— с раздражением спросил я.
— Снимем отпечатки пальцев, поищем свидетелей. Как обычно.
— Вы будете опрашивать Пэджитов? — с еще большим раздражением поинтересовался я. На меня ведь смотрели мои подчиненные. И, хоть был напуган до смерти, я хотел произвести на них впечатление своим бесстрашием.
— Вам известно что-либо, чего не знаю я? — парировал шериф.
— Но они ведь подозреваемые, не так ли?
— Может быть, теперь вы у нас шериф?
— Они самые опытные поджигатели в округе, они безнаказанно в течение многих лет жгли здесь дома. Их адвокат угрожал мне на прошлой неделе непосредственно в зале суда. Мы дважды печатали материалы о Дэнни Пэджите на первой полосе. Если после всего этого не они являются подозреваемыми, кто же тогда?
— Ну что ж, вперед, напечатайте все, что вы сейчас сказали, сынок. И назовите их по фамилии. Кажется, вы нарываетесь на судебный иск.
— О газете я как-нибудь позабочусь, — огрызнулся я. — Ваше дело — ловить преступников.
Коули поклонился Маргарет, коснувшись пальцем шляпы, и удалился.
— Следующий год — год выборов, — заметил Уайли, наблюдая, как шериф, остановившись у питьевого фонтанчика, болтает с двумя дамами. — Надеюсь, у него найдется конкурент.
* * *
Акции устрашения продолжились, на сей раз жертвой стал Уайли. Он жил в миле от города, где его жена, устроив на пяти акрах земли любительскую ферму, разводила уток и выращивала дыни. В тот вечер, припарковавшись на подъездной аллее, Уайли выходил из машины, когда из кустов выскочили и напали на него два головореза. Тот, что покрупнее, сбил его с ног и ударил ногой в лицо, другой между тем залез на заднее сиденье и вытащил оттуда две фотокамеры. Пятидесятивосьмилетний Уайли в прошлом был морским пехотинцем, и в какой-то момент ему удалось лягнуть молотившего его бандита так, что тот упал. Завязалась потасовка в партере, но, когда Уайли стал одерживать верх, второй подонок шарахнул его по голове его же камерой. После этого Уайли уже не мог сопротивляться.
Его жена услышала наконец шум, выскочила и нашла мужа на земле, в полубессознательном состоянии. Вокруг валялись обломки фотоаппаратов. Кое-как притащив его в дом, она приложила лед к ссадинам на лице и проверила, целы ли кости. Бывший морской пехотинец ехать в больницу наотрез отказался.
Прибыл помощник шерифа, составил протокол. Уайли лишь мельком видел своих обидчиков, но был уверен, что никогда прежде с ними не встречался.
— Они уже давно вернулись к себе на остров, — сказал он. — Вам их никогда не найти.
Жене все же удалось уговорить его, и час спустя они позвонили мне из больницы. Я увидел своего фоторепортера после рентгена. Его лицо представляло собой сплошное месиво, но он держался и даже делал попытки улыбнуться. Схватив за руку и притянув меня к себе, разбитыми и распухшими губами он произнес:
— На следующей неделе — на первой полосе.
Покинув больницу, я отправился на машине в дальнюю прогулку по окрестностям города. По пути то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, ожидая, что наемники Пэджитов будут преследовать меня, сверкая стволами.
Нельзя сказать, что округ Форд являл собой царство беспредела, где организованная преступность держала в страхе законопослушных граждан. Напротив, преступления здесь случались редко. И коррупцию все осуждали. В сложившейся ситуации правда была на моей стороне, и я решил: будь я проклят, если позволю себе уступить бандитам. Куплю пистолет. Черт возьми, в этом округе у каждого есть два, а то и три ствола. А понадобится, так найму себе что-то вроде охраны. И газета моя по мере приближения судебного процесса будет становиться все смелее.
Глава 8
Еще до банкротства Коудла и моего неправдоподобно стремительного восхождения к вершинам славы в масштабе округа Форд я услышал увлекательнейший рассказ об одной местной семье. Пятно никогда не ухватился бы за него, потому что для этого требовалась некоторая исследовательская работа, для чего, в свою очередь, необходимо было пересечь железнодорожное полотно.
