.. — поджав губы, сказал он, пытаясь угадать возраст попутчика. — Тебе двенадцать. Первый ученик?
У Скотта першило в горле от дыма сигары.
— Первый, — ответил он. — Осторожно!
Мужчина выровнял машину и, перестав смеяться, еще раз рыгнул.
— Неиспорченный возраст. Время еще не загубленных надежд. Вот так, дружище. — Его мощная рука упала Скотту на ногу и сжала ее. — Двенадцать, двенадцать лет. Опять стать двенадцатилетним — вот было бы здорово.
Скотт с трудом пытался вытащить ногу из тисков. Мужчина еще раз сдавил ее и затем опять взялся рукой за руль.
— Эх... Да-а-а... Еще раз впервые переспать... — Губы его скривились в презрительной гримасе. — Ну, это как впервые станцевать рок или впервые на чем-нибудь проехаться.
— Я могу выйти в... — начал было Скотт, увидев впереди открытую бензоколонку.
— Но эти женщины, они такие склочные, — убежденно произнес мужчина. — Настолько склочные, что доймут самого спокойного. — И он опять уставился на Скотта заплывшими жиром глазками. — Ты-то будешь жениться, дружище?
Только сейчас Скотт вдруг обратил внимание на измятый темный костюм соседа.
«Если бы я за эти дни не разучился смеяться, — подумал Скотт, — я бы сейчас захохотал».
— Нет, — ответил он. — Послушайте, можно мне выйти_
— Мудрое, благородное решение, — откликнулся здоровяк. — Слышу достойного, приличного человека Эти женщины... — Он уставился широко раскрытыми глазами в лобовое стекло. — Чтоб их всех поразил рак! Они разрушают исподтишка, бьют без промаха, они... О пророк, скажи всю правду! Ужасные создания. — Мужчина покосился на Скотта, смеясь, рыгая и икая одновременно. — Эй, мальчик!
— Мистер, я выйду здесь.
— Я повезу тебя во Фрипорт, мой мальчик, — заявил мужчина. — Нас ждет Фрипорт! Страна веселья и неожиданных утех! Аркадия местных хлыщей и прощелыг! — Мужчина посмотрел на Скотта в упор. — Тебе девчонки-то нравятся, дружище?
Вопрос застал Скотта врасплох. Все это время он не придавал серьезного значения пьяному монологу соседа. Но этот вопрос произвел на него такое сильное впечатление, что, когда он взглянул на мужчину, тот вдруг показался ему еще крупнее.
— Но я живу не во Фрипорте, — сказал Скотт. — Я...
— Он р-робок! — Хриплое хихиканье здоровяка вдруг перешло в рычание. — О робкая юность, любовь моя. — Его рука опять легла Скотту на ногу. Скотт поднял взгляд на мужчину, и лицо его вытянулось. В нос ударял густой запах виски и дым сигары. Кончик сигары то разгорался, то потухал... разгорался и потухал...
— Я выхожу здесь, — решительно произнес Скотт.
— Ладно тебе, паренек, — возразил здоровяк, следя одновременно за дорогой и за Скоттом. — Ночь еще юна. Правда, время детское: едва перевалило за девять. И потом, — продолжал он сладким голосом, — у меня в холодильнике ждет тебя аж целый килограмм мороженого. Не порция какая-то, а...
— Пожалуйста, выпустите меня здесь!
Через штанину Скотт чувствовал горячую руку мужчины. Он попытался отодвинуть от него ногу, но ничего из этого не вышло. Сердце от испуга забилось часто-часто.
— Ну, успокойся, дружище, — сказал мужчина. — Мороженое, торт под веселую похабщину — чего еще могут ожидать от вечера два странника, как мы с тобой? А?
Рука мужчины сжала ногу Скотта так, что тому стало не по себе.
— Ой! — вскрикнул Скотт, морщась от боли, и уже более низким голосом добавил: — уберите руку!
Мужчина переменился в лице, услышав в голосе Скотта раздражение взрослого человека и решимость дать отпор.
— Остановите, пожалуйста, машину, — произнес Скотт гневно. — Осторожно!
Водитель резко отвернул машину от обочины.
— Не волнуйся, малыш, — сказал он, выдав голосом свое возбуждение.
— Я хочу выйти! — У Скотта уже тряслись руки.
