Вы в курсе, что мы с ним там бывали? Неудивительно, что он отправился именно туда. Гондурас — большая страна со множеством самых труднодоступных в мире внутренних районов — густых джунглей, рассеченных ущельями необитаемых гор, которые окружает Москитовый берег. Думается, туда-то он и отправился.
— Вполне возможно.
— Я берусь за это дело, — объявил детектив.
Филипп вновь ощутил всплеск раздражения. Он не мог припомнить, чтобы предлагал Хаузеру работу. Но тот уже принялся демонстрировать свои способности и, выслушав историю коллекции, теперь скорее всего не успокоится.
— Мы еще не обсудили гонорар, — сказал Филипп.
— Мне потребуется сумма на расходы. Предполагаю, что они могут оказаться значительными. Когда занимаешься делами в дерьмовой стране «третьего мира», приходится отстегивать каждому Томасу, Рико и Орландо.
— Я имел в виду определенную долю, — быстро проговорил Филипп. — Небольшой процент в том случае, если вам удастся обнаружить коллекцию. И еще хочу упомянуть, что собираюсь поделиться с братьями. Этого требует справедливость.
— Определенную долю предлагают адвокатам, которые занимаются автомобильными авариями. А мне необходимы наличные вперед на расходы. И в случае успеха — заранее оговоренное дополнительное вознаграждение.
— И сколько же вы хотите на расходы?
— Двести пятьдесят тысяч долларов. — Филипп чуть не расхохотался.
— Почему вы считаете, что я обладаю такими средствами?
— Я никогда ничего не считаю, мистер Бродбент. Я знаю. Продайте Клее.
Филипп почувствовал, как его сердце на мгновение остановилось. — Что?
— Продайте большую акварель Пауля Клее под названием «Blau Kirche», которой вы владеете. Вот подлинная красота! Думаю, что сумею выручить за нее для вас четыре сотни.
— Продать акварель? — возмутился Филипп. — Никогда! Ее дал мне отец!
Хаузер пожал плечами.
— Но ответьте, как вы узнали об этой картине? — Детектив улыбнулся и раскрыл белые мягкие ладони наподобие двух лилий.
— Вы ведь хотели нанять самого лучшего? Не так ли, мистер Бродбент?
— Да, но только это шантаж.
— Позвольте объяснить вам, как я работаю. Для меня приоритет, а не клиент. Если я получаю дело, то занимаюсь им независимо от того, какие последствия это будет иметь для моего клиента. Я беру задаток на расходы, а если добиваюсь успеха, получаю дополнительный гонорар.
— Этот спор не имеет смысла. Я не продаю Клее.
— Иногда у клиента сдают нервы, и он выходит из игры. Иногда с хорошими людьми случаются неприятные вещи. Я целую младенцев, посещаю похороны и иду до конца, пока не решаю проблему.
— Вы не можете настаивать, мистер Хаузер, чтобы я продал эту акварель. Клее — единственная ценная вещь, которую я получил от отца. Я люблю эту картину.
Филиппу показалось, что Хаузер смотрит на него как-то странно. Глаза пустые, лицо бесстрастное.
— Посмотрите на дело с другой стороны, — предложил он. — Представьте, что Клее — это та жертва, которую необходимо принести, чтобы возвратить наследство.
Филипп колебался.
— Вы полагаете, мы добьемся успеха?
— Полагаю.
Картину всегда можно выкупить обратно, подумал Филипп и решился:
— Хорошо, я продам Клее.
Хаузер еще больше прищурился и, сосредоточенно пыхнув сигарой, объявил:
— В случае успеха мое вознаграждение составит миллион долларов. — И добавил: — У нас мало времени, мистер Бродбент. Я заказал билеты до Сан-Педро-Сула на самое раннее, что подвернулось на следующей неделе.
7
Закончив пение, Вернон Бродбент некоторое время спокойно посидел с закрытыми глазами в темной прохладной комнате, давая мозгу освоиться с окружающим после долгой медитации. По мере того как возвращалось сознание, он начал слышать отдаленный гул Тихого океана и почувствовал в наполненном запахами благовоний пространстве хижины аромат соленого воздуха. От отблеска свечей на веках внутреннее зрение озарялось неверным красноватым отсветом.
