А если и не придём, то никто ничего не теряет.
— Но я сразу должен вас предупредить — когда дело дойдёт до съёмок, я хорошенько подумаю.
Я заверил, что он может все отменить, и не упустил случая ещё раз польстить:
— У вас прекрасный тембр голоса. Но до съёмок ещё очень, очень далеко.
— Вот и хорошо, а я пока провентилирую вопрос с вышестоящими органами.
Я ничего не ответил, слушая шелест бумаги на противоположном конце провода.
— Похоже, у меня появится окно в четверг во второй половине дня. Вы не могли бы прибыть сюда, ну, скажем, часика в три?
— Смогу.
— Хорошо. Я дам распоряжение привратнику.
* * *
Аэропорт Луи Армстронга, Новый Орлеан. Подобно всем другим городам Соединённых Штатов, Новый Орлеан сумел успешно погрузиться в коммерцию, о чём свидетельствовали изображения джазовых музыкантов, символов вуду и иллюстраций к празднику «Марди-Гра» на футболках, платках и различной сувенирной дребедени. Изобилие сувениров, связанных с культом вуду, и особенно монет, говорило о том, что я на верном пути. Если мне удастся заставить Пейтона Андертона рассказать о Вермильоне…
Дружелюбная дама за стойкой фирмы «Аламо» поинтересовалась, куда я направляюсь, и спросила, не нужны ли мне дорожные карты.
— В Серный порт, — ответил я.
— Куда-куда?
— Это в округе Плакемайнз.
— Плакемин, — поправила она меня.
Она вернула мне водительские права и кредитку, достала из-под конторки карту и зелёным фломастером отметила на ней мой путь.
— Поезжайте по дороге И-десять, а как только переедете реку, сверните на Двадцать третью. Когда доберётесь до Бель-Шасса, поворачивайте на юг. Шоссе всё время идёт вдоль реки. — Женщина свернула карту, передала её мне и с улыбкой спросила: — Скажите, если можно, зачем вы туда едете? В вашем распоряжении прекрасный город, Страна каджунов и всё такое, а вас несёт в Плакемин. Почему? Похоже, вы прибыли к нам по делам, а не для развлечений, — закончила она, кокетливо склонив голову набок.
— Неужели в Плакемине нет никаких развлечений?
— Нет, если вы не фанат рыбалки. В Плакемин развлекаться не ездят. Кроме нефти, газа и рыбы, у них там ничего нет. Только апельсины. Да к тому же это место наводит страх.
— Страх? Почему?
— Когда-то жители этого округа очень навредили Луизиане в глазах других американцев, если вы понимаете, что я хочу этим сказать. И не думаю, что с тех пор там все сильно изменилось. Поверьте мне. Я наполовину чёрная и ни за что туда не поеду. Нет, сэр, ни за что.
— Но почему?
— Вы слышали что-нибудь о Леандро Пересе?
Я отрицательно покачал головой.
— Ещё недавно он заправлял в том месте… как диктатор, а люди, подобные мне, были рабами. Участие в выборах? Забудьте. Чёрные голосовать не могут. Какое голосование, если ниггеры даже машину водить не способны?! Там… были случаи линчевания. — Она покачала головой, передала мне ключи и добавила: — Ряд седьмой, место двенадцатое.
Когда я, взяв ключи, собрался уйти, женщина сказала:
— Вы не чёрный, но вы — янки, поэтому будьте осмотрительны.
Я обещал соблюдать максимальную осторожность.
— И не забывайте пристёгивать ремень безопасности. Иначе они вам в этом Плакемине устроят весёлую жизнь.
Примерно через час я свернул у Бель-Шасса на юг. Ничего особо страшного, если не считать огромного числа патрульных машин на дороге, я не заметил. Но окружающий ландшафт, надо признать, нагонял тоску. Беспорядочная застройка сменялась апельсиновыми рощами, которые, в свою очередь, уступали место домам. Часть земель была разбита на участки в десять акров, и повсюду торчали рекламные щиты с яркой надписью: «Продаётся». Фирма «Макманшн» осваивала очередной район.
