К тому времени наемные рабочие с гор и мексиканцы уже уедут.
Большую часть дня я держался поближе к Тэлли и трудился изо всех сил, чтобы не отставать от нее. Она почему-то держалась отчужденно, и мне отчаянно хотелось выяснить почему. Спруилы были все напряженные — никакого пения или смеха не доносилось с их стороны поля, да и словами они редко обменивались. Хэнк вышел на работу в середине утра и стал неторопливо собирать хлопок. Остальные Спруилы, кажется, избегали его.
Ближе к вечеру я с трудом дотащился до прицепа — в последний раз на сегодня, как я надеялся. До окончания работы оставался еще час, и я стал высматривать маму. Вместо нее я увидел Хэнка, он вместе с Бо и Дэйлом стоял по ту сторону прицепа и ждал, чтобы Паппи или отец взвесили собранный ими хлопок. Я нырнул между стеблей, чтобы они меня не заметили, и стал дожидаться кого-нибудь из своих.
Хэнк говорил, как всегда, громко. «Надоело мне этот хлопок собирать, — сказал он. — Устал до чертиков! Я тут думал о какой-нибудь другой работе и придумал, как добывать деньги. Много денег. Я поеду следом за этой компанией аттракционов, буду ездить за ними из города в город и вроде как прятаться, пока старина Самсон и его баба собирают с простаков баксы. Буду ждать, пока не наберется побольше. Буду смотреть, как он выкидывает с ринга этих хилых уродов, а когда он устанет, выпрыгну вдруг и поставлю полсотни баксов, а потом заделаю ему козью морду и заберу все деньги! Если удастся такое устраивать хотя бы раз в неделю, это ж две тыщи баксов в месяц! Двадцать четыре тыщи в год! Наликом! Черт побери, я ж богатым стану!»
Голос его звучал очень недобро, но когда он закончил, Бо и Дэйл рассмеялись. Даже я был готов признать, что все это звучало забавно.
— А если Самсону это надоест? — спросил Бо.
— Шутишь, что ли? Он же величайший в мире борец, приехал прямо из Египта. Никого не боится. Черт возьми, я у него и бабу могу увести! Она ж красивая, правда ведь?
— Тебе придется иногда и поддаваться ему, — сказал Бо. — Иначе он с тобой не будет бороться.
— А мне нравится идея насчет его бабы, — сказал Дэйл. — Мне самому понравились ее ноги.
— Остальное у нее тоже ничего, — сказал Хэнк. — Погодите! Есть идея получше! Я выгоню его и сам стану Самсоном, новым Самсоном! Отращу волосы до задницы, покрашу в черный цвет, добуду себе шорты из леопардовой шкуры, буду говорить с акцентом, и все эти темные работяги будут думать, что я и впрямь из Египта. И Далила никуда от меня не денется!
Смеялись они долго и громко; и их веселье оказалось заразным — я тоже посмеивался про себя, представляя, как Хэнк бегает по рингу в леопардовых шортах и пытается убедить народ, что он приехал из Египта. Только он ведь наверняка будет увечить своих противников и распугает всех желающих.
Тут к прицепу подошел Паппи и начал взвешивать хлопок. Потом появилась мама и сказала мне шепотом, что хочет уже идти домой. Я тоже хотел. И мы проделали весь этот длинный путь вместе, молча, оба довольные тем, что день уже почти закончился.
* * *
Покраска дома возобновилась. Мы заметили это из огорода, а при более близком рассмотрении обнаружили, что наш маляр — мы все еще считали, что это был Трот, — добрался уже до пятой доски снизу и нанес первый слой краски на кусок обшивки размером с небольшое окно. Мама чуть прикоснулась к краске пальцем; на его кончике остался маленький след.
— Свежая, — сказала она, оглядываясь в сторону переднего двора. Трота, как обычно, видно не было.
— Ты по-прежнему думаешь, что это он? — спросил я.
— Да, думаю, он.
— А где он краску взял?
— Тэлли ему покупает, из тех денег, что получает за хлопок.
— Кто тебе сказал?
— Я спросила у миссис Фоли, в скобяной лавке. И она мне сказала, что мальчик-инвалид с гор и его сестра купили у нее две кварты белой эмалевой краски для наружных работ и небольшую кисть. Она решила, что это очень странно — чтобы люди с гор покупали краску.
