
– Понимаю.
– Вы это делаете потому, что верите мне, да?
– Да.
– Где ваша резидентура?
– Я ее передал мистеру Лиму. В пятьдесят втором году он принял от меня тех, кого я смог найти.
– Он знал, что вы были нашим другом?
– Да.
– Мистер Лим сам попросил вас поменять веру?
– Да.
– По его поручению вы ездили на западное побережье Штатов?
– Да.
– Там есть ваши люди?
– Да.
– Кто они?
– Их много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54