Теперь, когда газета принадлежала мне, я решил, что было бы глупо пройти мимо такого материала.
В районе, населенном цветными — Нижнем городе, — жила необычная пара, Калия и Исав Раффин. Они были женаты уже более сорока лет и воспитали восьмерых детей, семеро из которых получили докторские степени и преподавали в колледжах. Сведения о восьмом сыне были смутными, хотя Маргарет знала, что звали его Сэмом и он где-то скрывался от правосудия.
Я позвонил Раффинам, трубку сняла хозяйка дома. Представившись, я объяснил цель звонка, но мне показалось, что миссис Раффин и так все обо мне уже известно. Она сказала, что читает «Таймс» последние пятьдесят лет от корки до корки — все, включая некрологи и частные объявления, — и высказала мнение, что теперь газета находится в лучших руках. Статьи стали более обстоятельными. Больше новостей. Меньше ошибок. Она говорила медленно, четко, с произношением, какого я не слышал с тех пор, как покинул Сиракьюс.
Когда у меня появилась возможность вставить слово, я поблагодарил собеседницу и повторил, что хотел бы встретиться и поговорить о ее выдающемся семействе. Миссис Раффин была польщена и пригласила меня на обед.
Так началась необычная дружба, которая открыла мне глаза на многое — не в последнюю очередь на то, что представляет собой истинная южная кухня.
Моя мать умерла, когда мне было тринадцать лет. Она страдала отсутствием аппетита, весила меньше ста фунтов — на похоронах ее гроб без труда несли всего четыре человека — и выглядела как призрак. Отсутствие аппетита было лишь одной из множества ее проблем.
Поскольку сама ничего не ела, она и не готовила. Не припомню, чтобы хоть раз меня накормили дома чем-нибудь горячим. На завтрак я обычно получал миску хлопьев «Доброе утро», на обед — холодный сандвич, на ужин — какую-нибудь замороженную гадость, которую съедал в одиночестве, сидя перед телевизором. Я был единственным ребенком в семье, отца почти никогда не бывало дома, что не могло не радовать, поскольку его присутствие всегда выливалось в скандалы. Отец любил поесть, мать — нет. Они вообще спорили по любому поводу.
Голодным я не оставался, в кладовой всегда в изобилии имелись арахисовое масло, всякие хлопья и тому подобная дребедень. Но иногда мне случалось обедать у моего друга, и я восхищался тем, как готовят в настоящих семьях и как приятно там проводят время за общим столом. В нашем же доме еда просто не входила в круг важных вещей.
Подростком, как уже сказал, я питался замороженными ужинами. В Сиракьюсе — пивом с пиццей. Первые двадцать три года своей жизни я вообще ел только тогда, когда был голоден, и, лишь поселившись в Клэнтоне, узнал, что это неправильно. На Юге застолье прямого отношения к голоду не имело.
* * *
Дом Раффинов находился в самой лучшей части Нижнего города и стоял в ряду таких же аккуратно выкрашенных и содержащихся в идеальном порядке особняков. На почтовых ящиках были написаны адреса, так что дом я нашел легко и, остановив машину, поймал себя на том, что улыбаюсь, глядя на беленький забор из штакетника и высаженные вдоль тротуара цветы — пионы и ирисы. Было начало апреля, я уже ездил с опущенным верхом и, выключив мотор, мгновенно учуял потрясающе вкусный запах — запах свиных отбивных!
Калия Раффин встретила меня у низенькой двустворчатой калитки, ведущей на безукоризненно ухоженную лужайку. Хозяйка дома оказалась плотной дамой с полными плечами и торсом, ее рукопожатие было по-мужски крепким. Весь облик этой седовласой женщины свидетельствовал о том, что она родила и вырастила много детей, но, когда она улыбалась, а улыбалась она постоянно, все вокруг озарялось сиянием безупречно ровных и ослепительно белых зубов. Таких зубов я в жизни не видел.
— Я так рада, что вы приехали, — сказала Калия, ведя меня к дому по выложенной кирпичами дорожке. Я тоже был очень рад: время приближалось к полудню, а у меня — что характерно — еще маковой росинки во рту не было, и от ароматов, доносившихся с террасы, начала кружиться голова.
