В сердцах разорвав милицейский ответ на мелкие кусочки, Богдан еще раз убедился в непотопляемости Семена Максимовича, а когда в шашлычную зачастили райцентровские контролеры, понял, что Гусяновы тихой сапой объявили ему войну. Пришлось зажать гордыню в кулак и уступить им шашлычную. Володя, довольный тем, что Лиза Удалая попала к нему в материальную зависимость, был на седьмом небе и при встрече с Богданом на радостях чуть не обнимал его. Семен же Максимович в отношениях с Куделькиным нисколько не изменился, но стал поговаривать о грядущих для фермеров трудностях. Разговоры эти сводились к тому, что фермерам не прокормить российский народ, и как будто уже готовится правительственное решение об ошибочности фермерского движения и о возвращении вновь к колхозам. Дескать, только колхозы могут спасти сельское хозяйство от погибели. Поначалу Куделькин пропускал разглагольствования Семена Максимовича мимо ушей, но однажды не вытерпел:
– Не пойму, ради чего вы вдалбливаете мне такую махровую демагогию?
Гусянов ничуть не смутился:
– Ради того, Богдан Афанасьевич, чтобы нам с тобой не проспать момент грядущего раскулачивания и досрочно объединиться в колхоз. Хочешь, возьму тебя своим заместителем с окладом миллионов в пять, а то и побольше…
Куделькин усмехнулся:
– Мне – пять, вам – десять. А колхозникам от калача дырку оставим?
– Это они сейчас в акционерном обществе столько получают, – будто не заметив подначки, сказал Гусянов. – В колхозе, когда укрепимся, станем платить побольше.
– За счет каких шишей?
– Кое-что наскребем от доходов. Потом от государственных дотаций и льготного кредитования будем отстегивать на зарплату.
– Извините, Семен Максимович, но дурачить в компании с вами крестьян я ни за какие коврижки не соглашусь. Вы же отлично понимаете, что при нынешних грабительских налогах и сумасбродных тарифах колхозные доходы будут с гулькин нос, а госдотации и льготное кредитование на воде вилами писаны.
– Не горячись, Богдан Афанасьевич, обдумай мое предложение на холодную голову. Ты ведь ни разу не выиграл, когда шел поперек меня. Смотри, как бы опять не остаться на бобах.
– В вашем предложении нет здравого смысла. Десятилетия показали всю несостоятельность колхозного строя, а вы вновь хотите к нему повернуть. Неужели в самом деле серьезно верите, что только колхозный уклад может вытянуть сельское хозяйство из пропасти?
– Во что я верю, не имеет значения. Мне крестьян жалко. Люди привыкли к колхозному укладу и, лишившись постоянного руководства, чувствуют себя как в воду опущенными. Долго так продолжаться не может. Если сейчас не собрать их в коллектив, пропадут. Без твердой руки тут не обойтись.
– А может, лучше поискать умную голову?
– Умников много, но толку от них нет. Одни разговоры. Который год уже пустозвонят, а дела идут все хуже и хуже. Вот я и предлагаю: давай объединимся и сообща потянем крестьянский воз. Негоже нам с тобой жить, как двум медведям в одной берлоге.
Куделькин засмеялся:
– Так бы прямо и говорили. Нет, Семен Максимович, ни в колхоз, ни в совхоз мне объединяться не с руки. У этих хозяев я уже служил, и они меня обворовали. Потому буду жить своим умом. Что касается двух медведей, то у каждого из нас своя берлога. Я в ваше логово нос не сую, и вы меня оставьте в покое.
– Оставил бы, если б акционеры не попрекали.
– Чем?
Гусянов вздохнул:
– Вон, дескать, фермер сколько оттяпал у общества земли под предлогом заботы о пенсионерах.
– Что ж общество о них не заботится?
– Возможностей нет.
– Значит, грош цена такому обществу.
– Не торопись оценивать. Цыплят по осени считают, – Семен Максимович побагровел. – Рэкет на тебя еще не наезжал?
– Наезжали новосибирские «качки», когда шашлычную открыл. Объяснил им, почем пуд крестьянской соли, успокоились.
