Пытаясь уберечься от удара, Скотт выставил руки вперед и закричал. Он зацепился за цементную крошку и, вытянувшись всем телом, полетел. Ноги взметнулись вверх, а голова врезалась в пол. Боль разорвала череп — поначалу ярко-белая, она сжалась в черный узел, который, взорвавшись, опустился на сознание ночным покрывалом.
Когда Лу выходила из погреба, ее громадный ботинок опустился в дюйме от обмякшего тела Скотта.
Позже, когда Марта вез их на вокзал, Бет заметила торчащий в штанине его брюк крючок с ниткой и, наклонившись, вытащила его.
— Подцепил где-нибудь в погребе, — сказал Марти и тут же забыл об этом.
Бет положила крючок в карман куртки и больше о нем не вспомнила.
7 дюймов
— Отпусти меня, — завопил Скотт и больше ничего не смог произнести, потому что пальцы Бет обхватили его тело от плеч до бедер, плотно прижимая руки и, казалось, выдавливая последние капли воздуха из груди. В глазах потемнело, и он на секунду потерял сознание.
Очнулся Скотт уже на крыльце кукольного дома — рука вжималась в перильце, а Бет смотрела на него сверху испуганным взглядом.
— Я только прокатила тебя, — сказала она.
Он ринулся к двери, вбежал в дом, с силой захлопнул ее за собой и набросил крючок на петельку. А потом почти без сил свалился на пол в гостиной и хрипло, тяжело задышал.
Бет продолжала оправдываться:
— Я же не обижала тебя.
Скотт ничего не отвечал. Ему казалось, что он только что вырвался из чуть было не раздавивших его тисков.
— Я не хотела сделать тебе больно, — всхлипнула Бет и заплакала.
Он знал, что когда-нибудь так случится. И вот это произошло. Нельзя было больше откладывать — следовало сказать Лу, чтобы та не подпускала к нему Бет, ведь девочка еще ничего не понимала.
Пошатываясь, Скотт встал и доковылял до кушетки. И тут же опять услышал перед домиком тяжелые шаги Бет, от которых дрожал пол. Дверь скрипнула — Скотт вздрогнул: всего несколько мгновений прошло после того, как девочка схватила его и чуть не раздавила.
Он откинулся на маленькие подушечки, сделанные для него Лу, и долго лежал так, глядя в темный потолок и думая о том, что теряет ребенка.
Бет родилась в четверг утром. Роды были долгими и тяжелыми. Лу уговаривала его уехать домой, но он не согласился. Изредка он спускался вниз, к машине, и, скрючившись на заднем сиденье, несколько минут дремал. Но большую часть времени сидел в комнате ожидания, бессмысленно листая журналы, так и не раскрыв ни разу принесенную с собой книгу. Конечно, он заранее решил быть разумным: не разыгрывать бесполезных мелодрам, не заламывать руки, не стучать каблуками, нервно меряя шагами комнату. Правда, последнее он вряд ли мог бы делать, даже если бы очень хотел, поскольку комната ожидания была не отдельным помещением, а своего рода нишей в большом холле на третьем этаже больницы. И невозможно было ходить по этой нише, не наталкиваясь на бесконечно снующие больничные каталки. Так что ему приходилось сидеть, чувствуя себя так, будто он проглотил бомбу, которая вот-вот взорвется. Рядом сидел еще один будущий отец, но его жена рожала уже в четвертый раз, и он явно пресытился всякими переживаниями, а поэтому спокойно читал книгу. «Проклятие конкистадоров» — Скотт запомнил название. Как мог этот мужчина читать такую книгу, когда его жена корчилась и содрогалась в родовых схватках? Скорее всего, роды у нее всегда проходили гладко. И действительно, мужчина не прочитал еще и трех глав, как в час ночи ребенок уже родился. Спокойный отец пожал плечами, бросил взгляд на Скотта и отправился домой. Скотт ругнул его в спину и остался один.
В семь утра Элизабет Луиза появилась на свет.
Доктор Аррон вышел из родильного зала и, поскрипывая по полу ботинками, направился к Скотту через холл. Тысячи самых разных предположений пронеслись в голове: «Лу умерла? Ребенок мертвый? Уродец? Двойня? Тройня?» Но все оказалось не так.