Затем он открыл глаза, поднялся и сделал несколько глубоких вдохов, все еще наслаждаясь ощущением мира и покоя, которое принес ему час медитации. Подошел к двери и немного постоял, любуясь зелеными кронами виргинских дубов и манзанита, растущих на склонах Биг-Сур, и ниже — широко раскинувшейся голубой гладью океана. Ветерок с воды тронул его одежды и наполнил их прохладой.
Вернон оставался в ашраме больше года и на тридцать пятом году жизни уверовал, что это именно то место, где он хотел находиться. Он прошел долгий путь исканий: два года в Индии, испытал трансцендентную медитацию, теософию, восточные культы, «Источник жизни» и даже не избегнул налета христианства. Отринул от себя материализм детства и стремился отыскать глубинную истину существования. Что же до других — особенно его братьев, — они напрасно прожигали жизни, погрязая в богатстве и тратя себя на ненужные усилия. Каков иной смысл существования, если не поиски того, зачем дана тебе жизнь?
И вот теперь, с отцовским наследством, у него появился шанс сделать что-то поистине хорошее. На этот раз не только для себя, но и для других. Шанс как-то помочь миру. Но как поступить? Начать поиски коллекции самому? Или пригласить с собой Тома? Филипп — полная задница и отвернет нос. А Том, возможно, захочет объединить с ним усилия. Следовало принимать решение. И быстро.
Вернон подобрал полы свободной полотняной туники и направился вниз по тропинке к хижине Учителя — вольно раскинувшемуся в ласковой долине строению из красного дерева. Хижину окружали дубы, и от нее открывался вид на Тихий океан. Навстречу попался Чао — парнишка-азиат. Он, подпрыгивая, бежал по тропинке. В руках у него была пачка писем, значит, спешил по поручению Учителя. Вот жизнь, к которой стремился Вернон, — мирная и спокойная. Беда лишь в том, что она так дорого стоит.
Вернон обогнул холм, и перед ним открылась хижина. Он на мгновение задержался — все-таки немного робел перед Учителем, — но тут же собрался и решительно продолжил путь. И вскоре уже стучал в дверь. Изнутри послышался низкий, раскатистый голос:
— Добро пожаловать, войдите.
Вернон оставил сандалии на террасе и переступил порог. Учитель предпочитал японский стиль — хижина была простой и аскетичной: с раздвижными экранами из рисовой бумаги, бежевыми циновками на полу и полированными панелями стен. Внутри пахло воском и благовониями. Где-то тихо журчала вода. Сквозь анфиладу проемов Вернон видел насквозь весь дом, а за ним японский садик с замшелыми камнями среди гальки и прудик с цветущими лотосами. А Учителя не замечал.
Он заглянул налево, в другой коридор. В его конце, на кухне, босоногая девочка-подросток с длинной светлой косой, в которую были вплетены увядающие цветы, резала овощи.
— Учитель, вы здесь? — позвал Вернон. Девочка продолжала работу.
— Сюда, — послышался низкий голос.
Вернон пошел на звук и обнаружил Учителя сидящим в позе лотоса, с закрытыми глазами, на циновке в комнате для медитации. Учитель открыл глаза, но остался сидеть. Вернон почтительно ждал. Ладную, поджарую фигуру наставника прикрывала туника из некрашеного полотна. Седая челка была зачесана прямо на лоб, а над ней виднелась небольшая лысинка, отчего Учитель становился похож на Леонардо да Винчи. Из-под резко изогнутых на широком куполе лба надбровных дуг поблескивали проницательные голубые глаза. Картину завершала подстриженная борода с проседью. Голос был гулким, переливчатым, с легким бруклинским акцентом, который оставлял на человеке отпечаток скромного происхождения. Учителю было около шестидесяти, но сколько точно, никто не знал. В прошлом он работал профессором в Беркли, который прозвали Пивоварней искусств, но отказался от должности ради ухода в жизнь духа. И здесь, в ашраме, нашел стремившихся к молитве, медитации и духовному росту единомышленников. Община была неопределенного толка, с уклоном в буддизм, но без омрачающих традицию этого религиозного учения чрезмерной дисциплины, интеллектуализма, безбрачия и фатализма. Ашрам скорее стал красивым убежищем в приятном месте, где каждый под ненавязчивым руководством Учителя предавался поклонению духу на свой собственный манер. Все удовольствие по цене семь сотен долларов за неделю, включая проживание и питание.
— Садись, — пригласил Учитель. Вернон сел.
— Чем могу помочь?
— Речь идет о моем отце. — Учитель приготовился слушать.
