– Отчего же вы так уверены в нем, друг мой? – заинтересовался Зелг.
– А у него талант к войне. Эдакое вдохновение, как у художника – к писанию картин, а у поэтов – к виршам, – пояснил грифон. – Это видно, мессир, если почти всю жизнь проводишь в битвах и походах и встречаешь разных военачальников. Случаются среди них полководцы даровитые, случаются удачливые. Есть упорные, бывают и невезучие. Словом, всякие. А вот тех, что воюют, как иные поют, кто впитал страсть к сражениям еще с молоком матери – тех считаные единицы. Ваш минотавр как раз из последних. Кроме того, – обратился Крифиан к голему, – господин Думгар, вам это будет особенно интересно, он ведь из Малых Пегасиков: я точно знаю, ибо сам отправлял его послание домой, матушке.
– Из Малых Пегасиков? – рассмеялся Зелг.
– Не смейтесь, милорд, – пророкотал Думгар. – Смешное название, не спорю, но именно туда, в исконную вотчину минотавров, однажды удалились, внезапно прервав блестящую военную карьеру, два величайших воина своего времени.
– Так его фамильный боевой топорик… – изумился Дотт.
– Совершенно верно, сто против одного, что это тот самый знаменитый топор, который некогда пресек нить очередной жизни Генсена Восставшего.
– Кружку Эсмарха мне вместо бульбяксы, – заковыристо выругался изумленный призрак.
– Не понимаю, – признался да Кассар, который чувствовал себя как чужестранец, не знающий ни одного слова на местном языке и вынужденный принимать участие в беседе ученых мужей. – Я не понимаю, какая может существовать связь между реальным минотавром, его не менее реальным, хотя и довольно старым оружием и полуреальным Генсеном, коего лично я склонен считать скорее мифологическим персонажем, нежели историческим лицом. Объясните мне по порядку.
Крифиан, Думгар и доктор Дотт молча переглядывались, и тут в разговор неожиданно вступил Птусик:
– Кто ж вам в трех словах уложит целую историю вашей семьи и сопутствующие мифы, легенды и предания? На это нужно было потратить всю предыдущую жизнь, кропотливо и вдумчиво, а теперь уж поздно, ваша светлость.
Зелг открыл было рот, чтобы сказать все, что он думает о наглом рукокрылом, однако остановился. По форме мыш был глубоко не прав, но вот по сути… В каком-то смысле герцог да Кассар чувствовал себя ущербным, с головой окунувшись в жизнь, которой, если верить его бесповоротно покойной матушке, не было и быть не могло. И в этой жизни он был чужим, чужим, чужим…
Казалось бы, самое время ему отказываться от отцовского беспокойного наследства и возвращаться в далекий Аздак, где ему давно предлагали профессорскую кафедру в столичном университете и где ждали с распростертыми объятиями. Но вот поди ж ты – именно здесь и именно сейчас он наконец ощутил себя дома. Нетактичный мыш заставил его понять то, чего не могли деликатно объяснить другие: тут, к западу от Булли-Толли, в его родовом поместье, тоже была своя полноценная жизнь. Она не возникла из небытия в ту секунду, когда он, наследник кассарийских некромантов, ступил на порог отчего дома. Нет, она бурлила и кипела все эти долгие годы, она была выстроена по собственным, весьма сложным законам. Здесь как-то справлялись и без него, здесь рождались, любили и даже умирали, пусть и не так, как в других местах. И здесь преданно ждали следующего да Кассара, бережно сохраняя для него особый, отдельный, ни на что не похожий мир. И этот мир нравился Зелгу с каждым часом все сильнее.
Кассария, где находили приют странники, обреченные на вечные странствия своей странностью; где мирно уживались такие разные, необычные и порой весьма опасные существа; где свято чтили память о его предках – ту память, которую сам он сохранить не сумел; и где его готовы были признать и любить любого, пусть и нелепого и бесполезного, вовсе не достойного своего пышного титула и не готового к своему предназначению, – это место заслуживало того, чтобы защищать его до последней капли крови и последнего вздоха.
Безразлично теперь, что будут говорить несведущие люди, кем станут считать и отчего начнут бояться и ненавидеть.
