Сбоку верхнего кресла торчали крокетные воротца, застрявшие в щели. Именно за них и пытался безуспешно ухватиться человек. А похожие на жестянки цистерны были всего-навсего пустыми банками из-под краски. Паук же — обыкновенной «черной вдовой».
А жил человек в подвале.
Теперь, проходя мимо высящегося дерева с одеждой на ветках, он шел к своему ночному пристанищу под водогреем. В двух шагах от цели он резко вздрогнул от шума заработавшего водяного насоса, встроенного в бетонную нишу, прислушался к деловитому посапыванию и вздохам машины, подобным дыханию умирающего дракона.
Затем он взобрался на бетонную приступку, на которой возвышался эмалированный водогрей, и спрятался в баюкающих объятиях его тепла.
Долгое время он пролежал неподвижно на своей постели из прямоугольной губки, завернутой в рваный носовой платок. Из-за учащенного дыхания грудь поднималась короткими толчками, согнутые в локтях руки были безвольно раскинуты. Он смотрел неподвижным немигающим взглядом в ржавое основание водогрея.
Последняя неделя. Всего два слова, но в них — все: внезапное открытие, оказавшееся страшным ударом, превратившее жизнь в неотступный ежеминутный кошмар. Последняя неделя. Нет, уже меньше, ведь понедельник клонится к закату. Взгляд рассеянно скользнул по ряду пометок, начертанных углем на дощечке, служившей календарем. Десятое марта, понедельник.
Через шесть дней от человека уже ничего не останется.
По всему огромному подвалу опять разнесся рев пламени масляного обогревателя, и человек почувствовал, как под ним задрожала постель. Все это означало, что температура в доме упала ниже положенного уровня, термостат сработал на включение обогревателя и тепло вновь заструилось наверх через решетку в полу.
Человек подумал о тех, кто был там, наверху, — о женщине и маленькой девочке: о жене и дочери. Оставался ли он для них по-прежнему мужем и отцом? Или, может быть, из-за своих размеров стал изгоем? Мог ли он, человек размером с жучка, которого Бет могла, даже не заметив, раздавить ногой, все еще считать себя частью их мира?
Через шесть дней от него уже ничего не останется.
В последние полтора года мысль о неизбежном неотступно преследовала его, он много раз пытался представить себе, как ЭТО произойдет, но всякий раз безуспешно. Его разум, всегда опиравшийся на строгие законы логики, восставал против самой возможности собственного исчезновения. Казалось, вот-вот начнут действовать введенные препараты, процесс уменьшения остановится... Что-то же в конце концов должно произойти! Просто не укладывалось в голове, как можно быть настолько маленьким, чтобы...
Но он именно такой — настолько маленький, что через шесть дней от него уже ничего не должно остаться. Когда же им овладевало это дикое отчаяние, он подолгу, часами, лежал на своей самодельной кровати, зачастую даже не понимая, жив он еще или уже мертв. И ни разу до сих пор ему не удалось совладать с этим отчаянием. Да и было ли это в его силах? Ведь, как ни пытался он убедить себя в том, что ему удается приспособиться к своему нынешнему положению, совершенно очевиден был крах всех его стараний, так как никаких намеков на приостановку или хотя бы замедление процесса уменьшения не было. Процесс неумолимо развивался.
В мучительной агонии чувств человек весь съежился.
Зачем он убегает от паука? Почему не остановится? Тогда все решилось бы само собой. Смерть в паучьих лапах, конечно, страшна, но зато мгновенна. И отчаянию придет конец. Но все же он продолжал убегать от паука, искать, бороться и существовать.
К чему?
* * *
Когда он рассказал обо всем жене, она сперва рассмеялась. Рассмеялась и тут же стихла Молча, пристально всмотрелась в него. Причиной тому было серьезное выражение его лица, выдававшее смущение.
— Уменьшаешься? — спросила она взволнованным шепотом.
— Да. — Это было все, что он смог выдавить из себя.
— Но это же...