— А сколько стоят две кварты краски?
— Ну, не очень много.
— Ты расскажешь Паппи?
— Да.
Мы быстро выбрались из огорода, набрав совсем немного овощей — помидоры, огурцы да два красных перца, попавшихся на глаза. Остальная команда сборщиков скоро должна была явиться с поля, и я с нетерпением ждал взрыва, который неминуемо грянет, как только Паппи узнает о том, что кто-то красит его дом.
В течение нескольких минут, пока снаружи доносился краткий и тихий обмен репликами, я был вынужден сидеть в кухне и резать огурцы. Такая тактика позволяла избежать недоразумений в дальнейшем. Бабка слушала по радио сводку новостей, мама занималась готовкой. Потом отец и Паппи пошли к восточной стене дома и осмотрели результаты работы Трота.
Потом они вернулись в кухню. Мы сели, прочли благодарственную молитву и приступили к еде, разговаривая только о погоде. Если Паппи и разозлился по поводу покраски дома, то не показывал этого. Может, просто слишком устал.
На следующий день мама не пустила меня в поле, да и сама явно старалась подольше задержаться дома. Она вымыла посуду после завтрака, кое-что постирала, и при этом мы все время следили за передним двором. Бабка уже ушла в поле, но мы с мамой все еще торчали дома, занимаясь всякими мелкими домашними делами, лишь бы не сидеть без дела.
Трот так и не появился. Куда-то смылся в переднего двора. Зато появился Хэнк. Он вылез из палатки около восьми и долго гремел жестянками и банками, пока не нашел остатки утренних хлебцев. Сжевал все, ничего не оставив, потом рыгнул и посмотрел в сторону нашего дома, словно собирался совершить на него налет в поисках еды. В конце концов он встал и побрел мимо силосной ямы в сторону прицепа с хлопком.
Мы все ждали, поглядывая в окна, выходящие на передний двор. Трота по-прежнему видно не было. В конечном итоге мы бросили это занятие и пошли в поле. А когда мама три часа спустя вернулась, чтобы приготовить ленч, несколько досок под моим окном белели свежей краской. Трот медленно продвигался к задней части дома. Фронт работ ему ограничивали его малый рост и стремление действовать в полном одиночестве. При нынешних темпах он успеет покрасить только половину восточной стены, а там Спруилам уже настанет время паковать вещи и возвращаться к себе в горы.
* * *
После трех дней мира и тяжкого труда пришла пора для нового конфликта. После завтрака Мигель перехватил Паппи у трактора, и они вместе направились к амбару, где уже ждали остальные мексиканцы. В утреннем полумраке я потащился следом, достаточно близко, чтобы все слышать, но так, чтобы меня никто не заметил. В амбаре на чурбаке, низко опустив голову, сидел Луис. Вид у него был такой, как будто он заболел. Паппи подошел ближе и внимательно его осмотрел. Луис выглядел так, словно его избили.
Мигель на своем ломаном английском торопливо рассказал, что случилось. Оказывается, ночью кто-то вдруг принялся швырять в амбар комья сухой глины. Первый ком попал в стену сеновала, как только мексиканцы улеглись спать. Звук был как от выстрела — доски затряслись, казалось, весь амбар задрожал. Прошло несколько минут, и в стену угодил второй такой же снаряд. А потом еще один. Прошло минут десять, и они уже было решили, что все кончилось, но тут ударил еще один ком, на этот раз по жестяной крыше, прямо у них над головой. Они разозлились и перепугались, спать было совершенно невозможно. Сквозь щели в стене они пытались разглядеть хоть что-то на хлопковом поле позади амбара. Тот, кто над ними измывался, явно сидел где-то там, спрятавшись среди стеблей хлопчатника, незаметный во тьме ночи, скрываясь, как последний трус.
Луис медленно отворил дверь сеновала, чтобы лучше видеть, и тут ему прямо в лицо попал следующий снаряд. Это был камень, подобранный с дороги прямо напротив нашего дома. Тот, кто его швырнул, явно приберегал его как раз для такого вот случая, чтобы бросить прямо в кого-то из мексиканцев. От комьев глины только грохоту много, а вот камень был брошен явно с целью кого-нибудь искалечить.