— Мой милый мальчик, — заговорил мужчина неожиданно жалостливым голосом, — если бы тебе были знакомы, как мне, унылое одиночество и...
— Останови машину, черт возьми!
Выражение лица соседа стало суровым, и он рявкнул:
— Как ты разговариваешь со старшим, грубиян!
Вдруг он отдернул правую руку и отвесил Скотту такой шлепок, что того отбросило к дверце.
Скотт быстро выпрямился, охваченный паническим страхом при мысли, что сил у него не больше, чем у мальчишки.
— Дружок, прости меня, — тут же пробормотал мужчина, икая. — Я больно тебя ударил?
— Я живу за следующим поворотом, — напряженным голосом проговорил Скотт. — Остановите здесь, пожалуйста.
Мужчина вырвал изо рта сигару и бросил ее на пол.
— Я обидел тебя, — плаксиво сказал он. — Я обидел тебя непристойными словами. Пожалуйста, прости меня. Посмотри на то, что за этими словами, под этой маской веселости. За ними — черная печаль, полное одиночество. Ты это понимаешь, дружище? Ты еще молод, и ведомы ли тебе мол...
— Мистер, я хочу выйти, — сказал Скотт голосом ребенка, полусердитым, полуиспуганным.
И самым ужасным было то, что Скотт уже сам не мог понять, играл ли он или это было искреннее чувство. Мужчина свернул к обочине шоссе.
— Что ж, тогда покинь меня. — Он тяжело вздохнул. — Ты ничем не отличаешься от всех остальных, ты такой же, как все.
Дрожащими руками Скотт открыл дверцу машины.
— Доброй ночи, мой милый принц, — с горечью произнес здоровяк, пытаясь найти в темноте машины руку Скотта. — Доброй ночи тебе, и пусть твой ночной покой наполнится самыми добрыми сновидениями... — Хриплая икота прервала его прощальную речь. — А я поеду дальше — голодный, холодный... опустошенный. Ты не поцелуешь меня один раз? На прощанье, на...
Но Скотт уже выскочил из машины и побежал прямо к автостанции, которую они только что проехали. Мужчина, повернув свою большую голову, смотрел назад, на убегавшего от него во все лопатки мальчика.
Глава 7
Раздавался глухой стук: как будто кто-то долбил молотком по дереву; как будто какой-то учитель, пытаясь казаться спокойным, барабанил огромным ногтем по классной доске. Этот стук тяжело отдавался в спящем мозгу. Скотт зашевелился на кровати и перевернулся на спину, судорожно разбросав руки. Тут-тук-тук. Скотт застонал. Затем слабо приподнял руки и снова их уронил. Тук. Тук. Уже в полудреме он раздраженно заворчал.
Вдруг капля воды разбилась о его лицо.
Захлебываясь и пытаясь откашляться, Скотт подскочил на губке. Наверху раздавалось хлюпанье воды. Еще одна капля задела его плечо.
— Что это?
Заспанным рассудком он пытался понять, где находится и что с ним происходит. Широко раскрытые испуганные глаза бегали, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь. Тук! Тук! Казалось, гигантский кулак обрушивается на дверь. Или нет: ужасных размеров молоток стучит по кошмарно огромной кафедре в чудовищно просторном зале суда.
Сон слетел. Скотт чувствовал, как вздрагивает грудь под ударами отчаянно бьющегося сердца.
— Боже праведный, — пробормотал он и перекинул ноги через край губки.
Они погрузились в тепловатую воду.
Ахнув от неожиданности, Скотт дернулся и закинул ноги обратно на губку. Ему казалось, что удары раздаются все чаще и чаще. Тук-тук-тук! Дыхание перехватило. Боже, что это...
Морщась от сотрясения, производимого в голове стуком, Скотт опять спустил ноги со своей импровизированной кровати и погрузил их в теплую воду. Торопливо встал, затыкая изо всех сил пальцами уши. Тук, тук, тук! Скотту казалось, что он стоит внутри барабана, по которому кто-то с неистовством стучит огромными палочками. Хватая воздух ртом, пошатываясь, он двинулся к краю крышки коробки, но поскользнулся на неверной поверхности мокрого пола и, ударившись со всей силы правым коленом о цемент, закричал от боли. Со стоном поднялся на ноги и тут же снова поскользнулся.
— Чертов пол! — взорвался Скотт, но едва услышал себя в почти оглушающем шуме.