Она хотела было сказать, что это невозможно. Но обманывать себя не хотела. Слово, произнесенное вслух, обострило все те опасения, которые появились у нее впервые еще за месяц до этого разговора, но о которых она умалчивала. С самого первого визита Скотта к доктору Брэнсону, когда у мужа искали не то искривление ног, не то плоскостопие, а доктор поставил диагноз: «потеря веса вследствие переезда и смены обстановки» — и исключил возможность уменьшения у Скотта также и роста.
По мере того как рост Скотта продолжал неумолимо уменьшаться, опасения усиливались. Ее же тревожили неотступные, мучительные предположения. Еще более мрачными их сделали второй и третий визиты к Брэнсону, рентгеновские снимки и анализ крови, обследование костной ткани, затем — попытки врачей найти признаки уменьшения костной массы, опухоли гипофиза, долгие дни, потраченные на получение все новых и новых рентгеновских снимков, и это ужасное обследование на предмет наличия раковых клеток. Беспокойство нарастало и сегодня, во время разговора.
— Но это же невозможно. — Ей пришлось солгать, потому что правда не умещалась в голове и жгла язык.
Сам едва веря в то, что собирался сказать, Скотт медленно покачал головой.
— Доктор говорит, что все обстоит именно так, — ответил он. — Брэнсон утверждает, что за последние четыре дня мой рост сократился более чем на сантиметр... — Скотт сглотнул слюну. — Но рост — это еще не все. Похоже, я весь уменьшаюсь. Пропорционально.
— Неправда. — В ее голосе звучало упорное нежелание признать то, что происходило в действительности. Другой реакции у нее и быть не могло. — И это все? — раздраженно спросила она. — Это все, что он может сказать?
— Но, милая, это то, что происходит на самом деле, — ответил Скотт. — Брэнсон показал мне рентгеновские снимки — те, что были сделаны четыре дня назад, и те, которые он получил сегодня. Все верно. Я уменьшаюсь. — Скотт говорил так, словно ему только что сильно двинули в живот, и теперь он стоял, наполовину оглушенный, едва дыша от болевого шока.
— Неправда. — На этот раз ее голос был скорее испуганным, чем уверенным, — Мы обратимся к специалисту.
— Брэнсон мне это и посоветовал, — кивнул Скотт. — Он сказал, что стоит обратиться в Колумбийский пресвитерианский медицинский центр в Нью-Йорке. Но...
— Вот и сходи, — перебила она.
— Милая, но нам это обойдется слишком дорого, — с мукой в голосе произнес Скотт. — Мы уже должны...
— Ну и что? Неужели ты допускаешь мысль, что...
Нервная дрожь не дала ей договорить. Она стояла, дрожа всем телом, скрестив на груди руки, покрывшиеся гусиной кожей.
Впервые с тех пор, как все это началось, она не смогла скрыть свой страх.
— Лу, все нормально, милая. — Он обнял ее. — Все нормально.
— Нет. Ты должен пойти в этот центр. Ты должен.
— Хорошо, хорошо. Я пойду, — пробормотал он.
— А что еще сказал Брэнсон? Что они собираются делать? — спросила Лу, и Скотт услышал в ее голосе страстное желание узнать что-нибудь обнадеживающее.
— Он сказал... — Скотт облизнул губы, пытаясь вспомнить. — А-а, он сказал, что надо проверить мои эндокринные, щитовидную и половые железы, гипофиз, исследовать процессы обмена веществ. Возьмут и другие анализы.
Лу сжала губы.
— Если Брэнсон все это знает, то зачем же надо было говорить о том, что ты уменьшаешься. Так не лечат. Это глупость какая-то.
— Милая, ведь я сам попросил его, — ответил Скотт. — Я убедился в этом, только когда начали брать анализы. Я просил Брэнсона ничего не скрывать от меня. Что же ему оставалось?..
— Пусть так, — перебила она. — Но что за странный диагноз?
— Да ведь все правильно, Лу, — печально произнес он. — Есть доказательство. Эти рентгеновские снимки.
— Брэнсон мог ошибиться, Скотт. Он же живой человек.
Скотт долго молчал, наконец тихо произнес:
— Посмотри на меня.
Когда все это началось, его рост был за метр восемьдесят. А сейчас он мог, не наклоняясь, смотреть жене прямо в глаза. Она была ростом метр семьдесят.
