Ее младшим сестрам наняли частных учителей, и уже через несколько недель девочки бойко лопотали по-английски. Мистер Россети дни напролет проводил с зятем, бывшим всего на несколько лет его моложе, осваиваясь в роли управляющего.
А миссис Россети воцарилась на кухне, где и познакомилась с матерью Калли, Индией.
— И моя бабушка, и моя мать были кухарками у де Жарнеттов, — рассказывала мисс Калли. — Я думала, что такое же будущее ожидает и меня, но случилось по-иному.
— Так у Зака и Николь все же были дети? — спросил я, потягивая не то третий, не то четвертый стакан чая. Чай был горячим, и лед в нем растаял. Рассказ мисс Калли продолжался часа два, и на это время она, к счастью, забыла о повестке и суде над убийцей.
— Нет. И это приводило обоих в отчаяние, потому что они мечтали о детях. Когда я родилась в 1911 году, Николь забрала меня у матери. Она настояла, чтобы мне дали итальянское имя, и поселила у себя в большом доме. Мама не возражала — у нее, помимо меня, была куча детей, к тому же она и сама все дни проводила в доме.
— А ваш отец?
— Он трудился на ферме. Это было хорошее место и для работы, и для жизни. Нам повезло, что о нас заботились де Жарнетты. Они были великодушными и справедливыми людьми. Всегда. Большинству негров так не посчастливилось. В те времена их жизнь полностью зависела от белого хозяина, и, если тот был злым и жестоким, она превращалась в сплошной кошмар. А де Жарнетты были чудесными людьми. И мой отец, и дед, и прадед работали на их земле, и с ними никогда не обращались плохо.
— А Николь?
Мисс Калли просияла улыбкой — впервые за последний час.
— Ее сам Бог мне послал как вторую мать. Она одевала меня в платья, которые покупала в Мемфисе; когда я была малышкой, учила говорить по-итальянски, а в три года научила читать.
— Вы и сейчас можете говорить по-итальянски?
— Нет. Прошло слишком много времени. Она обожала рассказывать мне истории из своего детства, проведенного в Италии, и обещала когда-нибудь повезти туда, показать каналы Венеции, Ватикан, Пизанскую башню. А еще она очень любила петь и пристрастила меня к опере.
— Она была образованной?
— Ее мать получила кое-какое образование в отличие от мистера Россети и позаботилась о том, чтобы ее дочери умели читать и писать. Николь обещала, что я поступлю в колледж где-нибудь на Севере или даже в Европе, где люди гораздо терпимее, чем здесь. В двадцатые годы мысль о негритянке, посещающей колледж, казалась полным безумием.
Повествование разветвлялось в разные стороны. Мне хотелось кое-что записать, но я не прихватил с собой блокнота. История о чернокожей девушке, живущей в довоенном барском доме, разговаривающей по-итальянски и слушающей оперу, для Миссисипи полувековой давности была уникальна.
— Вы работали по дому? — спросил я.
— О да, когда стала постарше. Я была кем-то вроде экономки, но мне не приходилось трудиться так тяжко, как другим. Николь хотела, чтобы я всегда была рядом с ней. Не меньше часа в день мы занимались разговорной практикой на веранде. С одной стороны, она сама хотела избавиться от итальянского акцента, с другой — научить меня правильной дикции. У нас была учительница, прежде она преподавала в городской школе, но уже ушла на пенсию, мисс Такер, старая дева — никогда ее не забуду. Николь каждое утро посылала за ней машину. За чаем мы читали заданные накануне тексты, и мисс Такер исправляла малейшие неточности в нашем произношении. Занимались мы и грамматикой. Она расширяла наш словарь. Николь изводила себя учебой до тех пор, пока не заговорила по-английски безупречно.
— А почему не состоялся колледж?
Мисс Калли внезапно сникла, время рассказа подошло к концу.
— Ах, мистер Трейнор, это очень грустно. Мистер де Жарнетт потерял все в 1920-е годы. Он сделал крупные вложения в железные дороги, пароходство, ценные бумаги, и, лишившись всего едва ли не за одну ночь, застрелился. Но это уже другая история.