Оставив позади жилые кварталы и места будущей застройки, я оказался на новой скоростной дороге, бегущей через необжитые сельские земли. Время от времени я проезжал скотоводческие фермы и небольшие поселения, названия которых говорили сами за себя: Живой Дуб, Иезуитская Излучина, Миртовая Роща.
Ландшафт никоим образом нельзя было назвать живописным. Вид от реки закрывала высокая дамба, а обращённая к заливу сторона была плоской, как стол. Я знал, что где-то там торчат нефтяные вышки и расположен глубоководный порт, но глазу открывались лишь низкорослые деревья да заросли тростника. И лишь изредка мелькал одиноко стоящий дом. В одном из путеводителей я вычитал, что эта часть Луизианы несколько лет назад сильно пострадала от урагана и старые дома просто смыло.
За окном промелькнули щиты с названиями поселений — Диамант, Весёлый Джек, Магнолия, и наконец я оказался у цели. Серный порт получил своё имя в честь серы, добывавшейся когда-то в районе соляного болота.
В центре городка располагалась заправочная станция с примыкающей к ней лавкой товаров первой необходимости. Напротив заправки стояла городская средняя школа — родной дом (как я вычитал в путеводителе) футбольной команды «Могучие мустанги». Рядом со школой находились публичная библиотека, офис шерифа и Департамент общественных служб. Примерно половина этих почтенных учреждений размещалась в трейлерах.
Я миновал заправочную станцию и, следуя указаниям Андертона, примерно через милю повернул на дорогу № 561 и вскоре заметил крошечный щиток с надписью: «Судебно-медицинское учреждение Серного порта». Проехав по довольно длинной подъездной аллее, я увидел здание госпиталя — уродливый прямоугольник из жёлтого кирпича. Перед этим уродом стоял прекрасный и, видимо, очень старый плантаторский дом с белыми колоннами и верандой. Рядом с домом росли великолепные дубы. От внешнего мира комплекс отделяла высокая ограда из натянутой на столбы проволоки большого диаметра.
Окна сторожки запотели. Сидящий внутри человек неохотно открыл одну из створок и поинтересовался целью моего визита. Я по буквам назвал своё имя, и парень закрыл окно. Я видел, как он изучает записи, водя пальцем по листку бумаги. Найдя моё имя, он тщательно заполнил два ярко-оранжевых пропуска, снова открыл окно и передал мне картонки.
— Один приколите к рубашке, а второй положите на приборную панель. Когда будете уезжать, вернёте мне оба пропуска. — С этими словами он открыл ворота и удалился в своё убежище.
Из раздобытого мной в Интернете жизнеописания доктора Андертона я знал, что ему уже сорок три года, однако благодаря своей круглой детской физиономии и розовой коже он больше походил на юнца, притворяющегося взрослым мужчиной. Даже его усы казались наклеенными для участия в школьной постановке, и я не сомневался, что он отрастил их лишь для того, чтобы выглядеть старше. На нём был летний костюм из лёгкой ткани, а на лице сияла приветливая улыбка.
— Мистер Каллахан! — воскликнул он, с энтузиазмом тряся мою руку. — Рад, что вам удалось нас отыскать.
Я почувствовал, что доктор употребляет какой-то дорогой одеколон.
Он привёл меня в огромную комнату, сумевшую каким-то чудом сохранить изящество и в двадцать первом веке, где её использовали совсем в иных целях. Высокие потолки, широкие окна, тяжёлые дубовые панели. Над головой медленно вращался большой вентилятор. Стену за письменным столом Андертона украшали старинные карты Луизианы. Вдоль других стен стояли очень красивые застеклённые шкафы из дорогих пород дерева.
— Подлинное произведение искусства, — заметил хозяин кабинета, проследив за моим взглядом. — Работа наших пациентов. Надо сказать, что среди них встречаются весьма талантливые люди.
