— Тогда почему я так плохо себя чувствую?
— Потому что он может за тобой вернуться.
— Пусть себе, — фыркнул Сэвэдж. — Я круче.
— Для гайдзина ты благороден.
— Но вы? — Сэвэдж повернулся. — Наше дело еще не закончено. Отказываюсь верить в то, что вы не знали…
— Что Акира работал на японскую разведку? — старик кивнул. — И правильно делаешь.
— И вы знали, что намеревается делать Шираи! Знали, что мы с Аккрой должны были умереть! — Ради Японии.
— Гири, — сказал Сэвэдж. — Благодарите бога за гири. Я ведь обещал действительно серьезно. Что если вы позволите уйти этому ублюдку, я буду вашим вечным должником. Иначе…
— Попытался бы меня убить?
Таро усмехнулся.
— Точно. — Заряженный вселенской злобой, Сэвэдж преодолел слабость, нажал на парализующий нерв на шее Таро и приставил острие ножа к яремной вене. — Ваша беда в самоуверенности. Ведь даже гайдзин может быть…
— Достойным противником. Примите мое уважение, Сэвэдж-сан.
— И слово, что не последует ответной вражды? Гири?
— Да, — лицо Таро еще более сморщилось. — Гири. Дружба. Верность. Обязательство. Что еще остается? Во что еще можно верить?
— В любовь, — Сэвэдж опустил нож. — Что вы сделали с телом Акиры?
— Оно было сожжено. Урна с пеплом стоит в моей комнате. Но японская разведка не узнает о его смерти. Расследование было бы самоубийством. Для всех нас.
— Можно мне ее забрать? — спросил Сэвэдж.
— Урну с пеплом?
— Если погребение должно остаться тайным, мы с Эко знаем, что делать.
Таро долго смотрел на Сэвэджа. А затем поклонился.

Праздник мертвеца
Еще до того, как Акира привез Сэвэджа с Рэйчел в Японию, он объяснил им тонкости поведения богами рожденного народа. В том числе упомянул и о летнем ритуале, известном как Пиршество Фонарей, или Праздник Мертвых. В течение трех дней курятся благовония, произносятся молитвы, готовится погребальная пища, в общем, японцы повинуются синтоистским обрядам почитания умерших. Несмотря на то, что стояла осень, а не лето, Сэвэдж подчинился правилам. Ему казалось, что Акира не будет против. После трех дней безупречных поклонений они с Рэйчел сидели, обнявшись, в саду за домом Акиры.
Их окружала ночь.
Но на лицах отражалось сияние.
Потому что Сэвэдж поставил фонарь рядом с прудом. Весь день он вычерпывал воду, спуская из пруда, зараженную кровью убийцы.
Затем наполнил водоем заново, и снова осушил его.
И снова наполнил.
И снова осушил.
Опять почистил его, намереваясь изгнать из него даже воспоминание о нечистотах.
Наконец Сэвэдж решил, что больше ритуалу ничего не помешает, зажег спичку и от нее фонарь.
— Боже, как жаль, что его нет в живых, — сказал Сэвэдж. Языки пламени отражались на его лице.
— Да, — сказала Рэйчел. — Мне тоже.
— У него были такие печальные глаза.
— Потому что он был человеком из другого времени.
— “Черные корабли” коммодора Перри. Акира был самураем. Он принадлежал времени, когда самураи не принадлежали к когорте бандитов, а Америка испортила народ Акиры. Ты знаешь, — он повернулся и поцеловал ее, — перед смертью он назвал меня…
Сэвэдж сглотнул спазм. И чуть не подавился подступившими к глазам слезами.
— Назвал меня… о Господи…
Рэйчел обняла его.
— Говори.
— Своим другом.
— Так он и был твоим другом.
— Понимаешь ли ты, каких усилий, какого самопожертвования потребовали от него эти слова? Всю свою жизнь он ненавидел американцев. Из-за Хиросимы. Нагасаки. “Черных кораблей”. Залива Иокогамы. Акира жил в другом веке. В том, когда Япония была еще чистой.
— Она была чистой всегда, — сказала Рэйчел. — И всегда останется чистой. Потому что, если Акира… если он, обычный гражданин этой страны… тогда — это великая нация. Потому что он понимал, что такое честь.
— Но он мертв.
— Потому что понимал.
Сэвэдж поцеловал ее, и пламя лампы взметнулось вверх.
— Я все думаю…
— О чем?
— Об Америке. Нашей гражданской войне. Перед войной мы сделали из Юга легенду. Великолепные дворцы. Благородство.
— Но были и рабы, — сказала Рэйчел.
— Я именно об этом, — кивнул Сэвэдж. — Миф. Иногда легенда затмевает правду, скрывает безобразие, и становится реальностью.