— А Николь?
— Она оставалась хозяйкой дома вплоть до Второй мировой войны, а потом вернулась в Мемфис вместе с родителями. В течение многих лет мы каждую неделю обменивались письмами, они до сих пор у меня хранятся. Николь умерла четыре года назад в возрасте семидесяти шести лет. Я плакала целый месяц. Я и сейчас плачу, когда вспоминаю ее. Как я любила эту женщину! — Ее голос становился все тише, и я по опыту знал, что скоро мисс Калли погрузится в дремоту.
Поздним вечером я углубился в архив «Таймс» и нашел в номере от 12 сентября 1930 года статью на первой полосе, посвященную самоубийству Захарии де Жарнетта. Подавленный собственным разорением, он написал новое завещание и прощальную записку своей жене Николь, после чего, чтобы избавить всех от забот, сам отправился в клэнтонское похоронное бюро. Вошел через черный ход с двустволкой в руках, нашел комнату для бальзамирования, сел, снял туфлю, обхватил губами ствол и спустил курок большим пальцем ноги.
Глава 14
В понедельник двадцать второго июня девяносто два из сотни кандидатов в присяжные прибыли для участия в суде над Дэнни Пэджитом. Как вскоре выяснилось, четверо из восьми отсутствующих скончались, другие четверо — просто исчезли. Почти все явившиеся выглядели готовыми к бою. Бэгги сообщил мне, что обычно кандидаты в присяжные понятия не имеют, какое дело им предстоит рассматривать, в случае если их отберут в жюри. На сей раз было иначе. Каждая живая душа в округе Форд знала, что грядет великий день.
Мало что в провинциальном городке способно привлечь внимания больше, чем процесс над убийцей, поэтому задолго до девяти утра зал суда был переполнен. Те, кому предстояло участвовать в отборе присяжных, занимали одну его половину, зрители — другую. Старый балкон, нависавший над нами, тоже едва ли не прогибался под тяжестью зрителей. Люди плотно стояли вдоль стен. В целях демонстрации силы шериф Коули созвал всех, кто имел право носить хоть какую-то официальную форму, и все эти люди с чрезвычайно важным видом, но безо всякой пользы вертелись в здании суда и вокруг него. Прекрасный момент для ограбления банка, подумалось мне.
Мы с Бэгги сидели в переднем ряду. Ему удалось убедить секретаря окружного суда, что аккредитованные на процессе журналисты должны занимать специальные места. Рядом со мной оказался газетчик из Тьюпело — симпатичный господин, от которого пахло дешевым трубочным табаком. Я сообщил ему все подробности убийства — не для печати. Моя осведомленность произвела на него большое впечатление.
Пэджиты присутствовали в полном составе. Члены клана сидели на стульях, придвинутых вплотную к столу защиты, заговорщицки сомкнув головы вокруг Дэнни и Люсьена Уилбенкса, как воровская банда, каковую они, в сущности, собой и представляли. Это были наглые, темные личности, я ненавидел их и ничего не мог с собой поделать. Как и большинство присутствующих, я не знал их по именам, но невольно прикидывал, кто из них мог быть тем неумелым взрывником, который пронес в нашу типографию галлоны бензина. В моем портфеле лежал пистолет. Не сомневаюсь, что и у них оружие было под рукой. Одно неосторожное движение — и, как в былые времена, могла подняться пальба. А учитывая присутствие шерифа Коули и его плохо обученных людей, дело могло кончиться тем, что погибло бы полгорода.
Я поймал на себе взгляды нескольких Пэджитов, но сейчас предполагаемые присяжные волновали их больше, чем я. Пока те рассаживались по местам и получали инструкции от помощника секретаря, Пэджиты и их адвокаты не сводили с них глаз, сверяя свои заметки в раздобытых где-то списках.
Дэнни был просто, но мило одет в белую рубашку с длинными рукавами и наглаженные брюки цвета хаки. Наученный Уилбенксом, он то и дело улыбался, изображая кроткое дитя, чья невиновность вот-вот станет очевидной.
