на ней была рубашонка без рукавов, руки оставались совсем голыми. Она здорово озябла и крепко держалась за мою ногу, словно ее могло унести ветром. В глазах у нее стояли слезы, но когда я взглянул на нее, она сказала: «Спасибо!» Миссис Летчер влезла в лодку и втиснулась среди своих детей. Она кричала на мистера Летчера, а он кричал на нее. Лодка была заполнена, все Летчеры были на месте, так что мы развернулись и направились обратно к дороге. Все сидевшие в лодке низко пригнулись, прикрывая лица от дождя.
Отец и мистер Летчер отчаянными усилиями толкали и тащили лодку вперед, наперекор ветру. В некоторых местах вода была им всего лишь по колено, но через несколько шагов они погружались в нее по грудь, с трудом умудряясь сохранять равновесие. Они всеми силами старались удерживать лодку над дорогой, чтобы ее не снесло в хлопок. Обратный путь занял у нас гораздо больше времени.
Паппи еще не вернулся, не успел отвезти и выгрузить первую партию и вернуться за второй. Когда мы уткнулись в грязь, отец привязал лодку мистера Джетера к столбу ограды и сказал: «Ждать не имеет смысла». И мы потащились по грязи, борясь с ветром и дождем, пока не добрались до реки. Отпрыски Летчеров страшно боялись переходить по мосту — в жизни никогда не слышал такого рева! Они орали и хватались за родителей. Миссис Летчер несла свой джутовый мешок. Где-то на середине моста я бросил взгляд на его доски и обнаружил, что миссис Летчер тоже босая, как и ее дети.
Когда мы благополучно перебрались на нашу сторону реки, то увидели Паппи, едущего навстречу, чтобы нас забрать.
* * *
Бабка и мама уже ждали нас на задней веранде, где они подготовили нечто вроде сборного пункта. Они приняли вторую партию Летчеров и направили их в дальний конец веранды, где лежала стопа разной одежды. Летчеры разделись, некоторые стесняясь своей наготы, другие нет, и переоделись в чандлеровские шмотки, десятилетиями передававшиеся в у нас в семье по наследству. Переодетые в сухое и теплое, они следовали в кухню, где уже было наготовлено еды на несколько трапез. Бабка достала колбасу и ветчину собственного копчения. Выставила два подноса с домашним печеньем. Стол был уставлен большими блюдами, заполненными всеми видами овощей, что мама выращивала последние полгода.
Летчеры расселись вокруг стола, все десятеро. Ребенка уже устроили где-то спать. Они по большей части молчали, и мне трудно было сказать, то ли это от того, что им стыдно, или от облегчения, или просто от жуткого голода. Они передавали друг другу блюда и время от времени благодарили друг друга. Мама с Бабкой разливали чай и вообще всячески суетились вокруг них. Я наблюдал за ними, стоя в дверях. Паппи и отец ушли на переднюю веранду, где пили кофе и наблюдали, как сверху сыплется дождик.
Когда они вполне освоились, мы, Чандлеры, переместились в гостиную, где Бабка развела огонь в камине. Мы все пятеро уселись поближе к нему и долгое время так и сидели, прислушиваясь к голосам Летчеров в кухне. Голоса звучали приглушенно, но их вилки и ножи так и стучали по тарелкам. Им было тепло, они были в безопасности и больше не страдали от голода. И как только люди могут жить в такой бедности?
Я обнаружил, что больше не могу их ненавидеть. Они были такие же, как и мы, просто им не повезло, что они родились издольщиками. И нехорошо с моей стороны презирать их. А кроме того, мне очень понравилась Либби.
И я даже надеялся, что я ей понравился тоже.
Пока мы наслаждались чувством глубокого удовлетворения от содеянного добра, где-то в доме раздался вопль проснувшегося ребенка. Бабка тут же вскочила и унеслась. «Я присмотрю за ним! — сообщила она, проходя через кухню. — А вы ешьте себе».
Насколько мне было слышно, ни один из Летчеров не двинулся из-за стола. Ребеночек орал с самого момента своего рождения, так что они уже к этому привыкли.