– Смотри, как бы из Кузнецка не приехали. Там ребята покруче новосибирских. В случае отказа платить оброк, могут и, как они говорят, «замочить».
– Я недавно отличную двустволку купил. Всех вымогателей, конечно, не перестреляю, но уж одного-то успею на тот свет отправить.
– Зря, Богдан Афанасьевич, рискуешь.
– Ваш Володя любит говорить, кто, мол, не рискует, тот не пьет шампанского.
– Не слушай ты болтуна…
От этого разговора на душе Куделькина остался тяжелый осадок. Упоминание Гусяновым «двух медведей в одной берлоге» наводило на мысль, что Семен Максимович не смирился с утратой единоначалия в Раздольном и любыми путями будет стремиться взять былую власть в свои руки. Его намек на кузнецких ребят, которые могут «замочить», Богдан расценил как серьезное предупреждение. В том, что такое заявление небеспочвенно, он убедился, когда Володя устроил перед земляками демонстрацию снайперского карабина, а затем стал приезжать в родное село не один, как бывало раньше, а с «крутыми» дружками. Каждый его приезд сопровождался обильной выпивкой и наигранной бравадой. При встречах с Куделькиным он перестал безмерно радоваться, однако и показной агрессивности, как с другими земляками, не проявлял. В начале августа даже подсказал Богдану, что новое сиденье для трактора «Беларусь» лучше всего купить по дешевой цене в кузнецкой фирме «Кульбит», где он якобы работает дизелистом и может оказать протекцию.
За сиденьем Куделькин поехал с Андреем Удалым в своем «Москвиче». Володя встретил их панибратски. Был на удивление трезвым и вел себя так, будто является в «Кульбите» своим человеком. С одетыми в камуфляж парнями, которые неизвестно чем там занимались, он был на «ты», а немолодого в сатиновом халате то ли продавца, то ли завхоза называл запросто Рудольфом. Внешне неприметный Рудольф запомнился Куделькину свинцовым взглядом немигающих глаз с короткими, словно подпаленными ресницами. Это же заметил и Андрей. В пути, когда возвращались домой, он спросил Богдана:
– Тебе не показалось, что у Рудольфа взгляд профессионального убийцы?
– Мне не приходилось встречаться с убийцами, но глаза у него, действительно, как свинцовые пули, – ответил Богдан. – А ты откуда знаешь этих «профессионалов»?
– В армии у нас был прапорщик, зациклившийся на афганских событиях, точь-в-точь с такими же оловянными глазами. Бывало, как только выпьет, сразу начинал трепаться о загубленных им душманах.
– Трепачей всяких хватает.
– Конечно, но Рудольф смотрел на тебя так, будто хотел запомнить. Не специально ли Гусянов организовал эту встречу?
– Черт его знает.
– Надо бы тебе поостеречься.
– Может, и надо, но… – Куделькин вздохнул. – В таких делах чему бывать, того не миновать.
Последняя пятница августа выдалась для Куделькина напряженной. На луга стали съезжаться к открытию утиного сезона компании охотников, и Богдану пришлось весь день следить, чтобы они не устраивали ночевок с кострами вблизи стогов сена. В этот же день в Раздольное прикатил с другом Володя Гусянов, а у него, словно назло, сломался комбайн. Надо было срочно ехать в Новосибирск за шестерней, однако, помня прошлогодний пожар, Куделькин умышленно тянул время. Надеялся, что кузнецкие гости вот-вот уберутся из Раздольного. А те, засев в таверне, вроде и не собирались уезжать. Это настораживало и раздражало Богдана. С тревогой он ожидал от непредсказуемого Володи какой-нибудь каверзы. И не ошибся. В двенадцатом часу ночи, когда село погрузилось в плотные по-осеннему потемки, изрядно захмелевший Гусянов вдруг заявился к Куделькину. После неудавшегося разговора у комбайна с Андреем Удалым он подошел к Богдану и, явно нарываясь на конфликт, сказал:
– Добрый вечер, хозяин.
– Скорее, недобрая ночь, – раздраженно ответил Куделькин.
– Ты, кажись, сердишься?
– Нет, уточняю время суток.
– Пойдем ко мне в машину. Поговорить надо.
– О чем?
– У меня претензия к тебе есть.