Сидевшие по другую сторону прохода Эрни Гэддис и его менее многочисленная команда тоже разглядывали пул присяжных. Гэддису помогали два ассистента-юриста, один секретарь и второй обвинитель по имени Хенк Хатен. Секретарь носил портфели и папки. Хатен, судя по всему, просто присутствовал, чтобы Эрни было с кем посоветоваться в случае необходимости.
Бэгги склонился ко мне, как делал всегда, когда хотел сообщить что-нибудь конфиденциально, и зашептал:
— Вон тот парень в коричневом костюме, — он кивком указал на Хатена, — спал с Родой Кассело.
Я был шокирован, что отчетливо отразилось на моем лице, и, отстранившись, недоверчиво посмотрел на Бэгги. Мой сотрудник самодовольно кивнул и сказал то, что говорил всегда, когда раскапывал нечто эдакое:
— Это я тебе говорю.
Фраза означала, что у него нет никаких сомнений. Бэгги часто ошибался, но не сомневался никогда.
Несмотря на раннюю седину, Хатену, весьма привлекательному и хорошо одетому господину, было на вид лет сорок.
— Откуда он? — так же шепотом спросил я. В ожидании выхода судьи Лупаса зал гудел голосами.
— Здешний. Время от времени ведет кое-какие дела, касающиеся недвижимости, ничего важного. Настоящий мерзавец. Дважды разведен и всегда в поиске.
— А Гэддис знает, что его помощник встречался с жертвой?
— Черта с два, конечно же, нет. Иначе он его тут же заменил бы.
— Ты думаешь, что Уилбенкс знает?
— Никто не знает, — еще более самодовольно сообщил Бэгги, словно он-то лично застукал любовников в постели, но держал это в тайне до настоящего момента. Я не мог решить, верить ли ему...
Мисс Калли появилась за несколько минут до девяти. Исав проводил жену в зал, но сам был вынужден выйти, поскольку ему места не нашлось. Она зарегистрировалась у делопроизводителя, и тот, снабдив бланком анкеты, которую следовало заполнить, указал ей кресло в третьем ряду. Она поискала меня взглядом, но нас разделяло слишком много народу. Кроме нее, я насчитал среди кандидатов еще четыре черных лица.
Секретарь суда провозгласил: «Встать, суд идет», и это прозвучало как сигнал тревоги. Когда все садились с разрешения судьи Лупаса, показалось, что пол содрогнулся. Лупас перешел прямо к делу, настроение у него, судя по всему, было отменное: зал ломился от избирателей, а через два года предстояли перевыборы. Впрочем, конкурентов у него никогда не было. Шесть кандидатов были освобождены сразу, поскольку оказались старше шестидесяти пяти лет. Еще пятеро — по медицинским показаниям. Работа входила в рутинное русло. Я не мог оторвать взгляда от Хенка Хатена. Этот тип, безусловно, был похож на дамского угодника.
Когда тур предварительных вопросов завершился, число кандидатов сократилось до семидесяти девяти. Теперь мисс Калли оказалась во втором ряду — не слишком добрый знак, если она хотела избежать участия в жюри. Судья Лупас уступил слово Эрни Гэддису, который, представившись кандидатам, стал пространно объяснять, что представляет интересы штата Миссисипи, налогоплательщиков, граждан, выбравших его, чтобы преследовать преступников в судебном порядке. Таким образом, он является представителем народа.
В настоящий момент он поддерживает обвинение против Дэнни Пэджита, дело которого передано в суд на основании обвинительного акта Большого жюри, состоящего, подчеркнул он, из достойных граждан и предъявившего Дэнни Пэджиту обвинение в изнасиловании и убийстве Роды Кассело. Затем Гэддис спросил, есть ли среди кандидатов в присяжные кто-нибудь, кто ничего не слышал об этом убийстве. Не поднялась ни одна рука.
Эрни имел тридцатилетний опыт выступлений в судах. Его речь текла гладко, дружелюбно, умело создавая у будущих присяжных впечатление, будто с ним можно обсуждать все, что угодно, в том числе в открытом судебном заседании. Теперь обвинитель постепенно приступал к теме устрашения. Не пытался ли кто-нибудь посторонний вступить в контакт с вами по поводу предстоящего дела? Какой-нибудь незнакомец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
А миссис Россети воцарилась на кухне, где и познакомилась с матерью Калли, Индией.
