— Не…
— Морис Шевалье и Гермиона Джингольд пели замечательную песню: “Я хорошо это помню.” Их персонажи, по действию, являлись бывшими любовниками, вспоминающими при встрече: “Мы ходили туда”, “Нет, по-моему, сюда”, “Ты носила то платье”, “Да нет, вот это”, “Ах, да, как же, помню прекрасно”. Но они ничего не помнили. Нет, я понимаю, что песенка была о том, что старость — не радость, и поневоле за столько времени все забывается. Но боюсь, все мы тоже не намного отстаем от этих стариков. Существует огромное количество специфических деталей. Их больше, чем мы можем себе представить. У нас с доктором Уайнбергом есть довольно сентиментальная традиция. Каждую субботу, вечером, если мы не на дежурстве или нет вызовов, вместе с нашими женами смотрим какой-нибудь фильм, а затем идем ужинать. После всех недельных стрессов нам хочется хоть как-то развлечься. Вчера Макс милостиво припомнил фильм, который мы смотрели вчетвером. “Но, Макс, — сказал ему я, — этот фильм я смотрел по кабельному телевидению, никак не в кинотеатре.” “Да нет, же, — продолжал настаивать он, — мы вчетвером видели его в городе”. “Прекрати, — отвечал я. — Я вообще на той неделе сидел на конференции. Ты с нашими женщинами ходил в кино без меня.” Спросили жен, но они не смогли припомнить ничего конкретного. И так до сих пор не выяснили, кто же из нас прав.
— Ну, разумеется, — сказал Сэвэдж. — Вы только что сами сказали, что короткая память долго в голове не держится.
— Но где заканчивается короткая и начинается долгосрочная память? И как убедиться в том, что долгосрочная память действительно продолжается? Главный вопрос — в ограниченности сознания. Мы способны помнить только в том случае, если способны запоминать. То, что нами забыто, не имеет субстанции. Мы не можем понять то, что по-настоящему забыто… Опишите нам будущее.
— Не могу. Его не существует. — Пожал плечами Сэвэдж.
— Как и прошлого, хотя память оставляет нам иллюзию того, что оно на самом деле есть — в нашем мозгу. Мое мнение таково: после того, как воспоминания закодированы в мозгу, они вовсе не остаются неизменными. Я считаю, что они меняются, причем постоянно, и различные детали прибавляются, убираются и передвигаются с одного места на другое. В результате каждый из нас создает свою версию прошлого. Несоответствия обычно незначительны. Ну, в самом деле, разве имеет какое-нибудь значение тот факт, смотрели мы с Максом фильм раздельно или вместе? На самом же деле различия имеют решающее значение. У Макса как-то раз была пациенткой одна невротичка, с которой в детстве очень скверно обращался отец. Издевался над ней. Так вот, она придала своей юности возвышенный характер, и создала в воображении совершенно идиллические картинки жизни с добрым, нежно любящим ее отцом. Чтобы вылечить невроз. Максу пришлось разрушить фальшивые воспоминания и открыто признать все те кошмары, которые она пережила в детстве.
— Фальшивая память, — сказал Сэвэдж. — Жамэ вю. Но наша фальшивая память создана отнюдь не психологическими проблемами. Снимки мозга указывают на то, что нечто было введено хирургическим путем и это нечто создает в мозгу совершенно иную реальность. Такое возможно?
— Если вы хотите узнать, смог бы я сделать нечто подобное, то ответом будет — нет. Ни я, ни другие известные мне нейрохирурги не смогли бы такого сделать. Но существует ли подобная возможность? Да. Теоретически. Но даже если бы я знал, как это совершить, я бы не стал этого делать. Название данной области — психохирургия. Она видоизменяет сущность, личность и — за исключением нескольких случаев — иссечение мозговой ткани для прекращения у больного эпилептических припадков или лоботомия для прекращения саморазрушительных импульсов — она является крайне неэтичной областью медицины.
— Но теоретически как бы вы ее сделали? — спросила Рэйчел.
Сантицо явно не хотелось говорить.
— Пожалуйста.