Единственное, что важно в этой жизни, – это долг и честь.
Единственный голос, который стоит слушать, – это голос собственной совести. И бесконечно глупо пытаться переделать себя в угоду чужим и равнодушным в тщетной попытке завоевать их сиюминутное благорасположение и небрежную похвалу. Глупо и смертельно опасно.
– Спасибо, мыш, – негромко сказал он, выпрямляясь во весь свой немаленький рост.
Только теперь Зелг уразумел, отчего потолки в замке такие высокие: оказывается, человек с ровной спиной ощущает себя так, словно и само небо вполне достижимо, а уж низкие потолки просто начинают давить на него.
– Подумаешь, – невежливо буркнул Птусик, и да Кассар рассердился. Не разгневался, не впал в ярость, а всего лишь осерчал на неразумное существо и обернулся к нему, чтобы пояснить причину своего неудовольствия. И случайным жестом указал на мыша.
Птусика довольно сильно тряхнуло, оторвало от карниза, на котором он висел вниз головой, и отнесло на несколько шагов в сторону. Спасло глупого мыша от чувствительных повреждений то, что он попал прямо в объятия доктора Дотта, чье полупрозрачное тело приняло на себя основной удар.
– Прошу прощения, мой повелитель, – пискнул Птусик, отчаянно вертя головой.
– Что я говорил? – обернулся голем к привидению. – Все идет своим чередом.
А Зелг если и удивился, то только слегка. Потер кончики пальцев, которые немного зудели после того, как по ним прокатилась невидимая горячая волна. В какой-то момент ему даже показалось, что он стоит на берегу необъятного океана, в коем плещется сила, жаждущая, чтобы потомок кассарийских некромантов зачерпнул ее полной горстью. Впечатление было мимолетное, но совершенно отчетливое. Теперь молодой герцог лучше понимал, что твердили ему все это время Дотт и Думгар: это существует, мало того – находится прямо под боком. А то, что он не видит и не умеет пользоваться своими возможностями, – его личное горе. Впрочем, горе вполне поправимое.
Замок будто ожил: по углам перешептывались чьи-то голоса, бестелесное и невидимое нечто пыталось докричаться до наследника, касалось его прозрачными холодными щупальцами, заполняло собою явь и сны. Сколь глух он был к мольбам этого существа, сколь безразличен.
Герцогу стало страшновато, когда он представил себе, как часто объявлял бредом и суеверием то, чего просто не мог да и не желал видеть и понимать.
– Кассария ждет, – молвил он после недолгой паузы. – Вот теперь я, кажется, на самом деле слышу, что она ждет меня. Но я еще не готов к встрече.
– Будем надеяться, что у нас есть какое-то время в запасе, – отозвался Думгар. – Что же до Генсена, то я знаю, кто расскажет эту историю мессиру. Сегодня вечером мы ждем важного гостя. Он сам был участником многих событий, ему будет проще коротко и внятно изложить главное, минуя ненужные детали и подробности.
– Собственно, я тоже мог бы попытаться, – начал было Дотт.
– Но ты изложишь детали и подробности, умело минуя самую суть, – буркнул голем. – Тоже любопытная версия, но сейчас не время слушать твои байки.
Зелг поднялся по обсидиановым ступенькам и удобно устроился на золотом троне, выполненном в виде костлявой раскрытой руки с длинными когтями. Невзирая на страшноватый вид, трон сей был уютен и позволял своему владельцу вольготно раскинуться на нем и расслабиться. Так герцог и поступил.
Он не без любопытства наблюдал за перебранкой между гигантским големом и призрачным доктором Доттом, за седым грифоном и говорящей летучей мышью, за сиреневыми и голубыми огоньками, которые в завораживающем танце кружили по залу. Он следил за странными тенями, которые таились в темных углах, за ковыляющими по своим делам замковыми слугами – диковинными существами, имен которых он до сих пор не знал, – и постепенно осознавал, что теперь это и есть его жизнь.
Под ногами, словно яростный дракон, что жаждет кровавой жертвы, ворочалась великая Кассария.