Мы разместились лицом друг к другу в двух чрезвычайно удобных креслах и, потягивая чай со льдом, принялись рассуждать о тяготах работы в этом, как он говорил, «учреждении».
— Мне лично здесь совсем неплохо, — сказал он после того, как мы добрых четверть часа сотрясали воздух пустыми словами. — В административном здании, где я провожу большую часть времени, обстановка вполне приятная, в чём вы сами, как я надеюсь, могли убедиться.
— Удивительно красивое помещение.
— Люди, придя сюда, испытывают приятное изумление, — лучился удовольствием доктор. — Что касается главного здания, то там совсем иная картина. Настоящий гибрид медицинского учреждения и тюрьмы. Наша главная задача — обеспечить безопасность пациентов и персонала, что, как вы понимаете, создаёт не самую комфортную обстановку.
Вместо слова «обстановка» он употребил французское словечко «амбьянс».
— А сама работа? Она вас удовлетворяет?
Доктор печально кивнул и, бросив на меня взгляд, из которого следовало, что он готов быть предельно откровенным (я не мог избавиться от чувства, что вся эта сцена многократно отрепетирована), со вздохом произнёс:
— Не совсем. Большинство наших пациентов можно разделить на две категории. Часть из них находятся здесь на экспертизе, призванной установить, способны ли они предстать перед судом. А остальные пациенты — это те, кто был оправдан по причине невменяемости.
Увидев моё недоумение, он пояснил:
— Объявлены невиновными в силу того, что являются психически больными людьми. Они невиновны, и их доставили сюда не для наказания, а для лечения. И мы действительно их лечим, однако боюсь, что исцеляются немногие.
— Почему?
— Да потому что заболевание у большинства носит хронический характер — как диабет, например. Мы сдерживаем развитие этой болезни с помощью инсулина и диеты, но полностью излечить её не в состоянии. То же самое можно сказать о шизофрении или биполярном психозе. И это делает нашу работу не слишком благодарной.
— Как это?
— Пока пациенты находятся под наблюдением и регулярно принимают необходимые препараты, они не представляют угрозы ни для себя, ни для других. Но когда больных отпускают — а мы в какой-то момент обязаны их выписать, — мы лишаемся возможности наблюдать за ними и за тем, как они принимают лекарства.
— Это своего рода… условное освобождение?
— В некоторых случаях да, поскольку иногда при выписке выдвигаются определённые условия. Например, им строго предписывается проводить амбулаторное лечение. Но это, если можно так выразиться, — пограничная область, отличная от условно-досрочного освобождения в криминальном смысле. Если больные прекращают амбулаторное лечение или перестают принимать лекарство, мы почти не имеем возможности вмешаться.
— Вы сказали, что обязаны их отпустить…
— И в этом отношении мы обладаем весьма слабыми ресурсами, — печально покачал он головой. — Серьёзным ограничением, например, является примитивная нехватка мест. Когда количество пациентов достигает критического числа, мы стремимся перевести часть из них в категорию так называемых привилегированных больных, поскольку не располагаем достаточным числом служащих, чтобы поддерживать для всех более строгий режим.
— Привилегированные больные?
— Да. Так поступают во многих учреждениях подобного рода. Врачи решают: можно ли выписать больного? Способен ли пациент существовать без постоянного контроля? Сможет ли принимать пищу в обществе других людей или его следует держать в своей комнате? Сможет ли самостоятельно принять душ? Кроме того, без системы поощрения мы просто не в силах добиться хорошего поведения пациентов.
— И высшей формой награды является освобождение.
— Абсолютно верно. И мы должны выписывать людей. Такие решения принимают суды, если мы не можем привести убедительные доказательства того, что пациент серьёзно болен и представляет угрозу как для себя, так и для других лиц. Человек может вести себя антиобщественно и готов совершать разного рода безобразия, но, если он не сумасшедший, мы обязаны выдать ему, фигурально выражаясь, автобусный билет. Поскольку он имеет право на личную свободу даже в том случае, если является мерзким сукиным сыном. — Доктор выдержал паузу и закончил: — Смотри процесс «Фоуш против штата Луизиана».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Но я сразу должен вас предупредить — когда дело дойдёт до съёмок, я хорошенько подумаю.