— И моя бабушка, и моя мать были кухарками у де Жарнеттов, — рассказывала мисс Калли. — Я думала, что такое же будущее ожидает и меня, но случилось по-иному.
— Так у Зака и Николь все же были дети? — спросил я, потягивая не то третий, не то четвертый стакан чая. Чай был горячим, и лед в нем растаял. Рассказ мисс Калли продолжался часа два, и на это время она, к счастью, забыла о повестке и суде над убийцей.
— Нет. И это приводило обоих в отчаяние, потому что они мечтали о детях. Когда я родилась в 1911 году, Николь забрала меня у матери. Она настояла, чтобы мне дали итальянское имя, и поселила у себя в большом доме. Мама не возражала — у нее, помимо меня, была куча детей, к тому же она и сама все дни проводила в доме.
— А ваш отец?
— Он трудился на ферме. Это было хорошее место и для работы, и для жизни. Нам повезло, что о нас заботились де Жарнетты. Они были великодушными и справедливыми людьми. Всегда. Большинству негров так не посчастливилось. В те времена их жизнь полностью зависела от белого хозяина, и, если тот был злым и жестоким, она превращалась в сплошной кошмар. А де Жарнетты были чудесными людьми. И мой отец, и дед, и прадед работали на их земле, и с ними никогда не обращались плохо.
— А Николь?
Мисс Калли просияла улыбкой — впервые за последний час.
— Ее сам Бог мне послал как вторую мать. Она одевала меня в платья, которые покупала в Мемфисе; когда я была малышкой, учила говорить по-итальянски, а в три года научила читать.
— Вы и сейчас можете говорить по-итальянски?
— Нет. Прошло слишком много времени. Она обожала рассказывать мне истории из своего детства, проведенного в Италии, и обещала когда-нибудь повезти туда, показать каналы Венеции, Ватикан, Пизанскую башню. А еще она очень любила петь и пристрастила меня к опере.
— Она была образованной?
— Ее мать получила кое-какое образование в отличие от мистера Россети и позаботилась о том, чтобы ее дочери умели читать и писать. Николь обещала, что я поступлю в колледж где-нибудь на Севере или даже в Европе, где люди гораздо терпимее, чем здесь. В двадцатые годы мысль о негритянке, посещающей колледж, казалась полным безумием.
Повествование разветвлялось в разные стороны. Мне хотелось кое-что записать, но я не прихватил с собой блокнота. История о чернокожей девушке, живущей в довоенном барском доме, разговаривающей по-итальянски и слушающей оперу, для Миссисипи полувековой давности была уникальна.
— Вы работали по дому? — спросил я.
— О да, когда стала постарше. Я была кем-то вроде экономки, но мне не приходилось трудиться так тяжко, как другим. Николь хотела, чтобы я всегда была рядом с ней. Не меньше часа в день мы занимались разговорной практикой на веранде. С одной стороны, она сама хотела избавиться от итальянского акцента, с другой — научить меня правильной дикции. У нас была учительница, прежде она преподавала в городской школе, но уже ушла на пенсию, мисс Такер, старая дева — никогда ее не забуду. Николь каждое утро посылала за ней машину. За чаем мы читали заданные накануне тексты, и мисс Такер исправляла малейшие неточности в нашем произношении. Занимались мы и грамматикой. Она расширяла наш словарь. Николь изводила себя учебой до тех пор, пока не заговорила по-английски безупречно.
— А почему не состоялся колледж?
Мисс Калли внезапно сникла, время рассказа подошло к концу.
— Ах, мистер Трейнор, это очень грустно. Мистер де Жарнетт потерял все в 1920-е годы. Он сделал крупные вложения в железные дороги, пароходство, ценные бумаги, и, лишившись всего едва ли не за одну ночь, застрелился. Но это уже другая история.
— А Николь?