* * *
В «Расторопных телегах» Такангору понравилось. Небольшой грот, увитый плющом, куда едва пробивался солнечный свет; шлифованные гранитные плиты вместо столов, крохотный водопадик, срывающийся с причудливого выступа в просторный бассейн, где сновали разноцветные рыбки, а на темно-зеленом плотном листе лотоса булькал кто-то одновременно похожий на лягушку, сома и бобра. Серебряные и оловянные кружки были развешаны на ветвях дерева, которое примостилось в самом темном углу. В дупле важно восседал лупоглазый филин.
Телега тут тоже обнаружилась. Даже не телега, а тележка, наполненная землей, в которой росли мелкие и прелестные лесные цветы.
Хромой кобольд, безраздельно властвующий за барной стойкой, наметанным глазом определил в достойном минотавре стойкого и опытного борца с «зеленым змием». И предлагать ему абы что не стал. Выставил огромный кувшин с коричневым и тягучим и проскрипел:
– Прошу. «Плач дракона», так называется это гремучее пойло. Рассчитано на потребителя приблизительно вашего класса, роста и веса.
– А почему мне, каменная твоя башка, ты налил жалкий «Крик василиска»? – рявкнул кто-то из-за соседнего столика.
– Потому что тебя и «Василиск» свалит со всех четырех копыт. А сему молодцу для придания приятной неустойчивости нужно над собой поработать. Со своей стороны, рекомендую усилить последствия «Плача» двойной порцией «Грез ундины в устье ручья при полной луне», затем разбавить «Взглядом Горгоны» и завершить первую стадию кувшинчиком старого доброго «Рукопожатия скелета», который никогда еще не подводил жаждущего.
– А мне? – не унимался обладатель «Василиска», оказавшийся небритым кентавром чалой масти.
– Тебе хватит загладить «Тоской зеленого мертвеца» и капнуть сверху «Вожделения утопленника». И все – ты готов.
– А вторая стадия?
– Вторая стадия для двурогого, – отрезал грозный кобольд. – Что вы скажете, милейший, о хорошей порции «Беса в ребро» и бутыли «Герб да Кассаров»?
– По высшему разряду принимает, – пронесся по углам завистливый шепот.
– Между прочим, – обиделся кентавр, – я еще вполне не пьян.
Вы еще не пьяны по-настоящему, если можете лежать, не держась за пол.
Дин Мартин
Но кобольд оставил сие утверждения без внимания.
– Я буду припадать к стакану собутыльника? – поинтересовался Карлюза, становясь на цыпочки и пытаясь выглянуть из-за высокой стойки. – Или мне положен собственный?
– О! Путник из далекого Сэнгерая. Почти соотечественник. Вам, сударь, я бы осмелился налить стаканчик «Подземных рек», а также порцию классического «Углекопа» и «Кобольды, в атаку!». Интересует?
– Всенепременно…
Такангор разместился за столом, который шустрый маленький дендроид у него на глазах протер отчаянно сопротивляющейся крысой, и облегченно выдохнул. Ему показалось, что он попал в собственный рай.
Карлюза робко присел рядом, на краешек пня, служившего в «Расторопных телегах» табуретом.
Кобольд дирижировал из-за стойки, дендроиды-официанты сновали от бара к столу минотавра, и вскоре Такангор оказался лицом к лицу с целой батареей стаканов, кубков, кувшинчиков, бутылочек и кружек.
– А вкуснямить закуску? – пискнул троглодит.
– Лишнее, – авторитетно заявил Такангор. – Портить закуской благородный вкус напитков – последнее дело.
– Во дает! – ахнул кто-то за соседним столиком.
– Учись у мастера, – без тени издевки посоветовал кобольд. – Истину здесь изрекают не столь часто, как хотелось бы. Ваше здоровье, сударь. – И он поднял огромную серебряную чару в приветственном жесте. – Я пью за вас драгоценный нектар, гордость моей коллекции – знаменитый «Гнев Мунемеи!».
– О, – сказал Такангор, который уже успел приложиться не только к «Плачу дракона», но и до самого дна, так сказать, ознакомиться с грезами ундины, причем при полной луне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59