Вернон собрался с мыслями и набрал и легкие воздуха. Он рассказал об отцовском раке, о наследстве, о том, какую задачку задал Максвелл своим сыновьям. Последовало долгое молчание. Вернон ожидал, что Учитель посоветует отказаться от наследства. Он много раз негативно отзывался о пагубном влиянии денег. Но тот нежнейшим голосом предложил:
— Давай выпьем чаю. — И при этом положил мягкую ладонь на плечо ученику.
Учитель крикнул, чтобы принесли чай, и в комнате появилась девочка с косой. Оба пригубили напиток.
— Во сколько точно оценивается наследство? — спросил Учитель.
— Полагаю, что после уплаты налогов моя доля составит около ста миллионов.
Учитель сделал большой глоток, потом еще и еще. Если сумма и поразила его, он этого ничем не показал.
— Предадимся медитации.
Вернон тоже закрыл глаза, но никак не мог сосредоточиться на мантре — так сильно его тревожили стоявшие перед ним вопросы, которые, чем больше он о них думал, казались только сложнее. Сто миллионов долларов. Сто миллионов долларов. Даже мантра не имела силы рассеять в воздухе эти слова. Слова путались с мантрой и не давали достигнуть покоя и внутренней тишины. Сто миллионов долларов. Ом мани падме хум. Сто миллионов долларов.
Вернон обрадовался, когда Учитель поднял голову. Взял его руку и зажал между своими ладонями. Его голубые глаза светились необычайным блеском.
— Не многим, Вернон, выпадает такая возможность. Ты не должен ее упускать.
— Но каким образом?
Учитель встал и заговорил звучно, с напором:
— Мы должны найти наследство. И найти немедленно.
8
К тому времени когда Том кончил заниматься с больным конем, солнце успело закатиться за столовую гору Тох-Атин и теперь отбрасывало дли иные золотистые тени на заросли полыни и сухие кустики кроличьей травы. Выше по склону в отблесках увядающего дня розовела тысячефутовая стена из песчаника с вырезанными на ней барельефами. Том еще раз бегло осмотрел животное, похлопал по шее и повернулся к хозяйке, юной девушке из племени навахо.
— Он выкарабкается. Это обыкновенные колики. — Девушка облегченно улыбнулась.
— Теперь он голоден. Поводи его немного по коралю, а затем возьми совочек овса, смешай с этим лекарством. И дай. Подожди с полчаса и можешь кормить сеном. С ним все будет в порядке.
Бабушка девушки, навахская матрона, проскакавшая пять миль без седла, чтобы вызвать врача к коню, при том, что дорога, как обычно, была размыта, благодарно взяла Тома за руку.
— Спасибо, доктор. — Том слегка поклонился:
— К вашим услугам. — Он с удовольствием думал о предстоящем обратном пути и радовался, что дорога размыта. Это давало повод отсутствовать полдня и не спеша прокатиться по гряде Моррисона — живописнейшей на юго-западе местности красных скал, где каменные ложа рек юрского периода были устланы окаменелыми останками динозавров. Множество дальних каньонов убегали к горе Тох-Атин, и Том невольно задался вопросом, обследовали ли их палеонтологи. Скорее всего нет. Как-нибудь надо свернуть в один из них.
Он покачал головой и улыбнулся своим мыслям. Пустыня — хорошее средство прочищать мозги, а ему явно было что чистить. Сумасшедшая история с отцом стала самым большим потрясением в его жизни.
— Сколько мы вам должны? — нарушила его грезы навахская матрона.
Том покосился на обитую толем хижину, утонувшую в перекати-поле сломанную машину, жующих в загоне худющих овец и ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Вполне возможно.
— Я берусь за это дело, — объявил детектив.
Филипп вновь ощутил всплеск раздражения. Он не мог припомнить, чтобы предлагал Хаузеру работу. Но тот уже принялся демонстрировать свои способности и, выслушав историю коллекции, теперь скорее всего не успокоится.
— Мы еще не обсудили гонорар, — сказал Филипп.
— Мне потребуется сумма на расходы. Предполагаю, что они могут оказаться значительными. Когда занимаешься делами в дерьмовой стране «третьего мира», приходится отстегивать каждому Томасу, Рико и Орландо.
— Я имел в виду определенную долю, — быстро проговорил Филипп. — Небольшой процент в том случае, если вам удастся обнаружить коллекцию. И еще хочу упомянуть, что собираюсь поделиться с братьями. Этого требует справедливость.