– Какая?
– Зачем переманиваешь к себе Кешу Упадышева с Гриней Замотаевым?
– Кто такой бред придумал?
– Сами мужики сказали.
– Пусть не брешут пустое.
– Ну, это как посмотреть… Зря копаешь яму против моего батяни. Гляди, как бы самому урытым не оказаться.
– Угрожаешь?
– Предупреждаю, что жить тебе осталось всего ничего.
– Серьезно?
– Вован трепаться не любит.
Куделькин вздохнул:
– Вовик, ты мне осточертел со своими претензиями хуже горькой редьки. Иди проспись, тогда и потолкуем о твоих собутыльниках.
– Ты меня поил?
– Еще чего не хватало!
– А зачем попрекаешь?
– Затем, чтобы не болтал лишнее и не лез не в свое дело. С батяней мы без тебя разберемся.
– Много на себя берешь.
– Вовик, иди спать. Детское время уже кончилось.
– За ребенка меня считаешь?
– Ты и есть большой ребенок.
– Что сказал?
– Что слышал.
– Это я – ребенок?..
– Ты, Вовик, ты.
Гусянов опешил. С трудом соображая, заплетающимся языком спросил:
– Значит, не хочешь со мной поговорить?
– Мы уже поговорили.
– В машину ко мне не пойдешь?
– Не пойду.
– Тогда ошалело побежишь на луга.
– Если побегу, то не с голыми руками.
– Я тоже там буду не голорукий.
– Зря, Володя, бучу затеваешь. Учинишь, как в прошлом году, поджог, горько жалеть станешь.
– Это ты пожалеешь… – угрожающе процедил сквозь зубы Гусянов и с пьяной решимостью зашагал к стоявшей возле таверны машине.
Дело приняло неприятный оборот. Куделькин не стал посвящать Андрея Удалого в подробности разговора с Гусяновым. К утренней зорьке, торопливо затягиваясь на ходу сигаретой, Богдан с заряженной двустволкой был уже на своем покосе и затаился у крайнего стога сена напротив сухой березы. Следом по тропе вышел на луг сват кузнеца Одинеки с ружьем за плечами и сквозь кустарник стал пробираться к озеру. Послышался его приглушенный разговор с Егором Захаровичем Ваниным. В предрассветных сумерках раздавались хлопки выстрелов, предвещая скорую ружейную канонаду.
Свет автомобильных фар в дальнем конце покоса Куделькин увидел, когда огляделся и скорым шагом вышел от стога на луговую дорогу. Он хотел было бежать туда, но машина, развернувшись, медленно поехала ему навстречу. Богдан, опасаясь попасть в полосу света, стал тихо отходить назад к стогу. Как он ни старался быть незамеченным, его все-таки увидели. Фары внезапно погасли. Из остановившейся на дороге машины неуклюже, по-медвежьи вылез Володя Гусянов и, втянув голову в плечи, крадучись, пошел по примятому Богданом в отаве следу. За ним метрах в десяти открыто шагал широкоплечий и рослый «друг».
«Если они оба вооружены, мне – труба», – разглядев в правой руке Гусянова пистолет, подумал Куделькин, однако, на удивление, не почувствовал ни малейшего страха. Вскинув ружье, Богдан громко сказал:
– Вовик, к стогу не подходи!
Гусянов щелкнул предохранителем пистолета и, не останавливаясь, злорадно прохрипел:
– Сдрейфил, хозяин, прибежал…
– Прибежал.
– Ну, хам, прощайся с жизнью.
– Не шали, Володя.
– Я не ребенок, чтобы шалить.
– Вот и одумайся.
– Чего думать, когда ты уже на мушке. Может, напоследок прощенье попросишь?
– Если хочешь, попрошу.
Гусянов вроде бы заколебался, но в этот момент находившийся за его спиной друг басовито крикнул:
– Вован, мочи козла!
Куделькин инстинктивно качнулся вправо. Пистолетный и ружейный выстрелы грохнули разом. Богдан нажал на спуск курка машинально, не целясь, и поначалу даже удивился, что Гусянов, запрокинувшись, грузно упал на спину. Удара пули о сухую березу он не слышал. Все внимание его было сосредоточено на «друге» и, когда тот прыжком кинулся к выпавшему из Володиной руки пистолету, второй выстрел сделал прицельно.