Я заверил, что он может все отменить, и не упустил случая ещё раз польстить:
— У вас прекрасный тембр голоса. Но до съёмок ещё очень, очень далеко.
— Вот и хорошо, а я пока провентилирую вопрос с вышестоящими органами.
Я ничего не ответил, слушая шелест бумаги на противоположном конце провода.
— Похоже, у меня появится окно в четверг во второй половине дня. Вы не могли бы прибыть сюда, ну, скажем, часика в три?
— Смогу.
— Хорошо. Я дам распоряжение привратнику.
* * *
Аэропорт Луи Армстронга, Новый Орлеан. Подобно всем другим городам Соединённых Штатов, Новый Орлеан сумел успешно погрузиться в коммерцию, о чём свидетельствовали изображения джазовых музыкантов, символов вуду и иллюстраций к празднику «Марди-Гра» на футболках, платках и различной сувенирной дребедени. Изобилие сувениров, связанных с культом вуду, и особенно монет, говорило о том, что я на верном пути. Если мне удастся заставить Пейтона Андертона рассказать о Вермильоне…
Дружелюбная дама за стойкой фирмы «Аламо» поинтересовалась, куда я направляюсь, и спросила, не нужны ли мне дорожные карты.
— В Серный порт, — ответил я.
— Куда-куда?
— Это в округе Плакемайнз.
— Плакемин, — поправила она меня.
Она вернула мне водительские права и кредитку, достала из-под конторки карту и зелёным фломастером отметила на ней мой путь.
— Поезжайте по дороге И-десять, а как только переедете реку, сверните на Двадцать третью. Когда доберётесь до Бель-Шасса, поворачивайте на юг. Шоссе всё время идёт вдоль реки. — Женщина свернула карту, передала её мне и с улыбкой спросила: — Скажите, если можно, зачем вы туда едете? В вашем распоряжении прекрасный город, Страна каджунов и всё такое, а вас несёт в Плакемин. Почему? Похоже, вы прибыли к нам по делам, а не для развлечений, — закончила она, кокетливо склонив голову набок.
— Неужели в Плакемине нет никаких развлечений?
— Нет, если вы не фанат рыбалки. В Плакемин развлекаться не ездят. Кроме нефти, газа и рыбы, у них там ничего нет. Только апельсины. Да к тому же это место наводит страх.
— Страх? Почему?
— Когда-то жители этого округа очень навредили Луизиане в глазах других американцев, если вы понимаете, что я хочу этим сказать. И не думаю, что с тех пор там все сильно изменилось. Поверьте мне. Я наполовину чёрная и ни за что туда не поеду. Нет, сэр, ни за что.
— Но почему?
— Вы слышали что-нибудь о Леандро Пересе?
Я отрицательно покачал головой.
— Ещё недавно он заправлял в том месте… как диктатор, а люди, подобные мне, были рабами. Участие в выборах? Забудьте. Чёрные голосовать не могут. Какое голосование, если ниггеры даже машину водить не способны?! Там… были случаи линчевания. — Она покачала головой, передала мне ключи и добавила: — Ряд седьмой, место двенадцатое.
Когда я, взяв ключи, собрался уйти, женщина сказала:
— Вы не чёрный, но вы — янки, поэтому будьте осмотрительны.
Я обещал соблюдать максимальную осторожность.
— И не забывайте пристёгивать ремень безопасности. Иначе они вам в этом Плакемине устроят весёлую жизнь.
Примерно через час я свернул у Бель-Шасса на юг. Ничего особо страшного, если не считать огромного числа патрульных машин на дороге, я не заметил. Но окружающий ландшафт, надо признать, нагонял тоску. Беспорядочная застройка сменялась апельсиновыми рощами, которые, в свою очередь, уступали место домам. Часть земель была разбита на участки в десять акров, и повсюду торчали рекламные щиты с яркой надписью: «Продаётся». Фирма «Макманшн» осваивала очередной район.