— Она оставалась хозяйкой дома вплоть до Второй мировой войны, а потом вернулась в Мемфис вместе с родителями. В течение многих лет мы каждую неделю обменивались письмами, они до сих пор у меня хранятся. Николь умерла четыре года назад в возрасте семидесяти шести лет. Я плакала целый месяц. Я и сейчас плачу, когда вспоминаю ее. Как я любила эту женщину! — Ее голос становился все тише, и я по опыту знал, что скоро мисс Калли погрузится в дремоту.
Поздним вечером я углубился в архив «Таймс» и нашел в номере от 12 сентября 1930 года статью на первой полосе, посвященную самоубийству Захарии де Жарнетта. Подавленный собственным разорением, он написал новое завещание и прощальную записку своей жене Николь, после чего, чтобы избавить всех от забот, сам отправился в клэнтонское похоронное бюро. Вошел через черный ход с двустволкой в руках, нашел комнату для бальзамирования, сел, снял туфлю, обхватил губами ствол и спустил курок большим пальцем ноги.
Глава 14
В понедельник двадцать второго июня девяносто два из сотни кандидатов в присяжные прибыли для участия в суде над Дэнни Пэджитом. Как вскоре выяснилось, четверо из восьми отсутствующих скончались, другие четверо — просто исчезли. Почти все явившиеся выглядели готовыми к бою. Бэгги сообщил мне, что обычно кандидаты в присяжные понятия не имеют, какое дело им предстоит рассматривать, в случае если их отберут в жюри. На сей раз было иначе. Каждая живая душа в округе Форд знала, что грядет великий день.
Мало что в провинциальном городке способно привлечь внимания больше, чем процесс над убийцей, поэтому задолго до девяти утра зал суда был переполнен. Те, кому предстояло участвовать в отборе присяжных, занимали одну его половину, зрители — другую. Старый балкон, нависавший над нами, тоже едва ли не прогибался под тяжестью зрителей. Люди плотно стояли вдоль стен. В целях демонстрации силы шериф Коули созвал всех, кто имел право носить хоть какую-то официальную форму, и все эти люди с чрезвычайно важным видом, но безо всякой пользы вертелись в здании суда и вокруг него. Прекрасный момент для ограбления банка, подумалось мне.
Мы с Бэгги сидели в переднем ряду. Ему удалось убедить секретаря окружного суда, что аккредитованные на процессе журналисты должны занимать специальные места. Рядом со мной оказался газетчик из Тьюпело — симпатичный господин, от которого пахло дешевым трубочным табаком. Я сообщил ему все подробности убийства — не для печати. Моя осведомленность произвела на него большое впечатление.
Пэджиты присутствовали в полном составе. Члены клана сидели на стульях, придвинутых вплотную к столу защиты, заговорщицки сомкнув головы вокруг Дэнни и Люсьена Уилбенкса, как воровская банда, каковую они, в сущности, собой и представляли. Это были наглые, темные личности, я ненавидел их и ничего не мог с собой поделать. Как и большинство присутствующих, я не знал их по именам, но невольно прикидывал, кто из них мог быть тем неумелым взрывником, который пронес в нашу типографию галлоны бензина. В моем портфеле лежал пистолет. Не сомневаюсь, что и у них оружие было под рукой. Одно неосторожное движение — и, как в былые времена, могла подняться пальба. А учитывая присутствие шерифа Коули и его плохо обученных людей, дело могло кончиться тем, что погибло бы полгорода.
Я поймал на себе взгляды нескольких Пэджитов, но сейчас предполагаемые присяжные волновали их больше, чем я. Пока те рассаживались по местам и получали инструкции от помощника секретаря, Пэджиты и их адвокаты не сводили с них глаз, сверяя свои заметки в раздобытых где-то списках.
Дэнни был просто, но мило одет в белую рубашку с длинными рукавами и наглаженные брюки цвета хаки. Наученный Уилбенксом, он то и дело улыбался, изображая кроткое дитя, чья невиновность вот-вот станет очевидной.