— Типа дезинформации?
— Или памяти. Но память — это ложь. И я это понял. Настоящее — вот что имеет значение. И надежда.
Фонарь разгорелся сильнее.
— Не любовь? И не будущее? — спросила Рэйчел.
— Разве надежда состоит не в этом?
— А прошлое?
— Акира, наверное, ненавидел прошлое. Токугавский Сегунат. То, что я о нем узнал, убедило меня в том, что Токугава был фашистом. Жесткая система контроля. Сегун приказал даймио, тот — самураю… Акира страстно желал изменить настоящее.
— А чего желаешь ты?
— Тебя.
Пламя в фонаре достигло высшей точки и стало уменьшаться.
— В Греции, после того, как мы тебя спасли, я спросил Акиру о том, сможем ли мы стать друзьями… Но он отказался от моего предложения.
— Из-за прошлого. Ведь он был закодирован. А ты… — Гайдзин.
— Но он тебе нравился.
— Да.
— Я должна взревновать?
— Нет. Наша приязнь была совершенно иного свойства.
— Стану ли я заменителем?
— Нет, — Сэвэдж выпрямился. — Ты — единственная в своем роде. Тебя я буду всегда боготворить.
— Всегда?
— Я знаю, что ты хочешь сказать.
— Не стоит быть таким самонадеянным. — Рэйчел нахмурилась.
— “Авраам…” и далее по цитате.
Тут Рэйчел улыбнулась.
— Ты действительно это знал.
— Так что нам делать? — спросил Сэвэдж. — Хэйли, конечно, ни в чем не признался, но твой муж был частью этой задумки.
— Что? — Рэйчел побледнела.
— Именно так. Акира и я. Нас обоих послали на Миконос. Чтобы во время твоего спасения мы увидели друг друга. Япония ради Японии. Очень мило. Но Японии необходима нефть. А это означает корабли. Думаю, твой муж заключил сделку, чтобы ему отдали это дело на откуп. Вот почему нас с Акирой отослали на Миконос. Так как твой муж был вовлечен в заговор, его усадьба была идеальным местом для нашей с Акирой встречи.
— Выходит, он избивал и насиловал меня по политическим мотивам?
— Из того, что мне известно, я думаю, он делал это…
— Ох, — только и сказала Рэйчел и крепко прижалась к Сэвэджу.
— Потому что ему это нравилось. Награда за еще не завершенное дело.
— Итак…
— Я думаю.
— О чем?
— О том, что я должен его убить. Иначе он от нас не отстанет.
Рэйчел в гневе замотала головой.
— Что такое? — спросил Сэвэдж.
— Хватит убийств! Их и так было чересчур много! До черта!
— Но он — очень гордый человек.
— Мы — тоже.
— И каким будет ответ?
— Ты упоминал о пляже возле Канкуна.
— Где я хотел…
— Заняться со мною любовью?
— Если честно, мне хотелось заняться этим сейчас.
— Несмотря на скорбь?
— Из-за нее. В память о… празднуя… продолжение жизни… Это все, что у нас есть. Ни прошлого, ни будущего. Насколько я понял, прошлое мое лживо. И ложь я предпочту правде. А будущее?..
— Вера.
— Которая абсурдна.
— Но я ее люблю.
— А я люблю тебя.
Пламя фонаря съежилось. Близость воды его убивала.
— Я буду помнить о тебе, Акира, твое коми — в ветре и дожде, — сказал Сэвэдж.
Они обернулись и увидели кланяющуюся Эко. Сэвэдж с Рэйчел поклонились в ответ. И повернулись к аккуратно уложенному песку дзен-будзисткого сада, который годами аранжировал отец Акиры, а его сын хотел завершить после смерти отца.
Но ни один человек не может выполнить своей заветной мечты.
Но когда Сэвэдж смотрел на тщательно разровненную площадку, которую попытался воссоздать после покушения, он печально улыбнулся, чувствуя, что его глаза также темны, как глаза Акиры.
Потому что пепел Акиры был рассеян.
И разровнен с песком.
Единение с природой.
— Я знаю… уверен, — сказал Сэвэдж, — в том, что он покоится с миром.
— А как же мы? — спросила Рэйчел.
— Ты?..
— Что?
— …выйдешь за меня замуж?
— Боже мой, Сэвэдж, да я до сих пор замужем, и этот сукин сын все еще нас преследует.
— Доверься мне. Нам ведь не нужна официальная церемония. Просто частным образом… Ты и я…
— Прямо сейчас?
— Еще бы. — Он поцеловал ее. — Я обещаю любить, уважать и заботиться о тебе.
— Звучит восхитительно.
— И последнее обещание. — Он поцеловал ее еще раз.
— Какое?
— Защищать.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79