— Я превозношу свое любопытство как врача, но иногда, поступая вроде бы вопреки своей природе, отказываюсь изучать любопытнейшие церебральные феномены. При необходимости я вживляю в мозг пациента электроды. Да. И прошу людей описывать то, что они чувствуют.
— Подождите, — прервал его Акира. — Как же они могут описывать ощущения, если у них обнажены мозги? Они же находятся в бессознательном состоянии.
— Ах, да, — вздохнул Сантицо. — Я чересчур увлекся и забыл о том, что вам многое неизвестно. Привык, понимаете, что обычно такие проблемы мы обсуждаем лишь в кругу своих, нейрохирургов. Вы, видимо, считаете, что обнажить мозг — значит то же самое, что и обнажить сердце. Я напомню вам свою предыдущую ремарку: мозг — то есть наш рецептор чувств — сам по себе чувствительного рецептора не имеет. Он не чувствует боли. И, используя местную анестезию для того, чтобы боль не распространялась далее определенного участка, я могу удалить довольно солидный кусок черепной коробки и обнажить величайшую из тайн природы. Введя в мозг пациента электрод, я могу заставить его чувствовать запах несуществующих апельсинов. Заставить услышать музыку своего далекого детства. Чувствовать, что он ест яблоко. Заставить его кончить. Таким образом, манипулировать чувствительными рецепторами, пока он не решит, что плывет в лодке, что в лицо ему светит солнце, ветер развевает волосы, он слышит грохот разбивающихся волн, и что это его давнишняя мечта — австралийский Большой Барьерный Риф, встречу с которым он пережил во время отпуска несколько лет назад.
— Но будет ли пациент помнить те иллюзии, которые вы ему внушили? — спросила Рэйчел.
— Разумеется. Точно так же, как и любую другую конкретную операцию.
— Таким образом, это объясняет нам, что именно это произошло, — сказал Сэвэдж.
— С вами и вашим другом? Ничего подобного, — отозвался Сантицо. — Я вам только что описал активизацию памяти пациента с помощью электронной стимуляции различных нейронов. У вас же идут воспоминания о событиях, вообще…
— …никогда не происходивших, — закончил фразу Акира. — Тогда почему мы их помним?
— Я же вам сказал, что все это голая теория, — продолжил Сантицо. — Но если бы я обнажил левую височную долю вашего мозга… и простимулировал нейроны электродами… если бы подробнейшим образом описал, что вы должны будете вспомнить, показал бы вам пленку, на которой все было запечатлено, или, что еще лучше, заставил бы нанятых актеров разыграть фиктивные события… если бы накачал вас амфетаминами для того, чтобы процесс запоминания прошел быстрее… а по окончании всего этого с помощью электрода запаял кое-какие нейроны, чтобы воспоминания об операции начисто стерлись… тогда бы вы помнили то, чего никогда не происходило, и забыли о настоящих событиях.
— Так нам устроили промывание мозгов?
— Нет, — покачал головой Сантицо. — Промывание мозгов — довольно грубое выражение, и впервые появилось во время войны в Корее. Оно применяется для описания процесса, когда пленника вынуждают согласиться с глубоко противными ему политическими убеждениями. Методология разработана в СССР и базируется на теориях Павлова о стимуле и реакции на него. Подвергните пленника непрекращающимся пыткам, опустите его в пучину боли, сломайте его дух, а затем предложите награду, если он согласится предать свою горячо любимую страну. Как мы знаем, некоторые не смогли противостоять пыткам. Но что самое странное и чудесное — большинство справилось с бедой. Особенно когда к павловской теории обработки добавлялись психосуттестивные наркотики. Но если вы просмотрите сводки новостей из далеких пятидесятых, то увидите, что пленников, которых обрабатывали подобным образом, всегда можно было отличить от остальных, потому что они и выглядели как обрабатываемые. Изможденные лица. Трясущиеся руки. Остекленелые глаза. И их признания в совершенных военных преступлениях казались неубедительными. Ни у одного из вас подобных симптомов не наблюдается. Вы напуганы — да, это видно. Но вы дееспособны. Никаких внешних проявлений. Совершенно здоровые во всех отношениях личности. Не собираетесь сдаваться и оставлять свою профессию. Нет, обработке вас не подвергали. Проблема ваша устремлена отнюдь не в будущее. Вас не программировали для совершения каких бы то ни было поступков в будущем. Что-то произошло в вашем прошлом. Или не произошло. А что произошло на самом деле — этого вы не помните.