Оставив позади жилые кварталы и места будущей застройки, я оказался на новой скоростной дороге, бегущей через необжитые сельские земли. Время от времени я проезжал скотоводческие фермы и небольшие поселения, названия которых говорили сами за себя: Живой Дуб, Иезуитская Излучина, Миртовая Роща.
Ландшафт никоим образом нельзя было назвать живописным. Вид от реки закрывала высокая дамба, а обращённая к заливу сторона была плоской, как стол. Я знал, что где-то там торчат нефтяные вышки и расположен глубоководный порт, но глазу открывались лишь низкорослые деревья да заросли тростника. И лишь изредка мелькал одиноко стоящий дом. В одном из путеводителей я вычитал, что эта часть Луизианы несколько лет назад сильно пострадала от урагана и старые дома просто смыло.
За окном промелькнули щиты с названиями поселений — Диамант, Весёлый Джек, Магнолия, и наконец я оказался у цели. Серный порт получил своё имя в честь серы, добывавшейся когда-то в районе соляного болота.
В центре городка располагалась заправочная станция с примыкающей к ней лавкой товаров первой необходимости. Напротив заправки стояла городская средняя школа — родной дом (как я вычитал в путеводителе) футбольной команды «Могучие мустанги». Рядом со школой находились публичная библиотека, офис шерифа и Департамент общественных служб. Примерно половина этих почтенных учреждений размещалась в трейлерах.
Я миновал заправочную станцию и, следуя указаниям Андертона, примерно через милю повернул на дорогу № 561 и вскоре заметил крошечный щиток с надписью: «Судебно-медицинское учреждение Серного порта». Проехав по довольно длинной подъездной аллее, я увидел здание госпиталя — уродливый прямоугольник из жёлтого кирпича. Перед этим уродом стоял прекрасный и, видимо, очень старый плантаторский дом с белыми колоннами и верандой. Рядом с домом росли великолепные дубы. От внешнего мира комплекс отделяла высокая ограда из натянутой на столбы проволоки большого диаметра.
Окна сторожки запотели. Сидящий внутри человек неохотно открыл одну из створок и поинтересовался целью моего визита. Я по буквам назвал своё имя, и парень закрыл окно. Я видел, как он изучает записи, водя пальцем по листку бумаги. Найдя моё имя, он тщательно заполнил два ярко-оранжевых пропуска, снова открыл окно и передал мне картонки.
— Один приколите к рубашке, а второй положите на приборную панель. Когда будете уезжать, вернёте мне оба пропуска. — С этими словами он открыл ворота и удалился в своё убежище.
Из раздобытого мной в Интернете жизнеописания доктора Андертона я знал, что ему уже сорок три года, однако благодаря своей круглой детской физиономии и розовой коже он больше походил на юнца, притворяющегося взрослым мужчиной. Даже его усы казались наклеенными для участия в школьной постановке, и я не сомневался, что он отрастил их лишь для того, чтобы выглядеть старше. На нём был летний костюм из лёгкой ткани, а на лице сияла приветливая улыбка.
— Мистер Каллахан! — воскликнул он, с энтузиазмом тряся мою руку. — Рад, что вам удалось нас отыскать.
Я почувствовал, что доктор употребляет какой-то дорогой одеколон.
Он привёл меня в огромную комнату, сумевшую каким-то чудом сохранить изящество и в двадцать первом веке, где её использовали совсем в иных целях. Высокие потолки, широкие окна, тяжёлые дубовые панели. Над головой медленно вращался большой вентилятор. Стену за письменным столом Андертона украшали старинные карты Луизианы. Вдоль других стен стояли очень красивые застеклённые шкафы из дорогих пород дерева.
— Подлинное произведение искусства, — заметил хозяин кабинета, проследив за моим взглядом. — Работа наших пациентов. Надо сказать, что среди них встречаются весьма талантливые люди.
Мы разместились лицом друг к другу в двух чрезвычайно удобных креслах и, потягивая чай со льдом, принялись рассуждать о тяготах работы в этом, как он говорил, «учреждении».