— Поздравляю, у вас девочка, — сказал доктор Аррон.
Скотта подвели к огромной прозрачной стене, за которой медсестра держала на руках завернутого в пеленку, зевающего, разметавшего ручонки младенца с черными волосиками.
Счастливый отец незаметно смахнул слезу.
* * *
Он поднялся и сел на кушетке, вытянув ноги. Боль под ребрами начала отпускать, но дышать было еще трудно. Скотт ощупал грудь и бока: все кости были целы. Чистая случайность, если учесть, как сильно Бет сдавила его. «Конечно, она сделала это, боясь его выронить, но...»
— Ах, Бет, Бет, — пробормотал Скотт, качая головой.
Оказывается, и ее Скотт терял день за днем с того момента, как начал уменьшаться. Потеря жены была уже ясной и очевидной, но потеря Бет — это была новость.
Сначала отдаление было вынужденным: он заболел ужасной, никому не известной болезнью и поэтому без конца ходил по врачам, обследовался, лежал в больнице, и для дочери в этой круговерти просто не оставалось места.
А когда он бывал дома, переживания, страх, нелады с Лу мешали понять, как; Бет уходит от него. Редко Скотт сажал ее к себе на колени и читал сказку или поздно вечером стоял у ее постели и смотрел на нее. Большую часть времени он был так погружен в свои проблемы, что ничего другого не замечал.
А потом к этому добавилась разница в росте. Он становился все ниже и ниже, и в голову закрадывалась мысль, что вместе с ростом теряется и уважение дочери. С этой мыслью было трудно бороться. Изменяя его отношения с Лу, рост не пощадил и отношений с Бет.
Обнаружилось, что отцовский авторитет таинственно связан с ростом. Отец для ребенка всегда большой, сильный и всемогущий. Ребенок воспринимает все без затей: он уважает рост и взрослый голос. И тот, кто сильнее, почти всегда вызывает в нем уважение или, по крайней мере, страх. Нет, до болезни Скотт никогда не пытался добиться уважения Бет при помощи страха. Все было просто: она, ростом четыре фута один дюйм, уважала его, ростом шесть футов и два дюйма.
А когда он стал ростом с нее, а потом еще ниже, когда его голос потерял свою силу и авторитетность, превратившись в тонкий, неубедительный писк, уважение Бет растаяло. И все потому, что она не в силах была понять, что происходит. Бог свидетель, они без конца объясняли ей это, но напрасно. Своим детским разумом она не могла осознать, почему папа вдруг стал уменьшаться.
И в результате, потеряв свои шесть футов и два дюйма, утратив мужественный голос, он перестал быть в ее глазах отцом. Настоящий отец никогда так не меняется, на него всегда можно положиться. А Скотт менялся. И потому она перестала воспринимать его как отца.
С каждым днем Бет уважала его все меньше. Тем более что, доведенный до нервного срыва, он все чаще впадал в беспричинную ярость. Она ничего не могла понять и была слишком мала, чтобы, оценив ситуацию, почувствовать жалость к нему. Глядя на него, по-детски, дочь видела в нем лишь страшного карлика, который кричит и вопит смешным голоском. Скотт перестал быть ее отцом, превратившись в причудливую вещицу.
И вот настал момент, когда он потерял ее окончательно и бесповоротно: дочь стала представлять для него угрозу, такую же, как кошка, и ее следовало держать на расстоянии.
— Скотт, она не подумала об этом, — говорила Лу в этот вечер.
— Я знаю, — отвечал он в маленький микрофон, проходя через который его голос становился ясным и громко звучал из динамиков проигрывателя. — Она просто ничего не понимает. Тебе надо держать ее подальше от меня. Девочка не в состоянии осознать, какой я хрупкий. Она подняла меня так, будто я деревянная кукла.
На следующий день все закончилось.
Стоя в усыпанном сеном хлеву, Скотт, наклонившись вперед, смотрел на лица Марии, Иосифа и волхвов, склонившихся над младенцем Иисусом. Кругом царил покой. Когда он щурил глаза, ему казалось, что на лице Марии появлялась нежная улыбка, а мудрецы в благоговении начинали отвешивать поклоны. Ожившие животные переминались в стойлах, остро пахло лошадью, а из яслей доносился слабый, хрустальный голосок плачущего младенца.