В отчаянии он уронил вилку на тарелку.
— Как нам быть? Разве мы можем себе это позволить? Лечение слишком дорого, слишком, Лу. По словам Брэнсона, по крайней мере месяц придется провести в больнице. А это целый месяц без работы. Марти и так уже нервничает. Как я могу вообще рассчитывать на какие-то деньги от него, когда я даже не...
— Милый, главное — твое здоровье, — не дав ему закончить, запальчиво произнесла Лу. — Марти об этом знает. Да и ты тоже.
Скотт опустил голову и стиснул зубы. Счета были теми тяжелыми цепями, которые отягощали все его существование. Он явственно чувствовал, как с каждым днем оковы становятся все более тесными.
— Так что же мы будем... — начал было он, но умолк, заметив, что дочь пристально смотрит на него, забыв про ужин.
— Ешь! — велела ей Лу.
Бет вздрогнула и копнула политую соусом картошку.
— Чем мы будем расплачиваться? — спросил Скотт. — Ведь у нас нет медицинской страховки. Я и так уже задолжал Марти пятьсот долларов из-за этих исследований. — Он тяжело вздохнул. — Да и со ссудой военного ведомства может ничего не выгореть.
— Но ведь ты сам хочешь пойти в центр, — сказала Лу.
— Легко сказать «хочешь».
— Хорошо, а что бы ты сделал на моем месте? — вскинулась она, впрочем с некоторой тревогой в голосе. — Что, мне забыть обо всем этом? Смириться с тем, что сказал доктор, сидеть сложа руки и?..
Ее стали душить рыдания. А его рука, обнимающая жену, была холодна, дрожала и нисколько не успокаивала.
— Успокойся, — пробормотал он, — все хорошо, Лу.
Позже, когда жена укладывала Бет спать, Скотт, стоя в темной гостиной, смотрел в окно на проезжающие мимо машины. Кроме шепота, доносящегося из спальни, во всей квартире не было слышно ни звука. Машины проносились мимо дома, шурша шинами по асфальту, сигналя, шаря в темноте по тротуару лучами фар.
Он вспомнил свое прошение о выдаче денег по страховке. Это было только частью плана, который они собирались реализовать, переехав на восток. Для начала следовало поработать в фирме брата, потом попробовать получить ссуду в военном ведомстве, для того чтобы стать компаньоном Марти и тогда уже заработать на жизнь, отложить денег на медицинскую страховку, открыть счет в банке, приобрести недорогую, но приличную машину, приодеться и в конце концов купить дом — иными словами, оградить заботами от треволнений мира семью и себя.
И вот на тебе, весь план рушится. Приключившаяся беда грозит и вовсе развеять их мечты...
* * *
Скотт не знал, когда точно в голове у него возник этот мучительный вопрос. Но с какого-то момента он неотступно напоминал о себе снова и снова. С бьющимся, готовым разорваться в ледяном заточении сердцем беглец смотрел застывшим взглядом на свои поднятые руки с растопыренными пальцами.
Сколько же ему еще осталось уменьшаться и жить?
* * *
Воды для питья у него было достаточно. В днище бака, стоявшего рядом с электрическим насосом, была маленькая трещина: через нее по капле просачивалась влага. Под эту трещину Скотт подставил наперсток, найденный им однажды в швейной коробке, которая хранилась в большой картонке под обогревателем. Наперсток был постоянно полон до краев кристально чистой колодезной водой.
Проблема заключалась в том, что у Скотта закончилась еда. От четвертинки черствого хлеба, которой он питался в последние пять недель, уже ничего не осталось. Последние крошки он доел нынче вечером, запив скудный ужин водой. С тех пор как Скотт стал пленником погреба, хлеб и холодная вода составляли весь его рацион.
Он медленно прошел по темнеющему на исходе дня полу, направляясь к покрытой паутиной белой башне, стоявшей рядом со ступеньками, которые вели наверх, к закрытой двери погреба. Последние лучи солнца проникали в окна: одно из них находилось над принадлежавшими пауку песчаными холмами, второе — над топливным баком, третье — над штабелем бревен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35