А вот мы, Чандлеры, не привыкли. Он орал и орал все время, пока они заканчивали свой ленч. Бабка укачивала его на руках все то время, пока Паппи с моими родителями отводил Летчеров в их новое жилище на сеновале. Потом Либби вернулась, чтобы проверить, что с ним, а он все еще продолжал голосить. Дождь прекратился, и мама вынесла его наружу и погуляла с ним вокруг дома, но свежий воздух его тоже не успокоил. Никогда не слышал, чтобы кто-то так здорово орал, причем без конца.
К середине дня мы уже были вне себя. Бабка уже попробовала на нем некоторые виды своего целебного варева, разные там слабые отвары, но это только ухудшило дело. Либби укачивала дитя в качалке, но без успеха. Бабка пела ему, носила, пританцовывая, на руках по всему дому; но крики продолжались, даже, как мне показалось, стали еще громче. Потом мама носила его на руках. Паппи с отцом давно смылись из дому. А мне хотелось убежать и спрятаться в силосной яме.
— Колики, самый тяжелый случай, какой мне встречался, — услышал я голос Бабки.
Позднее, когда Либби опять принялась укачивать ребенка на передней веранде, я подслушал еще один разговор. Речь шла о том, что у меня, когда я был младенцем, тоже вроде бы был сильный приступ кишечной колики. И мать моей мамы, моя другая бабушка, которая уже умерла и которая жила в городе, в покрашенном доме, дала мне кусочек ванильного мороженого. И я тут же прекратил кричать, а через пару дней колики прошли.
Несколько позднее, но тоже во времена моего младенчества, у меня опять был такой приступ. Бабка обычно никогда не держала в своем холодильнике мороженое из магазина. И родители загрузили меня в пикап и рванули в город. По пути я перестал плакать и уснул. И они решили, что все дело в том, что меня укачало в движущемся грузовичке.
Мама послала меня разыскать отца. Она забрала ребенка у Либби, которой и самой не терпелось от него избавиться, и вскоре мы уже садились в грузовик.
— Едем в город? — спросил я.
— Да, — ответила мама.
— А как насчет него? — спросил отец, указывая на ребенка. — О нем же решили никому ничего не говорить...
Мама явно забыла об этом. Если нас увидят в городе с неизвестно чьим ребенком, пойдут такие сплетни, что в городе все движение остановится.
— Ладно, потом что-нибудь придумаем, когда до города доберемся, — сказала она и захлопнула дверцу. — Поехали!
Отец запустил двигатель и врубил заднюю передачу. Я сидел между родителями, и младенец находился всего в паре дюймов от моего плеча. Немного помолчав, он снова зашелся криком. К тому времени, когда мы добрались до реки, я уже был готов вышвырнуть это проклятое отродье из окна.
Но как только мы въехали на мост, случилось нечто поразительное. Младенец постепенно успокоился и затих. Закрыл рот и глаза и уснул. Мама улыбнулась отцу, словно говоря: «Видишь, а что я говорила?»
Пока мы добирались до города, родители все время разговаривали шепотом. И решили, что мама вылезет из грузовика подальше, возле нашей церкви, быстренько сбегает в лавку Попа и Перл и купит мороженое. Они, конечно, опасались, что у Перл возникнут подозрения — почему это мама покупает мороженое, и только одно мороженое — а нам ничего другого сейчас просто не было нужно, — и почему это мама вообще оказалась в городе в среду. Они были того мнения, что любопытство Перл нельзя удовлетворить ни при каких обстоятельствах и что это будет даже некоторым образом забавно — заставить ее страдать от собственной привычки повсюду совать свой нос. Будь у нее хоть семь пядей во лбу, все равно она ни за что не догадается, что мороженое предназначено для незаконнорожденного младенца, которого мы прячем у себя в грузовике.
Мы остановились напротив церкви. Вокруг никого не было, так что мама передала ребенка мне вместе со строгими указаниями, как держать это создание на руках. И не успела она захлопнуть дверцу, как рот ребеночка широко распахнулся, глазки выкатились, а из легких вырвался злобный вопль. Он повторился дважды и перепугал меня до смерти, но тут отец отпустил сцепление, мы снова тронулись и поехали по улицам Блэк-Оука. Младенец посмотрел на меня и перестал орать.