В бешенстве он уперся ногами в пол, встал, поднял край крышки и проскользнул под ним наружу. Опять поскользнулся и упал, сильно стукнувшись о пол локтем. Острая как нож боль пронзила руку. Скотт вскочил, но капля воды тяжело хлопнулась ему на спину, и он снова растянулся на полу. Изгибаясь, как выброшенная на берег рыба, Скотт вдруг увидел, где протекает водогрей.
— Боже мой, — промычал он, морщась от боли в колене и локте.
Скотт встал, глядя на то, как разбиваются о крышку коробки и цементный пол капли воды. Теплая вода стекала по его лодыжкам. Он увидел еще один водопад, меньше первого, низвергавшийся с края цементной приступки и брызгами рассыпавшийся по полу погреба.
Долгое время Скотт стоял в нерешительности, глядя на падающую воду и чувствуя, как к телу прилипает теплый, намокший халат.
И вдруг из груди его вырвался крик:
— Печенье!
Он стремглав бросился обратно к крышке, скользя по полу и с трудом удерживаясь на ногах. Поднял крышку за один край, едва устоял и, поскальзываясь на каждом шагу, подтащил ее к кровати и опустил сверху. Сделав это, он бросился бежать по губке. Под ногами хлюпала, вырываясь из разбухших пор, вода.
— Нет!
Он не мог поднять наверх отяжелевший от воды пакет. С перекошенным от страха и ярости лицом, Скотт разрывал пакет, и мокрая бумага расползалась под его руками как салфетка. Светло-серая масса, в которую слиплись набухшие от воды кусочки печенья, поразила его своим видом. Он зачерпнул ее ладонью и почувствовал, как она тягуче потекла скисшей овсяной кашей. С проклятьями стряхнул с пальцев капающую массу, и та, перелетев через край приступки, рассыпалась полусотней вязких, серого цвета капелек.
Скотт встал коленками на губку, не обращая никакого внимания на лившуюся на него отовсюду воду. Его взгляд был прикован к кучке кусочков печенья; от ненависти к преследовавшему его року губы сжались в одну тонкую бескровную полоску.
— Что толку? — бормотал он, резко сжав кулаки. — Что толку? — Капля воды упала прямо перед ним, и Скотт с яростью обрушил на нее кулак. Потеряв равновесие, он свалился на губку лицом вниз. Под тяжестью его тела ноздреватая поверхность губки продавилась, и снизу в Скотта ударили потоки воды.
Трясясь от ярости, он перепрыгнул на приступку и крикнул, не понимая, к кому именно обращает свой гневный выкрик:
— Вам не удастся сломить меня!
Скотт стиснул зубы, и в следующем его выкрике прозвучали непреклонность воли и вызов року:
— Вам не удастся сломить меня!
Он загреб пригоршни сырого печенья и высыпал его в сухом безопасном месте — на черной нижней полке водогрея.
«На что годится сырое печенье?» — спросил рассудок.
— Оно высохнет! — ответил Скотт.
«Оно раньше сгниет», — не унимался рассудок.
— Заткнись! — прорычал Скотт и подумал: «Боже».
Затем скатал, как снежок, шарик печенья и швырнул его о стенку водогрея. Шарик расползся по металлу.
Вдруг Скотт засмеялся. Неожиданно все, что произошло в последние минуты, показалось ему уморительно смешным: он, ростом в четыре седьмых дюйма, в халате, похожем на мешок, стоит по щиколотку в теплой воде и бросает в водогрей шарики из мокрого печенья. Откинув назад голову, он разразился громким смехом, потом сел в теплую воду и принялся бить по ней ладонями, поднимая вокруг целые фонтаны брызг. В конце концов Скотт стащил с себя халат и голышом растянулся во весь рост в теплой воде. «Ванна! Я принимаю чертову утреннюю ванну», — пронеслось в голове.
Спустя некоторое время Скотт встал и вытерся еще сухим в некоторых местах платком, обмотанным вокруг губки. Затем выжал халат и повесил его сушиться.
— У меня болит горло, — сказал Скотт сам себе. — Ну и что? Придется подождать ему своей очереди.
Он сам не смог бы объяснить, почему ему вдруг стало так весело, что заставило его отдаться глупому развлечению. Без сомнения, положение было плачевным, и Скотт догадывался, что, когда человеку становится совсем уж тяжело, он смотрит вокруг совершенно другими глазами, он замечает множество глупостей и нелепиц и либо смеется, либо впадает в сарказм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
У Скотта першило в горле от дыма сигары.