Произошло это настолько быстро и неожиданно для Куделькина, что всю трагичность случившегося он осознал лишь дома после того, как замкнул в сейфе вычищенное от пороховой гари ружье. Мысленно представив, какой тарарам поднимет Семен Максимович, Богдан впервые в жизни смалодушничал и тайком, по-воровски, уехал в Новосибирск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Не пойму, ради чего вы вдалбливаете мне такую махровую демагогию?
Гусянов ничуть не смутился:
– Ради того, Богдан Афанасьевич, чтобы нам с тобой не проспать момент грядущего раскулачивания и досрочно объединиться в колхоз. Хочешь, возьму тебя своим заместителем с окладом миллионов в пять, а то и побольше…
Куделькин усмехнулся:
– Мне – пять, вам – десять. А колхозникам от калача дырку оставим?
– Это они сейчас в акционерном обществе столько получают, – будто не заметив подначки, сказал Гусянов. – В колхозе, когда укрепимся, станем платить побольше.
– За счет каких шишей?
– Кое-что наскребем от доходов. Потом от государственных дотаций и льготного кредитования будем отстегивать на зарплату.
– Извините, Семен Максимович, но дурачить в компании с вами крестьян я ни за какие коврижки не соглашусь. Вы же отлично понимаете, что при нынешних грабительских налогах и сумасбродных тарифах колхозные доходы будут с гулькин нос, а госдотации и льготное кредитование на воде вилами писаны.
– Не горячись, Богдан Афанасьевич, обдумай мое предложение на холодную голову. Ты ведь ни разу не выиграл, когда шел поперек меня. Смотри, как бы опять не остаться на бобах.
– В вашем предложении нет здравого смысла. Десятилетия показали всю несостоятельность колхозного строя, а вы вновь хотите к нему повернуть. Неужели в самом деле серьезно верите, что только колхозный уклад может вытянуть сельское хозяйство из пропасти?
– Во что я верю, не имеет значения. Мне крестьян жалко. Люди привыкли к колхозному укладу и, лишившись постоянного руководства, чувствуют себя как в воду опущенными. Долго так продолжаться не может. Если сейчас не собрать их в коллектив, пропадут. Без твердой руки тут не обойтись.
– А может, лучше поискать умную голову?
– Умников много, но толку от них нет. Одни разговоры. Который год уже пустозвонят, а дела идут все хуже и хуже. Вот я и предлагаю: давай объединимся и сообща потянем крестьянский воз. Негоже нам с тобой жить, как двум медведям в одной берлоге.
Куделькин засмеялся:
– Так бы прямо и говорили. Нет, Семен Максимович, ни в колхоз, ни в совхоз мне объединяться не с руки. У этих хозяев я уже служил, и они меня обворовали. Потому буду жить своим умом. Что касается двух медведей, то у каждого из нас своя берлога. Я в ваше логово нос не сую, и вы меня оставьте в покое.
– Оставил бы, если б акционеры не попрекали.
– Чем?
Гусянов вздохнул:
– Вон, дескать, фермер сколько оттяпал у общества земли под предлогом заботы о пенсионерах.
– Что ж общество о них не заботится?
– Возможностей нет.
– Значит, грош цена такому обществу.
– Не торопись оценивать. Цыплят по осени считают, – Семен Максимович побагровел. – Рэкет на тебя еще не наезжал?
– Наезжали новосибирские «качки», когда шашлычную открыл. Объяснил им, почем пуд крестьянской соли, успокоились.
– Смотри, как бы из Кузнецка не приехали. Там ребята покруче новосибирских. В случае отказа платить оброк, могут и, как они говорят, «замочить».
– Я недавно отличную двустволку купил. Всех вымогателей, конечно, не перестреляю, но уж одного-то успею на тот свет отправить.
– Зря, Богдан Афанасьевич, рискуешь.
– Ваш Володя любит говорить, кто, мол, не рискует, тот не пьет шампанского.