— Только не останавливайся, — сказал я отцу.
Мы проехали мимо джина — он представлял собой жалкое зрелище без обычной толпы вокруг него. Объехали вокруг методистской церкви и школы, потом повернули на юг, на Мэйн-стрит. Мама как раз вышла из лавки Попа и Перл, держа в руке маленький бумажный пакет, и, конечно же, следом за ней вылезла Перл, что-то ей втолковывая. Они продолжали свой разговор, когда мы проезжали мимо. Отец помахал им, словно ничего особенного и не происходило.
Мне было предельно понятно, что нас сейчас застукают с этим ребенком Летчеров на руках. Один громкий вопль, и весь город узнает нашу тайну.
Мы еще раз объехали вокруг джина, и когда свернули к церкви, то увидели, что мама уже ждет нас. Как только мы остановились, глазки младенца опять раскрылись. Нижняя губа затряслась. Он уже был готов заорать, но тут я сунул его маме и сказал: «На, забери его!»
И выбрался из кабины, прежде чем она успела в нее сесть. Их поразила быстрота моих действий.
— Куда это ты, Люк? — спросил отец.
— Вы тут поездите минутку. Мне краски надо купить.
— Ну-ка сядь обратно! — велел он.
Тут закричал ребенок, и мама быстро запрыгнула в кабину. Я нырнул за кузов и изо всех сил рванул по улице.
Позади раздался еще один вопль, но уже не такой громкий, а потом грузовик тронулся и поехал.
Я добежал до скобяной лавки, пробрался к прилавку с красками и попросил у продавца три галлона белой «Питсбург пэйнт».
— У нас только две банки осталось, — сказал он.
Я был просто поражен и не нашел что ответить. Как это может быть, чтобы в скобяной лавке кончилась краска?
— К следующему понедельнику завезут еще, — сказал продавец.
— Ладно, давайте две, — сказал я.
Я был уверен, что двух галлонов не хватит, чтобы закончить весь фасад дома, но отдал ему шесть долларовых бумажек, а он дал мне сдачу.
— Давай помогу тебе их погрузить, — предложил он.
— Нет, я сам, — сказал я, хватая обе банки. Напрягшись изо всех сил, я снял их с прилавка и потащил по проходу к двери, чуть не падая. Но все же выволок наружу, на тротуар. Посмотрел в обе стороны в поисках нашего пикапа и прислушался, не вопит ли ребенок. К счастью, вокруг сбыло тихо.
Тут на улицу снова вылезла из своей лавки Перл, стреляя глазами во все стороны. Я спрятался за припаркованной машиной. И тут увидел наш грузовик, он двигался в южном направлении, очень медленно, и выглядел крайне подозрительно. Отец заметил меня, подъехал и остановился прямо посреди улицы. Я подхватил банки с краской, прилагая все усилия, какие только мог, и побежал к грузовичку. Он выскочил наружу, чтобы мне помочь. Я запрыгнул в кузов, и он подал мне банки. Я решил, что лучше поеду сзади, подальше от самого младшего Летчера. И едва отец успел влезть обратно за руль, младенец опять издал вопль.
Пикап рывком двинулся вперед, и ребенок умолк. А я заорал: «Добрый день, Перл!» — когда мы проезжали мимо нее.
Либби сидела на переднем крыльце вместе с Бабкой и поджидала нас. Когда грузовик остановился, ребенок начал плакать. Женщины бросились в кухню, где стали пихать в него мороженое.
— Во всем округе Крэйгхед не наберется столько бензина, чтобы успокоить этого ребеночка, — заметил отец.
К счастью, мороженое успокоило его. И маленький Летчер уснул на руках своей матери.
Поскольку ванильное мороженое помогло мне, когда у меня была кишечная колика, это средство было признано еще одним доказательством того, что младенец наполовину Чандлер. Меня это соображение не слишком обрадовало.