— Первый, — ответил он. — Осторожно!
Мужчина выровнял машину и, перестав смеяться, еще раз рыгнул.
— Неиспорченный возраст. Время еще не загубленных надежд. Вот так, дружище. — Его мощная рука упала Скотту на ногу и сжала ее. — Двенадцать, двенадцать лет. Опять стать двенадцатилетним — вот было бы здорово.
Скотт с трудом пытался вытащить ногу из тисков. Мужчина еще раз сдавил ее и затем опять взялся рукой за руль.
— Эх... Да-а-а... Еще раз впервые переспать... — Губы его скривились в презрительной гримасе. — Ну, это как впервые станцевать рок или впервые на чем-нибудь проехаться.
— Я могу выйти в... — начал было Скотт, увидев впереди открытую бензоколонку.
— Но эти женщины, они такие склочные, — убежденно произнес мужчина. — Настолько склочные, что доймут самого спокойного. — И он опять уставился на Скотта заплывшими жиром глазками. — Ты-то будешь жениться, дружище?
Только сейчас Скотт вдруг обратил внимание на измятый темный костюм соседа.
«Если бы я за эти дни не разучился смеяться, — подумал Скотт, — я бы сейчас захохотал».
— Нет, — ответил он. — Послушайте, можно мне выйти_
— Мудрое, благородное решение, — откликнулся здоровяк. — Слышу достойного, приличного человека Эти женщины... — Он уставился широко раскрытыми глазами в лобовое стекло. — Чтоб их всех поразил рак! Они разрушают исподтишка, бьют без промаха, они... О пророк, скажи всю правду! Ужасные создания. — Мужчина покосился на Скотта, смеясь, рыгая и икая одновременно. — Эй, мальчик!
— Мистер, я выйду здесь.
— Я повезу тебя во Фрипорт, мой мальчик, — заявил мужчина. — Нас ждет Фрипорт! Страна веселья и неожиданных утех! Аркадия местных хлыщей и прощелыг! — Мужчина посмотрел на Скотта в упор. — Тебе девчонки-то нравятся, дружище?
Вопрос застал Скотта врасплох. Все это время он не придавал серьезного значения пьяному монологу соседа. Но этот вопрос произвел на него такое сильное впечатление, что, когда он взглянул на мужчину, тот вдруг показался ему еще крупнее.
— Но я живу не во Фрипорте, — сказал Скотт. — Я...
— Он р-робок! — Хриплое хихиканье здоровяка вдруг перешло в рычание. — О робкая юность, любовь моя. — Его рука опять легла Скотту на ногу. Скотт поднял взгляд на мужчину, и лицо его вытянулось. В нос ударял густой запах виски и дым сигары. Кончик сигары то разгорался, то потухал... разгорался и потухал...
— Я выхожу здесь, — решительно произнес Скотт.
— Ладно тебе, паренек, — возразил здоровяк, следя одновременно за дорогой и за Скоттом. — Ночь еще юна. Правда, время детское: едва перевалило за девять. И потом, — продолжал он сладким голосом, — у меня в холодильнике ждет тебя аж целый килограмм мороженого. Не порция какая-то, а...
— Пожалуйста, выпустите меня здесь!
Через штанину Скотт чувствовал горячую руку мужчины. Он попытался отодвинуть от него ногу, но ничего из этого не вышло. Сердце от испуга забилось часто-часто.
— Ну, успокойся, дружище, — сказал мужчина. — Мороженое, торт под веселую похабщину — чего еще могут ожидать от вечера два странника, как мы с тобой? А?
Рука мужчины сжала ногу Скотта так, что тому стало не по себе.
— Ой! — вскрикнул Скотт, морщась от боли, и уже более низким голосом добавил: — уберите руку!
Мужчина переменился в лице, услышав в голосе Скотта раздражение взрослого человека и решимость дать отпор.
— Остановите, пожалуйста, машину, — произнес Скотт гневно. — Осторожно!
Водитель резко отвернул машину от обочины.
— Не волнуйся, малыш, — сказал он, выдав голосом свое возбуждение.
— Я хочу выйти! — У Скотта уже тряслись руки.
— Мой милый мальчик, — заговорил мужчина неожиданно жалостливым голосом, — если бы тебе были знакомы, как мне, унылое одиночество и...