Порыв холодного воздуха заставил Скотта вздрогнуть.
Посмотрев на дверь кухни, он увидел, что она приоткрылась. Ветер, ворвавшийся с улицы, разбрасывал по полу снежинки. Скотт ожидал, что Лу закроет дверь, но этого не случилось. Услышав слабый, далекий шум льющейся воды, он понял, что жена принимает душ. Скотт вышел из игрушечного хлева и двинулся по шершавому ватному льду под рождественской елкой, искусственный снег захрустел под его крошечными домашними тапочками. Новый порыв ветра вновь заставил Скотта задрожать от холода.
— Бет! — позвал Скотт, но тут же вспомнил, что девочка играет во дворе.
Раздраженно проворчав себе что-то под нос, он побежал по коврику к бесконечно уходящему вперед зеленому линолеуму. «Попробую сам закрыть дверь».
Едва добежав до двери, Скотт услышал за спиной хриплое урчание и, повернувшись, увидел рядом с раковиной кошку: она только что подняла голову от блюдца с молоком, ее пушистая шерсть была мокрой и взъерошенной. Что-то оборвалось у него внутри.
— Пошла вон! — крикнул Скотт.
Кошка насторожила уши.
— Пошла вон! — крикнул он громче.
Мягкое мурлыканье задрожало в кошачьем горле, и она выставила вперед хищную лапу с выпущенными когтями.
— Пошла вон! — заорал Скотт, отступая.
Ледяной ветер бил его в спину, снежинки легко, как нежные руки, касались головы и плеч.
Скользнув по полу, как по льду, кошка легко подалась вперед, приоткрыв пасть и обнажив острые, как сабли, клыки.
Вдруг вошла Бет, и неожиданный порыв ураганного ветра сквозняком пронесся по полу. Ударившись о заднюю дверь, поток воздуха распахнул ее и, подхватив, выбросил Скотта на улицу. Через секунду дверь захлопнулась, а он упал в сугроб.
Выбравшись из сугроба, весь в снегу, Скотт подбежал к двери и начал колотить по ней кулаками.
— Бет!
Его голос тонул в завываниях ветра. Как привидения, из темноты обрушивались тучи холодного снега. Гигантский снежный ком, свалившись с перил, разбился рядом с ним, обдав его с головы до ног леденящей пылью.
— Боже мой, — пробормотал Скотт и начал бешено колотить по двери ногами. — Бет! — простонал он. — Бет, впусти же меня!
Он колотил кулаками, пока не разбил пальцы, пинал ногами, пока они не онемели, но дверь так и не открылась.
«Боже мой», — мысленно повторил Скотт. Весь ужас положения волной обрушился на него. Скотт повернулся и со страхом посмотрел на заснеженный двор. Все вокруг было ослепительно белым. Земля, покрытая снегом, походила на бело-голубую пустыню, ветер гнал облака белой пыли по высоким дюнам. Деревья казались громадными мраморными колоннами с торчащими во все стороны, как кости скелета, ветвями. Изгородь превратилась в покрытую белыми чешуйками баррикаду, и ветер, срывая с нее комочки снега, обнажал выставленные вперед острые пики.
Скотта, как гром, оглушила мысль: если он еще хоть ненадолго задержится здесь, то умрет от холода. Ноги уже закоченели, руки онемели, замерзшее тело мелко тряслось.
Его сознание разрывалось от невозможности принять решение: остаться здесь и упорно пытаться проникнуть в дом или уйти с крыльца и поискать убежище от снега и ветра? Инстинкт подталкивал его к дому, шепча: «Безопасность — там, за белой дощатой дверью». А рассудок говорил: «Остаться здесь — значит подвергнуть жизнь опасности». Окна погреба заперты изнутри, дверь слишком тяжела. А под крыльцом будет не теплее.
Парадная дверь! Если бы ему удалось забраться на перила перед парадной дверью, то он смог бы позвонить в звонок и попасть в дом.
Но Скотт все еще не осмеливался решить. Снег казался страшно глубоким. А что, если он утонет в сугробе? Или превратится в ледышку на холодном ветру?
Но он знал, что у него есть только одна возможность и выбор следует сделать незамедлительно. Не было никакой гарантии, что его отсутствие скоро обнаружится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35