— У вас чудесный дом, — заметил я, оглядывая фасад. Дом был обшит вагонкой, покрашен сверкающей белой краской, и повсюду царила такая чистота, что казалось: кто-то постоянно ходит вокруг с ведром и щеткой. Весь фасад опоясывала крытая черепицей зеленая веранда.
— Спасибо. Мы купили его тридцать лет назад, с тех пор так тут и живем.
Я знал, что большинство халуп в Нижнем городе принадлежат белым хозяевам, обитающим по ту сторону железной дороги. То, что Раффины сами владели домом, причем приличным, тогда, в 1970-е годы, было редкостью.
— Кто ухаживает за вашим садом? — поинтересовался я, вдыхая аромат чайной розы. Цветы здесь были повсюду — они росли вдоль дорожки, обрамляли веранду, обозначали границы земельного участка.
— Я сама, — ответила миссис Раффин и, рассмеявшись, сверкнула на солнце своими восхитительными зубами.
Три ступеньки, и вот мы на веранде, а там — пиршество! Столик, вплотную придвинутый к перилам, был накрыт на две персоны. Белая хлопчатобумажная скатерть, белые хлопчатобумажные салфетки, цветы в маленькой вазе, большой кувшин чая со льдом и минимум четыре закрытых крышками блюда.
— Вы кого-то ждете? — спросил я.
— О нет, это для нас с вами. Исав, может быть, придет, но позже.
— Но здесь еды на целую компанию. — Я глубоко вдохнул, и мой желудок сладко свело от предвкушения.
— Давайте сразу и приступим, — предложила хозяйка, — пока все не остыло.
Стараясь сдерживаться, я небрежно подошел к столу и отодвинул стул для дамы. Мои манеры ее восхитили. Сев напротив, я приготовился предаваться чревоугодию, но Калия взяла меня за обе руки, опустила голову и стала молиться.
Молитва оказалась длинной. Она благодарила Бога за все хорошее, в том числе за то, что Он послал ей меня, «нового друга». Молила за тех, кто болен и кому грозит болезнь. Молила о ниспослании дождя, солнца, здоровья, смирения и терпения. И хоть я беспокоился о том, что еда простынет, ее голос меня заворожил. Ритм ее речи был размеренным, а каждое слово исполнено смысла. У нее была идеальная дикция, она не проглатывала ни единого гласного, уважительно интонировала каждую точку и каждую запятую. Мне пришлось чуть приоткрыть глаза, чтобы убедиться, что это не сон. Я никогда не слышал, чтобы так разговаривал хоть один чернокожий с Юга, впрочем, и белый тоже.
Я исподтишка взглянул на хозяйку дома. Она разговаривала со своим Богом, и ее лицо выражало полный покой. На несколько секунд я даже забыл о голоде. Стиснув мои ладони, она просила милости у Всемогущего с красноречием, дающимся только годами практики. Она цитировала Священное Писание — по Библии короля Якова, несомненно, — и было немного странно слышать из ее уст такие слова, как «злоречие языка», «премудрость и крепость», «камо грядеши». Но она прекрасно понимала, что говорит. Я никогда не чувствовал себя так близко к Богу, как в тот момент, когда эта благочестивая женщина держала меня за руки.
Трудно было представить, чтобы восемь детей так же долго и благочестиво молились над столом, уставленным вкусной едой. Что-то, однако, подсказывало мне: когда молитву читала Калия Раффин, никто не смел пошевелиться.
Закончила она цветистым длинным периодом, в котором просила отпустить ей грехи, коих, по моим соображениям, было не много и кои были отнюдь не тяжкими, а также мне — мои, коих было... о, если бы она только знала!
Отпустив мои руки, она принялась снимать крышки. На первом блюде лежала груда свиных отбивных, политых соусом, который в числе множества других ингредиентов явно включал лук и перец. Густой аромат ударил мне в ноздри, я готов был схватить мясо прямо руками. На втором блюде высилась гора дымящейся желтой кукурузы, сдобренной пряностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61