— Останови машину, черт возьми!
Выражение лица соседа стало суровым, и он рявкнул:
— Как ты разговариваешь со старшим, грубиян!
Вдруг он отдернул правую руку и отвесил Скотту такой шлепок, что того отбросило к дверце.
Скотт быстро выпрямился, охваченный паническим страхом при мысли, что сил у него не больше, чем у мальчишки.
— Дружок, прости меня, — тут же пробормотал мужчина, икая. — Я больно тебя ударил?
— Я живу за следующим поворотом, — напряженным голосом проговорил Скотт. — Остановите здесь, пожалуйста.
Мужчина вырвал изо рта сигару и бросил ее на пол.
— Я обидел тебя, — плаксиво сказал он. — Я обидел тебя непристойными словами. Пожалуйста, прости меня. Посмотри на то, что за этими словами, под этой маской веселости. За ними — черная печаль, полное одиночество. Ты это понимаешь, дружище? Ты еще молод, и ведомы ли тебе мол...
— Мистер, я хочу выйти, — сказал Скотт голосом ребенка, полусердитым, полуиспуганным.
И самым ужасным было то, что Скотт уже сам не мог понять, играл ли он или это было искреннее чувство. Мужчина свернул к обочине шоссе.
— Что ж, тогда покинь меня. — Он тяжело вздохнул. — Ты ничем не отличаешься от всех остальных, ты такой же, как все.
Дрожащими руками Скотт открыл дверцу машины.
— Доброй ночи, мой милый принц, — с горечью произнес здоровяк, пытаясь найти в темноте машины руку Скотта. — Доброй ночи тебе, и пусть твой ночной покой наполнится самыми добрыми сновидениями... — Хриплая икота прервала его прощальную речь. — А я поеду дальше — голодный, холодный... опустошенный. Ты не поцелуешь меня один раз? На прощанье, на...
Но Скотт уже выскочил из машины и побежал прямо к автостанции, которую они только что проехали. Мужчина, повернув свою большую голову, смотрел назад, на убегавшего от него во все лопатки мальчика.
Глава 7
Раздавался глухой стук: как будто кто-то долбил молотком по дереву; как будто какой-то учитель, пытаясь казаться спокойным, барабанил огромным ногтем по классной доске. Этот стук тяжело отдавался в спящем мозгу. Скотт зашевелился на кровати и перевернулся на спину, судорожно разбросав руки. Тут-тук-тук. Скотт застонал. Затем слабо приподнял руки и снова их уронил. Тук. Тук. Уже в полудреме он раздраженно заворчал.
Вдруг капля воды разбилась о его лицо.
Захлебываясь и пытаясь откашляться, Скотт подскочил на губке. Наверху раздавалось хлюпанье воды. Еще одна капля задела его плечо.
— Что это?
Заспанным рассудком он пытался понять, где находится и что с ним происходит. Широко раскрытые испуганные глаза бегали, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь. Тук! Тук! Казалось, гигантский кулак обрушивается на дверь. Или нет: ужасных размеров молоток стучит по кошмарно огромной кафедре в чудовищно просторном зале суда.
Сон слетел. Скотт чувствовал, как вздрагивает грудь под ударами отчаянно бьющегося сердца.
— Боже праведный, — пробормотал он и перекинул ноги через край губки.
Они погрузились в тепловатую воду.
Ахнув от неожиданности, Скотт дернулся и закинул ноги обратно на губку. Ему казалось, что удары раздаются все чаще и чаще. Тук-тук-тук! Дыхание перехватило. Боже, что это...
Морщась от сотрясения, производимого в голове стуком, Скотт опять спустил ноги со своей импровизированной кровати и погрузил их в теплую воду. Торопливо встал, затыкая изо всех сил пальцами уши. Тук, тук, тук! Скотту казалось, что он стоит внутри барабана, по которому кто-то с неистовством стучит огромными палочками. Хватая воздух ртом, пошатываясь, он двинулся к краю крышки коробки, но поскользнулся на неверной поверхности мокрого пола и, ударившись со всей силы правым коленом о цемент, закричал от боли. Со стоном поднялся на ноги и тут же снова поскользнулся.
— Чертов пол! — взорвался Скотт, но едва услышал себя в почти оглушающем шуме.