У Луиса был разбит и порезан нос, он распух и стал вдвое больше нормального. Паппи крикнул отцу, чтобы тот привел Бабку.
А Мигель продолжал. Как только они перевязали Луиса и устроили его поудобнее, бомбардировка возобновилась. Каждые десять минут, как только они в очередной раз укладывались спать, из темноты следовал новый залп. Они внимательно следили за полем сквозь щели, но не заметили никакого движения. Было слишком темно, чтобы хоть что-то разглядеть. В конце концов метатель комьев устал развлекаться этими играми и перестал кидаться. Мексиканцы по большей части спали эту ночь урывками.
Тут прибыла Бабка и сразу же взялась за дело. Паппи отвалил прочь, ругаясь себе под нос. А я готов был разорваться пополам и никак не мог решить, чего мне больше хочется: то ли поглядеть, как Бабка лечит Луиса, то ли послушать, как Паппи выражает свое неудовольствие.
Я все же пошел следом за Паппи обратно к трактору, где он вывалил на отца такие слова, которые я совсем не понял. Потом он обрушился на все еще полусонных Спруилов, сидевших в прицепе.
— Где Хэнк? — рыкнул он на мистера Спруила.
— Спит, наверное.
— Он сегодня будет работать? — Слова Паппи звучали очень резко.
— Спросите у него самого, — сказал мистер Спруил, поднимаясь на ноги, чтобы смотреть Паппи прямо в лицо.
Паппи сделал шаг вперед:
— Мексиканцы нынче ночью не могли заснуть, потому что кто-то кидался комьями глины в стену амбара. Знаете кто?
Отец, пока сохранявший спокойствие, шагнул вперед и встал между ними.
— Нет, не знаю. Вы кого-то конкретно обвиняете? — спросил мистер Спруил.
— Ну, не знаю, — буркнул Паппи. — Все остальные целыми днями работают до упаду и спят после этого мертвым сном, смертельно уставшие к вечеру. Все — кроме Хэнка. По-моему, только у него полно свободного времени. И еще — на такой идиотский поступок только Хэнк способен.
Мне не нравился этот открытый конфликт со Спруилами. Они тоже устали от Хэнка не меньше нас, но все же они были его близкие. Кроме того, это ведь были люди с гор — стоит их разозлить, тут же уедут. А Паппи уже был готов сказать что-нибудь лишнее.
— Ладно, я с ним поговорю, — сказал мистер Спруил уже несколько мягче, как будто и сам понимал, что Хэнк — самый вероятный виновник ночного переполоха. Рот у него приоткрылся на пару дюймов, когда он посмотрел на миссис Спруил. Семейство явно пребывало из-за Хэнка в некотором смятении, они были не в состоянии его защищать.
— Поехали работать, — сказал отец. Все были рады покончить с этой стычкой. Я взглянул на Тэлли, но она смотрела в другую сторону, погрузившись в свои мысли и не обращая внимания ни на меня, ни на кого бы то ни было другого.
Луис все утро пролежал на задней веранде, приложив к лицу лед. Бабка хлопотала вокруг него, неоднократно пытаясь навязать ему свои «лекарства», но Луис держался твердо. К полудню он уже был по горло сыт всем этим врачеванием в американском духе и горел желанием вернуться в поле, сломан у него нос или нет.
* * *
Производительность труда Хэнка теперь упала с четырехсот фунтов хлопка в день до менее двухсот. Паппи от этого просто бесился. Время бежало, положение все более осложнялось, и взрослые стали чаще о чем-то шептаться. У Паппи ведь никогда не было больше 250 долларов свободных денег.
— Он нынче сколько собрал? — спросил он за ужином у отца. Мы только что произнесли благодарственную молитву и теперь раскладывали еду по тарелкам.
— Сто девяносто фунтов.