— Мне лично здесь совсем неплохо, — сказал он после того, как мы добрых четверть часа сотрясали воздух пустыми словами. — В административном здании, где я провожу большую часть времени, обстановка вполне приятная, в чём вы сами, как я надеюсь, могли убедиться.
— Удивительно красивое помещение.
— Люди, придя сюда, испытывают приятное изумление, — лучился удовольствием доктор. — Что касается главного здания, то там совсем иная картина. Настоящий гибрид медицинского учреждения и тюрьмы. Наша главная задача — обеспечить безопасность пациентов и персонала, что, как вы понимаете, создаёт не самую комфортную обстановку.
Вместо слова «обстановка» он употребил французское словечко «амбьянс».
— А сама работа? Она вас удовлетворяет?
Доктор печально кивнул и, бросив на меня взгляд, из которого следовало, что он готов быть предельно откровенным (я не мог избавиться от чувства, что вся эта сцена многократно отрепетирована), со вздохом произнёс:
— Не совсем. Большинство наших пациентов можно разделить на две категории. Часть из них находятся здесь на экспертизе, призванной установить, способны ли они предстать перед судом. А остальные пациенты — это те, кто был оправдан по причине невменяемости.
Увидев моё недоумение, он пояснил:
— Объявлены невиновными в силу того, что являются психически больными людьми. Они невиновны, и их доставили сюда не для наказания, а для лечения. И мы действительно их лечим, однако боюсь, что исцеляются немногие.
— Почему?
— Да потому что заболевание у большинства носит хронический характер — как диабет, например. Мы сдерживаем развитие этой болезни с помощью инсулина и диеты, но полностью излечить её не в состоянии. То же самое можно сказать о шизофрении или биполярном психозе. И это делает нашу работу не слишком благодарной.
— Как это?
— Пока пациенты находятся под наблюдением и регулярно принимают необходимые препараты, они не представляют угрозы ни для себя, ни для других. Но когда больных отпускают — а мы в какой-то момент обязаны их выписать, — мы лишаемся возможности наблюдать за ними и за тем, как они принимают лекарства.
— Это своего рода… условное освобождение?
— В некоторых случаях да, поскольку иногда при выписке выдвигаются определённые условия. Например, им строго предписывается проводить амбулаторное лечение. Но это, если можно так выразиться, — пограничная область, отличная от условно-досрочного освобождения в криминальном смысле. Если больные прекращают амбулаторное лечение или перестают принимать лекарство, мы почти не имеем возможности вмешаться.
— Вы сказали, что обязаны их отпустить…
— И в этом отношении мы обладаем весьма слабыми ресурсами, — печально покачал он головой. — Серьёзным ограничением, например, является примитивная нехватка мест. Когда количество пациентов достигает критического числа, мы стремимся перевести часть из них в категорию так называемых привилегированных больных, поскольку не располагаем достаточным числом служащих, чтобы поддерживать для всех более строгий режим.
— Привилегированные больные?
— Да. Так поступают во многих учреждениях подобного рода. Врачи решают: можно ли выписать больного? Способен ли пациент существовать без постоянного контроля? Сможет ли принимать пищу в обществе других людей или его следует держать в своей комнате? Сможет ли самостоятельно принять душ? Кроме того, без системы поощрения мы просто не в силах добиться хорошего поведения пациентов.
— И высшей формой награды является освобождение.
— Абсолютно верно. И мы должны выписывать людей. Такие решения принимают суды, если мы не можем привести убедительные доказательства того, что пациент серьёзно болен и представляет угрозу как для себя, так и для других лиц. Человек может вести себя антиобщественно и готов совершать разного рода безобразия, но, если он не сумасшедший, мы обязаны выдать ему, фигурально выражаясь, автобусный билет. Поскольку он имеет право на личную свободу даже в том случае, если является мерзким сукиным сыном. — Доктор выдержал паузу и закончил: — Смотри процесс «Фоуш против штата Луизиана».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71