В бешенстве он уперся ногами в пол, встал, поднял край крышки и проскользнул под ним наружу. Опять поскользнулся и упал, сильно стукнувшись о пол локтем. Острая как нож боль пронзила руку. Скотт вскочил, но капля воды тяжело хлопнулась ему на спину, и он снова растянулся на полу. Изгибаясь, как выброшенная на берег рыба, Скотт вдруг увидел, где протекает водогрей.
— Боже мой, — промычал он, морщась от боли в колене и локте.
Скотт встал, глядя на то, как разбиваются о крышку коробки и цементный пол капли воды. Теплая вода стекала по его лодыжкам. Он увидел еще один водопад, меньше первого, низвергавшийся с края цементной приступки и брызгами рассыпавшийся по полу погреба.
Долгое время Скотт стоял в нерешительности, глядя на падающую воду и чувствуя, как к телу прилипает теплый, намокший халат.
И вдруг из груди его вырвался крик:
— Печенье!
Он стремглав бросился обратно к крышке, скользя по полу и с трудом удерживаясь на ногах. Поднял крышку за один край, едва устоял и, поскальзываясь на каждом шагу, подтащил ее к кровати и опустил сверху. Сделав это, он бросился бежать по губке. Под ногами хлюпала, вырываясь из разбухших пор, вода.
— Нет!
Он не мог поднять наверх отяжелевший от воды пакет. С перекошенным от страха и ярости лицом, Скотт разрывал пакет, и мокрая бумага расползалась под его руками как салфетка. Светло-серая масса, в которую слиплись набухшие от воды кусочки печенья, поразила его своим видом. Он зачерпнул ее ладонью и почувствовал, как она тягуче потекла скисшей овсяной кашей. С проклятьями стряхнул с пальцев капающую массу, и та, перелетев через край приступки, рассыпалась полусотней вязких, серого цвета капелек.
Скотт встал коленками на губку, не обращая никакого внимания на лившуюся на него отовсюду воду. Его взгляд был прикован к кучке кусочков печенья; от ненависти к преследовавшему его року губы сжались в одну тонкую бескровную полоску.
— Что толку? — бормотал он, резко сжав кулаки. — Что толку? — Капля воды упала прямо перед ним, и Скотт с яростью обрушил на нее кулак. Потеряв равновесие, он свалился на губку лицом вниз. Под тяжестью его тела ноздреватая поверхность губки продавилась, и снизу в Скотта ударили потоки воды.
Трясясь от ярости, он перепрыгнул на приступку и крикнул, не понимая, к кому именно обращает свой гневный выкрик:
— Вам не удастся сломить меня!
Скотт стиснул зубы, и в следующем его выкрике прозвучали непреклонность воли и вызов року:
— Вам не удастся сломить меня!
Он загреб пригоршни сырого печенья и высыпал его в сухом безопасном месте — на черной нижней полке водогрея.
«На что годится сырое печенье?» — спросил рассудок.
— Оно высохнет! — ответил Скотт.
«Оно раньше сгниет», — не унимался рассудок.
— Заткнись! — прорычал Скотт и подумал: «Боже».
Затем скатал, как снежок, шарик печенья и швырнул его о стенку водогрея. Шарик расползся по металлу.
Вдруг Скотт засмеялся. Неожиданно все, что произошло в последние минуты, показалось ему уморительно смешным: он, ростом в четыре седьмых дюйма, в халате, похожем на мешок, стоит по щиколотку в теплой воде и бросает в водогрей шарики из мокрого печенья. Откинув назад голову, он разразился громким смехом, потом сел в теплую воду и принялся бить по ней ладонями, поднимая вокруг целые фонтаны брызг. В конце концов Скотт стащил с себя халат и голышом растянулся во весь рост в теплой воде. «Ванна! Я принимаю чертову утреннюю ванну», — пронеслось в голове.
Спустя некоторое время Скотт встал и вытерся еще сухим в некоторых местах платком, обмотанным вокруг губки. Затем выжал халат и повесил его сушиться.
— У меня болит горло, — сказал Скотт сам себе. — Ну и что? Придется подождать ему своей очереди.
Он сам не смог бы объяснить, почему ему вдруг стало так весело, что заставило его отдаться глупому развлечению. Без сомнения, положение было плачевным, и Скотт догадывался, что, когда человеку становится совсем уж тяжело, он смотрит вокруг совершенно другими глазами, он замечает множество глупостей и нелепиц и либо смеется, либо впадает в сарказм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35