Мама в отчаянии закрыла глаза. Считалось, что ужин всей семьи — это время отдыха и общения. Она ненавидела споры во время еды. Праздные сплетни — обычная болтовня о последних событиях, о людях, с которыми мы были или, может быть, не были знакомы, — все это было в порядке вещей, но вот конфликтов она не любила. Пища как следует не будет перевариваться, если тело не расслабилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Большую часть дня я держался поближе к Тэлли и трудился изо всех сил, чтобы не отставать от нее. Она почему-то держалась отчужденно, и мне отчаянно хотелось выяснить почему. Спруилы были все напряженные — никакого пения или смеха не доносилось с их стороны поля, да и словами они редко обменивались. Хэнк вышел на работу в середине утра и стал неторопливо собирать хлопок. Остальные Спруилы, кажется, избегали его.
Ближе к вечеру я с трудом дотащился до прицепа — в последний раз на сегодня, как я надеялся. До окончания работы оставался еще час, и я стал высматривать маму. Вместо нее я увидел Хэнка, он вместе с Бо и Дэйлом стоял по ту сторону прицепа и ждал, чтобы Паппи или отец взвесили собранный ими хлопок. Я нырнул между стеблей, чтобы они меня не заметили, и стал дожидаться кого-нибудь из своих.
Хэнк говорил, как всегда, громко. «Надоело мне этот хлопок собирать, — сказал он. — Устал до чертиков! Я тут думал о какой-нибудь другой работе и придумал, как добывать деньги. Много денег. Я поеду следом за этой компанией аттракционов, буду ездить за ними из города в город и вроде как прятаться, пока старина Самсон и его баба собирают с простаков баксы. Буду ждать, пока не наберется побольше. Буду смотреть, как он выкидывает с ринга этих хилых уродов, а когда он устанет, выпрыгну вдруг и поставлю полсотни баксов, а потом заделаю ему козью морду и заберу все деньги! Если удастся такое устраивать хотя бы раз в неделю, это ж две тыщи баксов в месяц! Двадцать четыре тыщи в год! Наликом! Черт побери, я ж богатым стану!»
Голос его звучал очень недобро, но когда он закончил, Бо и Дэйл рассмеялись. Даже я был готов признать, что все это звучало забавно.
— А если Самсону это надоест? — спросил Бо.
— Шутишь, что ли? Он же величайший в мире борец, приехал прямо из Египта. Никого не боится. Черт возьми, я у него и бабу могу увести! Она ж красивая, правда ведь?
— Тебе придется иногда и поддаваться ему, — сказал Бо. — Иначе он с тобой не будет бороться.
— А мне нравится идея насчет его бабы, — сказал Дэйл. — Мне самому понравились ее ноги.
— Остальное у нее тоже ничего, — сказал Хэнк. — Погодите! Есть идея получше! Я выгоню его и сам стану Самсоном, новым Самсоном! Отращу волосы до задницы, покрашу в черный цвет, добуду себе шорты из леопардовой шкуры, буду говорить с акцентом, и все эти темные работяги будут думать, что я и впрямь из Египта. И Далила никуда от меня не денется!
Смеялись они долго и громко; и их веселье оказалось заразным — я тоже посмеивался про себя, представляя, как Хэнк бегает по рингу в леопардовых шортах и пытается убедить народ, что он приехал из Египта. Только он ведь наверняка будет увечить своих противников и распугает всех желающих.
Тут к прицепу подошел Паппи и начал взвешивать хлопок. Потом появилась мама и сказала мне шепотом, что хочет уже идти домой. Я тоже хотел. И мы проделали весь этот длинный путь вместе, молча, оба довольные тем, что день уже почти закончился.
* * *
Покраска дома возобновилась. Мы заметили это из огорода, а при более близком рассмотрении обнаружили, что наш маляр — мы все еще считали, что это был Трот, — добрался уже до пятой доски снизу и нанес первый слой краски на кусок обшивки размером с небольшое окно. Мама чуть прикоснулась к краске пальцем; на его кончике остался маленький след.
— Свежая, — сказала она, оглядываясь в сторону переднего двора. Трота, как обычно, видно не было.
— Ты по-прежнему думаешь, что это он? — спросил я.
— Да, думаю, он.
— А где он краску взял?
— Тэлли ему покупает, из тех денег, что получает за хлопок.
— Кто тебе сказал?
— Я спросила у миссис Фоли, в скобяной лавке. И она мне сказала, что мальчик-инвалид с гор и его сестра купили у нее две кварты белой эмалевой краски для наружных работ и небольшую кисть. Она решила, что это очень странно — чтобы люди с гор покупали краску.