Глава 35
Мы, естественно, и предположить не могли, что у нас в амбаре будет обретаться целая толпа Летчеров. Это совершенно не входило в наши планы. И если вначале нас радовала мысль о собственной христианской добродетели, вскоре она сменилась вопросом о том, сколь долго они будут тут торчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Отец и мистер Летчер отчаянными усилиями толкали и тащили лодку вперед, наперекор ветру. В некоторых местах вода была им всего лишь по колено, но через несколько шагов они погружались в нее по грудь, с трудом умудряясь сохранять равновесие. Они всеми силами старались удерживать лодку над дорогой, чтобы ее не снесло в хлопок. Обратный путь занял у нас гораздо больше времени.
Паппи еще не вернулся, не успел отвезти и выгрузить первую партию и вернуться за второй. Когда мы уткнулись в грязь, отец привязал лодку мистера Джетера к столбу ограды и сказал: «Ждать не имеет смысла». И мы потащились по грязи, борясь с ветром и дождем, пока не добрались до реки. Отпрыски Летчеров страшно боялись переходить по мосту — в жизни никогда не слышал такого рева! Они орали и хватались за родителей. Миссис Летчер несла свой джутовый мешок. Где-то на середине моста я бросил взгляд на его доски и обнаружил, что миссис Летчер тоже босая, как и ее дети.
Когда мы благополучно перебрались на нашу сторону реки, то увидели Паппи, едущего навстречу, чтобы нас забрать.
* * *
Бабка и мама уже ждали нас на задней веранде, где они подготовили нечто вроде сборного пункта. Они приняли вторую партию Летчеров и направили их в дальний конец веранды, где лежала стопа разной одежды. Летчеры разделись, некоторые стесняясь своей наготы, другие нет, и переоделись в чандлеровские шмотки, десятилетиями передававшиеся в у нас в семье по наследству. Переодетые в сухое и теплое, они следовали в кухню, где уже было наготовлено еды на несколько трапез. Бабка достала колбасу и ветчину собственного копчения. Выставила два подноса с домашним печеньем. Стол был уставлен большими блюдами, заполненными всеми видами овощей, что мама выращивала последние полгода.
Летчеры расселись вокруг стола, все десятеро. Ребенка уже устроили где-то спать. Они по большей части молчали, и мне трудно было сказать, то ли это от того, что им стыдно, или от облегчения, или просто от жуткого голода. Они передавали друг другу блюда и время от времени благодарили друг друга. Мама с Бабкой разливали чай и вообще всячески суетились вокруг них. Я наблюдал за ними, стоя в дверях. Паппи и отец ушли на переднюю веранду, где пили кофе и наблюдали, как сверху сыплется дождик.
Когда они вполне освоились, мы, Чандлеры, переместились в гостиную, где Бабка развела огонь в камине. Мы все пятеро уселись поближе к нему и долгое время так и сидели, прислушиваясь к голосам Летчеров в кухне. Голоса звучали приглушенно, но их вилки и ножи так и стучали по тарелкам. Им было тепло, они были в безопасности и больше не страдали от голода. И как только люди могут жить в такой бедности?
Я обнаружил, что больше не могу их ненавидеть. Они были такие же, как и мы, просто им не повезло, что они родились издольщиками. И нехорошо с моей стороны презирать их. А кроме того, мне очень понравилась Либби.
И я даже надеялся, что я ей понравился тоже.
Пока мы наслаждались чувством глубокого удовлетворения от содеянного добра, где-то в доме раздался вопль проснувшегося ребенка. Бабка тут же вскочила и унеслась. «Я присмотрю за ним! — сообщила она, проходя через кухню. — А вы ешьте себе».
Насколько мне было слышно, ни один из Летчеров не двинулся из-за стола. Ребеночек орал с самого момента своего рождения, так что они уже к этому привыкли.
А вот мы, Чандлеры, не привыкли. Он орал и орал все время, пока они заканчивали свой ленч. Бабка укачивала его на руках все то время, пока Паппи с моими родителями отводил Летчеров в их новое жилище на сеновале. Потом Либби вернулась, чтобы проверить, что с ним, а он все еще продолжал голосить. Дождь прекратился, и мама вынесла его наружу и погуляла с ним вокруг дома, но свежий воздух его тоже не успокоил. Никогда не слышал, чтобы кто-то так здорово орал, причем без конца.