— Определенную долю предлагают адвокатам, которые занимаются автомобильными авариями. А мне необходимы наличные вперед на расходы. И в случае успеха — заранее оговоренное дополнительное вознаграждение.
— И сколько же вы хотите на расходы?
— Двести пятьдесят тысяч долларов. — Филипп чуть не расхохотался.
— Почему вы считаете, что я обладаю такими средствами?
— Я никогда ничего не считаю, мистер Бродбент. Я знаю. Продайте Клее.
Филипп почувствовал, как его сердце на мгновение остановилось. — Что?
— Продайте большую акварель Пауля Клее под названием «Blau Kirche», которой вы владеете. Вот подлинная красота! Думаю, что сумею выручить за нее для вас четыре сотни.
— Продать акварель? — возмутился Филипп. — Никогда! Ее дал мне отец!
Хаузер пожал плечами.
— Но ответьте, как вы узнали об этой картине? — Детектив улыбнулся и раскрыл белые мягкие ладони наподобие двух лилий.
— Вы ведь хотели нанять самого лучшего? Не так ли, мистер Бродбент?
— Да, но только это шантаж.
— Позвольте объяснить вам, как я работаю. Для меня приоритет, а не клиент. Если я получаю дело, то занимаюсь им независимо от того, какие последствия это будет иметь для моего клиента. Я беру задаток на расходы, а если добиваюсь успеха, получаю дополнительный гонорар.
— Этот спор не имеет смысла. Я не продаю Клее.
— Иногда у клиента сдают нервы, и он выходит из игры. Иногда с хорошими людьми случаются неприятные вещи. Я целую младенцев, посещаю похороны и иду до конца, пока не решаю проблему.
— Вы не можете настаивать, мистер Хаузер, чтобы я продал эту акварель. Клее — единственная ценная вещь, которую я получил от отца. Я люблю эту картину.
Филиппу показалось, что Хаузер смотрит на него как-то странно. Глаза пустые, лицо бесстрастное.
— Посмотрите на дело с другой стороны, — предложил он. — Представьте, что Клее — это та жертва, которую необходимо принести, чтобы возвратить наследство.
Филипп колебался.
— Вы полагаете, мы добьемся успеха?
— Полагаю.
Картину всегда можно выкупить обратно, подумал Филипп и решился:
— Хорошо, я продам Клее.
Хаузер еще больше прищурился и, сосредоточенно пыхнув сигарой, объявил:
— В случае успеха мое вознаграждение составит миллион долларов. — И добавил: — У нас мало времени, мистер Бродбент. Я заказал билеты до Сан-Педро-Сула на самое раннее, что подвернулось на следующей неделе.
7
Закончив пение, Вернон Бродбент некоторое время спокойно посидел с закрытыми глазами в темной прохладной комнате, давая мозгу освоиться с окружающим после долгой медитации. По мере того как возвращалось сознание, он начал слышать отдаленный гул Тихого океана и почувствовал в наполненном запахами благовоний пространстве хижины аромат соленого воздуха. От отблеска свечей на веках внутреннее зрение озарялось неверным красноватым отсветом.
Затем он открыл глаза, поднялся и сделал несколько глубоких вдохов, все еще наслаждаясь ощущением мира и покоя, которое принес ему час медитации. Подошел к двери и немного постоял, любуясь зелеными кронами виргинских дубов и манзанита, растущих на склонах Биг-Сур, и ниже — широко раскинувшейся голубой гладью океана. Ветерок с воды тронул его одежды и наполнил их прохладой.
Вернон оставался в ашраме больше года и на тридцать пятом году жизни уверовал, что это именно то место, где он хотел находиться. Он прошел долгий путь исканий: два года в Индии, испытал трансцендентную медитацию, теософию, восточные культы, «Источник жизни» и даже не избегнул налета христианства. Отринул от себя материализм детства и стремился отыскать глубинную истину существования. Что же до других — особенно его братьев, — они напрасно прожигали жизни, погрязая в богатстве и тратя себя на ненужные усилия. Каков иной смысл существования, если не поиски того, зачем дана тебе жизнь?
И вот теперь, с отцовским наследством, у него появился шанс сделать что-то поистине хорошее. На этот раз не только для себя, но и для других. Шанс как-то помочь миру. Но как поступить? Начать поиски коллекции самому? Или пригласить с собой Тома? Филипп — полная задница и отвернет нос. А Том, возможно, захочет объединить с ним усилия. Следовало принимать решение. И быстро.