— А сколько стоят две кварты краски?
— Ну, не очень много.
— Ты расскажешь Паппи?
— Да.
Мы быстро выбрались из огорода, набрав совсем немного овощей — помидоры, огурцы да два красных перца, попавшихся на глаза. Остальная команда сборщиков скоро должна была явиться с поля, и я с нетерпением ждал взрыва, который неминуемо грянет, как только Паппи узнает о том, что кто-то красит его дом.
В течение нескольких минут, пока снаружи доносился краткий и тихий обмен репликами, я был вынужден сидеть в кухне и резать огурцы. Такая тактика позволяла избежать недоразумений в дальнейшем. Бабка слушала по радио сводку новостей, мама занималась готовкой. Потом отец и Паппи пошли к восточной стене дома и осмотрели результаты работы Трота.
Потом они вернулись в кухню. Мы сели, прочли благодарственную молитву и приступили к еде, разговаривая только о погоде. Если Паппи и разозлился по поводу покраски дома, то не показывал этого. Может, просто слишком устал.
На следующий день мама не пустила меня в поле, да и сама явно старалась подольше задержаться дома. Она вымыла посуду после завтрака, кое-что постирала, и при этом мы все время следили за передним двором. Бабка уже ушла в поле, но мы с мамой все еще торчали дома, занимаясь всякими мелкими домашними делами, лишь бы не сидеть без дела.
Трот так и не появился. Куда-то смылся в переднего двора. Зато появился Хэнк. Он вылез из палатки около восьми и долго гремел жестянками и банками, пока не нашел остатки утренних хлебцев. Сжевал все, ничего не оставив, потом рыгнул и посмотрел в сторону нашего дома, словно собирался совершить на него налет в поисках еды. В конце концов он встал и побрел мимо силосной ямы в сторону прицепа с хлопком.
Мы все ждали, поглядывая в окна, выходящие на передний двор. Трота по-прежнему видно не было. В конечном итоге мы бросили это занятие и пошли в поле. А когда мама три часа спустя вернулась, чтобы приготовить ленч, несколько досок под моим окном белели свежей краской. Трот медленно продвигался к задней части дома. Фронт работ ему ограничивали его малый рост и стремление действовать в полном одиночестве. При нынешних темпах он успеет покрасить только половину восточной стены, а там Спруилам уже настанет время паковать вещи и возвращаться к себе в горы.
* * *
После трех дней мира и тяжкого труда пришла пора для нового конфликта. После завтрака Мигель перехватил Паппи у трактора, и они вместе направились к амбару, где уже ждали остальные мексиканцы. В утреннем полумраке я потащился следом, достаточно близко, чтобы все слышать, но так, чтобы меня никто не заметил. В амбаре на чурбаке, низко опустив голову, сидел Луис. Вид у него был такой, как будто он заболел. Паппи подошел ближе и внимательно его осмотрел. Луис выглядел так, словно его избили.
Мигель на своем ломаном английском торопливо рассказал, что случилось. Оказывается, ночью кто-то вдруг принялся швырять в амбар комья сухой глины. Первый ком попал в стену сеновала, как только мексиканцы улеглись спать. Звук был как от выстрела — доски затряслись, казалось, весь амбар задрожал. Прошло несколько минут, и в стену угодил второй такой же снаряд. А потом еще один. Прошло минут десять, и они уже было решили, что все кончилось, но тут ударил еще один ком, на этот раз по жестяной крыше, прямо у них над головой. Они разозлились и перепугались, спать было совершенно невозможно. Сквозь щели в стене они пытались разглядеть хоть что-то на хлопковом поле позади амбара. Тот, кто над ними измывался, явно сидел где-то там, спрятавшись среди стеблей хлопчатника, незаметный во тьме ночи, скрываясь, как последний трус.
Луис медленно отворил дверь сеновала, чтобы лучше видеть, и тут ему прямо в лицо попал следующий снаряд. Это был камень, подобранный с дороги прямо напротив нашего дома. Тот, кто его швырнул, явно приберегал его как раз для такого вот случая, чтобы бросить прямо в кого-то из мексиканцев. От комьев глины только грохоту много, а вот камень был брошен явно с целью кого-нибудь искалечить.