К середине дня мы уже были вне себя. Бабка уже попробовала на нем некоторые виды своего целебного варева, разные там слабые отвары, но это только ухудшило дело. Либби укачивала дитя в качалке, но без успеха. Бабка пела ему, носила, пританцовывая, на руках по всему дому; но крики продолжались, даже, как мне показалось, стали еще громче. Потом мама носила его на руках. Паппи с отцом давно смылись из дому. А мне хотелось убежать и спрятаться в силосной яме.
— Колики, самый тяжелый случай, какой мне встречался, — услышал я голос Бабки.
Позднее, когда Либби опять принялась укачивать ребенка на передней веранде, я подслушал еще один разговор. Речь шла о том, что у меня, когда я был младенцем, тоже вроде бы был сильный приступ кишечной колики. И мать моей мамы, моя другая бабушка, которая уже умерла и которая жила в городе, в покрашенном доме, дала мне кусочек ванильного мороженого. И я тут же прекратил кричать, а через пару дней колики прошли.
Несколько позднее, но тоже во времена моего младенчества, у меня опять был такой приступ. Бабка обычно никогда не держала в своем холодильнике мороженое из магазина. И родители загрузили меня в пикап и рванули в город. По пути я перестал плакать и уснул. И они решили, что все дело в том, что меня укачало в движущемся грузовичке.
Мама послала меня разыскать отца. Она забрала ребенка у Либби, которой и самой не терпелось от него избавиться, и вскоре мы уже садились в грузовик.
— Едем в город? — спросил я.
— Да, — ответила мама.
— А как насчет него? — спросил отец, указывая на ребенка. — О нем же решили никому ничего не говорить...
Мама явно забыла об этом. Если нас увидят в городе с неизвестно чьим ребенком, пойдут такие сплетни, что в городе все движение остановится.
— Ладно, потом что-нибудь придумаем, когда до города доберемся, — сказала она и захлопнула дверцу. — Поехали!
Отец запустил двигатель и врубил заднюю передачу. Я сидел между родителями, и младенец находился всего в паре дюймов от моего плеча. Немного помолчав, он снова зашелся криком. К тому времени, когда мы добрались до реки, я уже был готов вышвырнуть это проклятое отродье из окна.
Но как только мы въехали на мост, случилось нечто поразительное. Младенец постепенно успокоился и затих. Закрыл рот и глаза и уснул. Мама улыбнулась отцу, словно говоря: «Видишь, а что я говорила?»
Пока мы добирались до города, родители все время разговаривали шепотом. И решили, что мама вылезет из грузовика подальше, возле нашей церкви, быстренько сбегает в лавку Попа и Перл и купит мороженое. Они, конечно, опасались, что у Перл возникнут подозрения — почему это мама покупает мороженое, и только одно мороженое — а нам ничего другого сейчас просто не было нужно, — и почему это мама вообще оказалась в городе в среду. Они были того мнения, что любопытство Перл нельзя удовлетворить ни при каких обстоятельствах и что это будет даже некоторым образом забавно — заставить ее страдать от собственной привычки повсюду совать свой нос. Будь у нее хоть семь пядей во лбу, все равно она ни за что не догадается, что мороженое предназначено для незаконнорожденного младенца, которого мы прячем у себя в грузовике.
Мы остановились напротив церкви. Вокруг никого не было, так что мама передала ребенка мне вместе со строгими указаниями, как держать это создание на руках. И не успела она захлопнуть дверцу, как рот ребеночка широко распахнулся, глазки выкатились, а из легких вырвался злобный вопль. Он повторился дважды и перепугал меня до смерти, но тут отец отпустил сцепление, мы снова тронулись и поехали по улицам Блэк-Оука. Младенец посмотрел на меня и перестал орать.
— Только не останавливайся, — сказал я отцу.