— Но зачем с нами все это сделали? — спросил Сэвэдж.
— Зачем? Единственное, что приходит в голову…
Тренькнул телефон. Сантицо схватил трубку.
— Алло? — Внезапно он напрягся, вслушиваясь в голос на другом конце провода. Лицо его помрачнело. — Сейчас буду.
Он положил трубку.
— Несчастный случай. Мне нужно бежать в операционную. — Встав, он повернулся к книжной полке. — Вот вам. Несколько стандартных текстов. “Программы мозга” Юнга. “Психология памяти” Бэдделея. “Память, закрепление образов и мозг” Хорна. Изучите. Завтра позвоните моей секретарше. Она подберет нам время для встречи. Мне действительно пора.
И Сантицо быстро направился к двери. Акира выскользнул из кресла, в котором сидел.
— Но вы начали объяснять, что думаете…
— Зачем все это с вами проделали? — Сантицо обернулся. — Ничего не могу придумать. Я хотел лишь сказать, что единственный, кто мог бы ответить на ваш вопрос, это тот, кто делал вам операцию.
6
Им удалось получить номер в гостинице неподалеку от больницы. Заходящее солнце закрывали облака смога. После заказа — рыба и рис — для Акиры, по бифштексу с жареной картошкой — для Сэвэджа и Рэйчел — каждый из них взял по книге и в полном молчании сели читать.
Когда прибыла еда, они отложили тексты и решили использовать то, что Сэвэдж называл “подзаттравкой” для обсуждения.
— Мне очень трудно свыкнуться с медицинскими терминами и понять, что именно они означают, — сказал Акира. — Очень неприятно в этом сознаваться, но мое знание английского, боюсь, имеет свои пределы.
— Нет, — возразила Рэйчел, — твой английский идеален. Могу с чистой совестью признаться, что эти термины для меня самой звучат по-японски.
— Комплимент принят. Ты очень добра. Аригато, — ответил Акира.
— Это означает.?..
— Спасибо.
— А как мне ответить? Каков эквивалент.?..
— “Всегда пожалуйста”? Очень простой. Домо аригато. Очень приближенный и грубый перевод — “большое спасибо.”
— Прекрасно, — посветлела Рэйчел. — Домо аригато.
Несмотря на стоящую в глазах печаль, Акира улыбнулся.
— Итак, — встрял Сэвэдж, — пока вы двое упражнялись в любезностях и пополняли культурный запас…
— Не будь занудой, — оборвала его Рэйчел. Сэвэдж пронзительно взглянул на нее, восхитился ею и не смог подавить улыбку.
— Видимо, я действительно им стал. Но, как мне кажется, какую-то часть моей книги я все-таки понял, и она меня сильно напугала.
Рэйчел с Акирой обратились во внимание.
— Память оказалась более сложной штукой, чем я предполагал. И не только из-за того, что никто так и не понял, каким образом мозговые нейроны удерживают и накапливают информацию, но что меня действительно испугало, так это смысл значения способности запоминать. — В голове начал пульсировать огненный шар. — Память мы считаем ментальной записью прошлого. Но вся беда в том, что — по определению — прошлого не существует. Это фантом того, что обычно называют настоящим. И это касается не только прошлого года, прошлого месяца или вчерашнего дня. Но и того, что произошло двадцать минут назад. Мгновение назад. То, что я говорю, уже является прошлым, так как отпечаталось в нашей памяти.
Рэйчел с Акирой молча слушали.
— В этой книге изложена теория о том, что когда мы видим яблоко, падающее с яблони, слышим как оно опускается на землю, поднимаем его, нюхаем или кусаем, то не переживаем все эти события одновременно с ощущениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79