У Луиса был разбит и порезан нос, он распух и стал вдвое больше нормального. Паппи крикнул отцу, чтобы тот привел Бабку.
А Мигель продолжал. Как только они перевязали Луиса и устроили его поудобнее, бомбардировка возобновилась. Каждые десять минут, как только они в очередной раз укладывались спать, из темноты следовал новый залп. Они внимательно следили за полем сквозь щели, но не заметили никакого движения. Было слишком темно, чтобы хоть что-то разглядеть. В конце концов метатель комьев устал развлекаться этими играми и перестал кидаться. Мексиканцы по большей части спали эту ночь урывками.
Тут прибыла Бабка и сразу же взялась за дело. Паппи отвалил прочь, ругаясь себе под нос. А я готов был разорваться пополам и никак не мог решить, чего мне больше хочется: то ли поглядеть, как Бабка лечит Луиса, то ли послушать, как Паппи выражает свое неудовольствие.
Я все же пошел следом за Паппи обратно к трактору, где он вывалил на отца такие слова, которые я совсем не понял. Потом он обрушился на все еще полусонных Спруилов, сидевших в прицепе.
— Где Хэнк? — рыкнул он на мистера Спруила.
— Спит, наверное.
— Он сегодня будет работать? — Слова Паппи звучали очень резко.
— Спросите у него самого, — сказал мистер Спруил, поднимаясь на ноги, чтобы смотреть Паппи прямо в лицо.
Паппи сделал шаг вперед:
— Мексиканцы нынче ночью не могли заснуть, потому что кто-то кидался комьями глины в стену амбара. Знаете кто?
Отец, пока сохранявший спокойствие, шагнул вперед и встал между ними.
— Нет, не знаю. Вы кого-то конкретно обвиняете? — спросил мистер Спруил.
— Ну, не знаю, — буркнул Паппи. — Все остальные целыми днями работают до упаду и спят после этого мертвым сном, смертельно уставшие к вечеру. Все — кроме Хэнка. По-моему, только у него полно свободного времени. И еще — на такой идиотский поступок только Хэнк способен.
Мне не нравился этот открытый конфликт со Спруилами. Они тоже устали от Хэнка не меньше нас, но все же они были его близкие. Кроме того, это ведь были люди с гор — стоит их разозлить, тут же уедут. А Паппи уже был готов сказать что-нибудь лишнее.
— Ладно, я с ним поговорю, — сказал мистер Спруил уже несколько мягче, как будто и сам понимал, что Хэнк — самый вероятный виновник ночного переполоха. Рот у него приоткрылся на пару дюймов, когда он посмотрел на миссис Спруил. Семейство явно пребывало из-за Хэнка в некотором смятении, они были не в состоянии его защищать.
— Поехали работать, — сказал отец. Все были рады покончить с этой стычкой. Я взглянул на Тэлли, но она смотрела в другую сторону, погрузившись в свои мысли и не обращая внимания ни на меня, ни на кого бы то ни было другого.
Луис все утро пролежал на задней веранде, приложив к лицу лед. Бабка хлопотала вокруг него, неоднократно пытаясь навязать ему свои «лекарства», но Луис держался твердо. К полудню он уже был по горло сыт всем этим врачеванием в американском духе и горел желанием вернуться в поле, сломан у него нос или нет.
* * *
Производительность труда Хэнка теперь упала с четырехсот фунтов хлопка в день до менее двухсот. Паппи от этого просто бесился. Время бежало, положение все более осложнялось, и взрослые стали чаще о чем-то шептаться. У Паппи ведь никогда не было больше 250 долларов свободных денег.
— Он нынче сколько собрал? — спросил он за ужином у отца. Мы только что произнесли благодарственную молитву и теперь раскладывали еду по тарелкам.
— Сто девяносто фунтов.
Мама в отчаянии закрыла глаза. Считалось, что ужин всей семьи — это время отдыха и общения. Она ненавидела споры во время еды. Праздные сплетни — обычная болтовня о последних событиях, о людях, с которыми мы были или, может быть, не были знакомы, — все это было в порядке вещей, но вот конфликтов она не любила. Пища как следует не будет перевариваться, если тело не расслабилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62