Мы проехали мимо джина — он представлял собой жалкое зрелище без обычной толпы вокруг него. Объехали вокруг методистской церкви и школы, потом повернули на юг, на Мэйн-стрит. Мама как раз вышла из лавки Попа и Перл, держа в руке маленький бумажный пакет, и, конечно же, следом за ней вылезла Перл, что-то ей втолковывая. Они продолжали свой разговор, когда мы проезжали мимо. Отец помахал им, словно ничего особенного и не происходило.
Мне было предельно понятно, что нас сейчас застукают с этим ребенком Летчеров на руках. Один громкий вопль, и весь город узнает нашу тайну.
Мы еще раз объехали вокруг джина, и когда свернули к церкви, то увидели, что мама уже ждет нас. Как только мы остановились, глазки младенца опять раскрылись. Нижняя губа затряслась. Он уже был готов заорать, но тут я сунул его маме и сказал: «На, забери его!»
И выбрался из кабины, прежде чем она успела в нее сесть. Их поразила быстрота моих действий.
— Куда это ты, Люк? — спросил отец.
— Вы тут поездите минутку. Мне краски надо купить.
— Ну-ка сядь обратно! — велел он.
Тут закричал ребенок, и мама быстро запрыгнула в кабину. Я нырнул за кузов и изо всех сил рванул по улице.
Позади раздался еще один вопль, но уже не такой громкий, а потом грузовик тронулся и поехал.
Я добежал до скобяной лавки, пробрался к прилавку с красками и попросил у продавца три галлона белой «Питсбург пэйнт».
— У нас только две банки осталось, — сказал он.
Я был просто поражен и не нашел что ответить. Как это может быть, чтобы в скобяной лавке кончилась краска?
— К следующему понедельнику завезут еще, — сказал продавец.
— Ладно, давайте две, — сказал я.
Я был уверен, что двух галлонов не хватит, чтобы закончить весь фасад дома, но отдал ему шесть долларовых бумажек, а он дал мне сдачу.
— Давай помогу тебе их погрузить, — предложил он.
— Нет, я сам, — сказал я, хватая обе банки. Напрягшись изо всех сил, я снял их с прилавка и потащил по проходу к двери, чуть не падая. Но все же выволок наружу, на тротуар. Посмотрел в обе стороны в поисках нашего пикапа и прислушался, не вопит ли ребенок. К счастью, вокруг сбыло тихо.
Тут на улицу снова вылезла из своей лавки Перл, стреляя глазами во все стороны. Я спрятался за припаркованной машиной. И тут увидел наш грузовик, он двигался в южном направлении, очень медленно, и выглядел крайне подозрительно. Отец заметил меня, подъехал и остановился прямо посреди улицы. Я подхватил банки с краской, прилагая все усилия, какие только мог, и побежал к грузовичку. Он выскочил наружу, чтобы мне помочь. Я запрыгнул в кузов, и он подал мне банки. Я решил, что лучше поеду сзади, подальше от самого младшего Летчера. И едва отец успел влезть обратно за руль, младенец опять издал вопль.
Пикап рывком двинулся вперед, и ребенок умолк. А я заорал: «Добрый день, Перл!» — когда мы проезжали мимо нее.
Либби сидела на переднем крыльце вместе с Бабкой и поджидала нас. Когда грузовик остановился, ребенок начал плакать. Женщины бросились в кухню, где стали пихать в него мороженое.
— Во всем округе Крэйгхед не наберется столько бензина, чтобы успокоить этого ребеночка, — заметил отец.
К счастью, мороженое успокоило его. И маленький Летчер уснул на руках своей матери.
Поскольку ванильное мороженое помогло мне, когда у меня была кишечная колика, это средство было признано еще одним доказательством того, что младенец наполовину Чандлер. Меня это соображение не слишком обрадовало.
Глава 35
Мы, естественно, и предположить не могли, что у нас в амбаре будет обретаться целая толпа Летчеров. Это совершенно не входило в наши планы. И если вначале нас радовала мысль о собственной христианской добродетели, вскоре она сменилась вопросом о том, сколь долго они будут тут торчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62