– Не слушай ты болтуна…
От этого разговора на душе Куделькина остался тяжелый осадок. Упоминание Гусяновым «двух медведей в одной берлоге» наводило на мысль, что Семен Максимович не смирился с утратой единоначалия в Раздольном и любыми путями будет стремиться взять былую власть в свои руки. Его намек на кузнецких ребят, которые могут «замочить», Богдан расценил как серьезное предупреждение. В том, что такое заявление небеспочвенно, он убедился, когда Володя устроил перед земляками демонстрацию снайперского карабина, а затем стал приезжать в родное село не один, как бывало раньше, а с «крутыми» дружками. Каждый его приезд сопровождался обильной выпивкой и наигранной бравадой. При встречах с Куделькиным он перестал безмерно радоваться, однако и показной агрессивности, как с другими земляками, не проявлял. В начале августа даже подсказал Богдану, что новое сиденье для трактора «Беларусь» лучше всего купить по дешевой цене в кузнецкой фирме «Кульбит», где он якобы работает дизелистом и может оказать протекцию.
За сиденьем Куделькин поехал с Андреем Удалым в своем «Москвиче». Володя встретил их панибратски. Был на удивление трезвым и вел себя так, будто является в «Кульбите» своим человеком. С одетыми в камуфляж парнями, которые неизвестно чем там занимались, он был на «ты», а немолодого в сатиновом халате то ли продавца, то ли завхоза называл запросто Рудольфом. Внешне неприметный Рудольф запомнился Куделькину свинцовым взглядом немигающих глаз с короткими, словно подпаленными ресницами. Это же заметил и Андрей. В пути, когда возвращались домой, он спросил Богдана:
– Тебе не показалось, что у Рудольфа взгляд профессионального убийцы?
– Мне не приходилось встречаться с убийцами, но глаза у него, действительно, как свинцовые пули, – ответил Богдан. – А ты откуда знаешь этих «профессионалов»?
– В армии у нас был прапорщик, зациклившийся на афганских событиях, точь-в-точь с такими же оловянными глазами. Бывало, как только выпьет, сразу начинал трепаться о загубленных им душманах.
– Трепачей всяких хватает.
– Конечно, но Рудольф смотрел на тебя так, будто хотел запомнить. Не специально ли Гусянов организовал эту встречу?
– Черт его знает.
– Надо бы тебе поостеречься.
– Может, и надо, но… – Куделькин вздохнул. – В таких делах чему бывать, того не миновать.
Последняя пятница августа выдалась для Куделькина напряженной. На луга стали съезжаться к открытию утиного сезона компании охотников, и Богдану пришлось весь день следить, чтобы они не устраивали ночевок с кострами вблизи стогов сена. В этот же день в Раздольное прикатил с другом Володя Гусянов, а у него, словно назло, сломался комбайн. Надо было срочно ехать в Новосибирск за шестерней, однако, помня прошлогодний пожар, Куделькин умышленно тянул время. Надеялся, что кузнецкие гости вот-вот уберутся из Раздольного. А те, засев в таверне, вроде и не собирались уезжать. Это настораживало и раздражало Богдана. С тревогой он ожидал от непредсказуемого Володи какой-нибудь каверзы. И не ошибся. В двенадцатом часу ночи, когда село погрузилось в плотные по-осеннему потемки, изрядно захмелевший Гусянов вдруг заявился к Куделькину. После неудавшегося разговора у комбайна с Андреем Удалым он подошел к Богдану и, явно нарываясь на конфликт, сказал:
– Добрый вечер, хозяин.
– Скорее, недобрая ночь, – раздраженно ответил Куделькин.
– Ты, кажись, сердишься?
– Нет, уточняю время суток.
– Пойдем ко мне в машину. Поговорить надо.
– О чем?
– У меня претензия к тебе есть.
– Какая?
– Зачем переманиваешь к себе Кешу Упадышева с Гриней Замотаевым?
– Кто такой бред придумал?
– Сами мужики сказали.
– Пусть не брешут пустое.
– Ну, это как посмотреть… Зря копаешь яму против моего батяни. Гляди, как бы самому урытым не оказаться.
– Угрожаешь?
– Предупреждаю, что жить тебе осталось всего ничего.
– Серьезно?
– Вован трепаться не любит.