Сидевшие по другую сторону прохода Эрни Гэддис и его менее многочисленная команда тоже разглядывали пул присяжных. Гэддису помогали два ассистента-юриста, один секретарь и второй обвинитель по имени Хенк Хатен. Секретарь носил портфели и папки. Хатен, судя по всему, просто присутствовал, чтобы Эрни было с кем посоветоваться в случае необходимости.
Бэгги склонился ко мне, как делал всегда, когда хотел сообщить что-нибудь конфиденциально, и зашептал:
— Вон тот парень в коричневом костюме, — он кивком указал на Хатена, — спал с Родой Кассело.
Я был шокирован, что отчетливо отразилось на моем лице, и, отстранившись, недоверчиво посмотрел на Бэгги. Мой сотрудник самодовольно кивнул и сказал то, что говорил всегда, когда раскапывал нечто эдакое:
— Это я тебе говорю.
Фраза означала, что у него нет никаких сомнений. Бэгги часто ошибался, но не сомневался никогда.
Несмотря на раннюю седину, Хатену, весьма привлекательному и хорошо одетому господину, было на вид лет сорок.
— Откуда он? — так же шепотом спросил я. В ожидании выхода судьи Лупаса зал гудел голосами.
— Здешний. Время от времени ведет кое-какие дела, касающиеся недвижимости, ничего важного. Настоящий мерзавец. Дважды разведен и всегда в поиске.
— А Гэддис знает, что его помощник встречался с жертвой?
— Черта с два, конечно же, нет. Иначе он его тут же заменил бы.
— Ты думаешь, что Уилбенкс знает?
— Никто не знает, — еще более самодовольно сообщил Бэгги, словно он-то лично застукал любовников в постели, но держал это в тайне до настоящего момента. Я не мог решить, верить ли ему...
Мисс Калли появилась за несколько минут до девяти. Исав проводил жену в зал, но сам был вынужден выйти, поскольку ему места не нашлось. Она зарегистрировалась у делопроизводителя, и тот, снабдив бланком анкеты, которую следовало заполнить, указал ей кресло в третьем ряду. Она поискала меня взглядом, но нас разделяло слишком много народу. Кроме нее, я насчитал среди кандидатов еще четыре черных лица.
Секретарь суда провозгласил: «Встать, суд идет», и это прозвучало как сигнал тревоги. Когда все садились с разрешения судьи Лупаса, показалось, что пол содрогнулся. Лупас перешел прямо к делу, настроение у него, судя по всему, было отменное: зал ломился от избирателей, а через два года предстояли перевыборы. Впрочем, конкурентов у него никогда не было. Шесть кандидатов были освобождены сразу, поскольку оказались старше шестидесяти пяти лет. Еще пятеро — по медицинским показаниям. Работа входила в рутинное русло. Я не мог оторвать взгляда от Хенка Хатена. Этот тип, безусловно, был похож на дамского угодника.
Когда тур предварительных вопросов завершился, число кандидатов сократилось до семидесяти девяти. Теперь мисс Калли оказалась во втором ряду — не слишком добрый знак, если она хотела избежать участия в жюри. Судья Лупас уступил слово Эрни Гэддису, который, представившись кандидатам, стал пространно объяснять, что представляет интересы штата Миссисипи, налогоплательщиков, граждан, выбравших его, чтобы преследовать преступников в судебном порядке. Таким образом, он является представителем народа.
В настоящий момент он поддерживает обвинение против Дэнни Пэджита, дело которого передано в суд на основании обвинительного акта Большого жюри, состоящего, подчеркнул он, из достойных граждан и предъявившего Дэнни Пэджиту обвинение в изнасиловании и убийстве Роды Кассело. Затем Гэддис спросил, есть ли среди кандидатов в присяжные кто-нибудь, кто ничего не слышал об этом убийстве. Не поднялась ни одна рука.
Эрни имел тридцатилетний опыт выступлений в судах. Его речь текла гладко, дружелюбно, умело создавая у будущих присяжных впечатление, будто с ним можно обсуждать все, что угодно, в том числе в открытом судебном заседании. Теперь обвинитель постепенно приступал к теме устрашения. Не пытался ли кто-нибудь посторонний вступить в контакт с вами по поводу предстоящего дела? Какой-нибудь незнакомец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61