Куделькин вздохнул:
– Вовик, ты мне осточертел со своими претензиями хуже горькой редьки. Иди проспись, тогда и потолкуем о твоих собутыльниках.
– Ты меня поил?
– Еще чего не хватало!
– А зачем попрекаешь?
– Затем, чтобы не болтал лишнее и не лез не в свое дело. С батяней мы без тебя разберемся.
– Много на себя берешь.
– Вовик, иди спать. Детское время уже кончилось.
– За ребенка меня считаешь?
– Ты и есть большой ребенок.
– Что сказал?
– Что слышал.
– Это я – ребенок?..
– Ты, Вовик, ты.
Гусянов опешил. С трудом соображая, заплетающимся языком спросил:
– Значит, не хочешь со мной поговорить?
– Мы уже поговорили.
– В машину ко мне не пойдешь?
– Не пойду.
– Тогда ошалело побежишь на луга.
– Если побегу, то не с голыми руками.
– Я тоже там буду не голорукий.
– Зря, Володя, бучу затеваешь. Учинишь, как в прошлом году, поджог, горько жалеть станешь.
– Это ты пожалеешь… – угрожающе процедил сквозь зубы Гусянов и с пьяной решимостью зашагал к стоявшей возле таверны машине.
Дело приняло неприятный оборот. Куделькин не стал посвящать Андрея Удалого в подробности разговора с Гусяновым. К утренней зорьке, торопливо затягиваясь на ходу сигаретой, Богдан с заряженной двустволкой был уже на своем покосе и затаился у крайнего стога сена напротив сухой березы. Следом по тропе вышел на луг сват кузнеца Одинеки с ружьем за плечами и сквозь кустарник стал пробираться к озеру. Послышался его приглушенный разговор с Егором Захаровичем Ваниным. В предрассветных сумерках раздавались хлопки выстрелов, предвещая скорую ружейную канонаду.
Свет автомобильных фар в дальнем конце покоса Куделькин увидел, когда огляделся и скорым шагом вышел от стога на луговую дорогу. Он хотел было бежать туда, но машина, развернувшись, медленно поехала ему навстречу. Богдан, опасаясь попасть в полосу света, стал тихо отходить назад к стогу. Как он ни старался быть незамеченным, его все-таки увидели. Фары внезапно погасли. Из остановившейся на дороге машины неуклюже, по-медвежьи вылез Володя Гусянов и, втянув голову в плечи, крадучись, пошел по примятому Богданом в отаве следу. За ним метрах в десяти открыто шагал широкоплечий и рослый «друг».
«Если они оба вооружены, мне – труба», – разглядев в правой руке Гусянова пистолет, подумал Куделькин, однако, на удивление, не почувствовал ни малейшего страха. Вскинув ружье, Богдан громко сказал:
– Вовик, к стогу не подходи!
Гусянов щелкнул предохранителем пистолета и, не останавливаясь, злорадно прохрипел:
– Сдрейфил, хозяин, прибежал…
– Прибежал.
– Ну, хам, прощайся с жизнью.
– Не шали, Володя.
– Я не ребенок, чтобы шалить.
– Вот и одумайся.
– Чего думать, когда ты уже на мушке. Может, напоследок прощенье попросишь?
– Если хочешь, попрошу.
Гусянов вроде бы заколебался, но в этот момент находившийся за его спиной друг басовито крикнул:
– Вован, мочи козла!
Куделькин инстинктивно качнулся вправо. Пистолетный и ружейный выстрелы грохнули разом. Богдан нажал на спуск курка машинально, не целясь, и поначалу даже удивился, что Гусянов, запрокинувшись, грузно упал на спину. Удара пули о сухую березу он не слышал. Все внимание его было сосредоточено на «друге» и, когда тот прыжком кинулся к выпавшему из Володиной руки пистолету, второй выстрел сделал прицельно.
Произошло это настолько быстро и неожиданно для Куделькина, что всю трагичность случившегося он осознал лишь дома после того, как замкнул в сейфе вычищенное от пороховой гари ружье. Мысленно представив, какой тарарам поднимет Семен Максимович, Богдан впервые в жизни смалодушничал и тайком, по-воровски, уехал в Новосибирск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28