Вернон подобрал полы свободной полотняной туники и направился вниз по тропинке к хижине Учителя — вольно раскинувшемуся в ласковой долине строению из красного дерева. Хижину окружали дубы, и от нее открывался вид на Тихий океан. Навстречу попался Чао — парнишка-азиат. Он, подпрыгивая, бежал по тропинке. В руках у него была пачка писем, значит, спешил по поручению Учителя. Вот жизнь, к которой стремился Вернон, — мирная и спокойная. Беда лишь в том, что она так дорого стоит.
Вернон обогнул холм, и перед ним открылась хижина. Он на мгновение задержался — все-таки немного робел перед Учителем, — но тут же собрался и решительно продолжил путь. И вскоре уже стучал в дверь. Изнутри послышался низкий, раскатистый голос:
— Добро пожаловать, войдите.
Вернон оставил сандалии на террасе и переступил порог. Учитель предпочитал японский стиль — хижина была простой и аскетичной: с раздвижными экранами из рисовой бумаги, бежевыми циновками на полу и полированными панелями стен. Внутри пахло воском и благовониями. Где-то тихо журчала вода. Сквозь анфиладу проемов Вернон видел насквозь весь дом, а за ним японский садик с замшелыми камнями среди гальки и прудик с цветущими лотосами. А Учителя не замечал.
Он заглянул налево, в другой коридор. В его конце, на кухне, босоногая девочка-подросток с длинной светлой косой, в которую были вплетены увядающие цветы, резала овощи.
— Учитель, вы здесь? — позвал Вернон. Девочка продолжала работу.
— Сюда, — послышался низкий голос.
Вернон пошел на звук и обнаружил Учителя сидящим в позе лотоса, с закрытыми глазами, на циновке в комнате для медитации. Учитель открыл глаза, но остался сидеть. Вернон почтительно ждал. Ладную, поджарую фигуру наставника прикрывала туника из некрашеного полотна. Седая челка была зачесана прямо на лоб, а над ней виднелась небольшая лысинка, отчего Учитель становился похож на Леонардо да Винчи. Из-под резко изогнутых на широком куполе лба надбровных дуг поблескивали проницательные голубые глаза. Картину завершала подстриженная борода с проседью. Голос был гулким, переливчатым, с легким бруклинским акцентом, который оставлял на человеке отпечаток скромного происхождения. Учителю было около шестидесяти, но сколько точно, никто не знал. В прошлом он работал профессором в Беркли, который прозвали Пивоварней искусств, но отказался от должности ради ухода в жизнь духа. И здесь, в ашраме, нашел стремившихся к молитве, медитации и духовному росту единомышленников. Община была неопределенного толка, с уклоном в буддизм, но без омрачающих традицию этого религиозного учения чрезмерной дисциплины, интеллектуализма, безбрачия и фатализма. Ашрам скорее стал красивым убежищем в приятном месте, где каждый под ненавязчивым руководством Учителя предавался поклонению духу на свой собственный манер. Все удовольствие по цене семь сотен долларов за неделю, включая проживание и питание.
— Садись, — пригласил Учитель. Вернон сел.
— Чем могу помочь?
— Речь идет о моем отце. — Учитель приготовился слушать.
Вернон собрался с мыслями и набрал и легкие воздуха. Он рассказал об отцовском раке, о наследстве, о том, какую задачку задал Максвелл своим сыновьям. Последовало долгое молчание. Вернон ожидал, что Учитель посоветует отказаться от наследства. Он много раз негативно отзывался о пагубном влиянии денег. Но тот нежнейшим голосом предложил:
— Давай выпьем чаю. — И при этом положил мягкую ладонь на плечо ученику.
Учитель крикнул, чтобы принесли чай, и в комнате появилась девочка с косой. Оба пригубили напиток.
— Во сколько точно оценивается наследство? — спросил Учитель.
— Полагаю, что после уплаты налогов моя доля составит около ста миллионов.
Учитель сделал большой глоток, потом еще и еще. Если сумма и поразила его, он этого ничем не показал.
— Предадимся медитации.
Вернон тоже закрыл глаза, но никак не мог сосредоточиться на мантре — так сильно его тревожили стоявшие перед ним вопросы, которые, чем больше он о них думал, казались только сложнее. Сто миллионов долларов. Сто миллионов долларов. Даже мантра не имела силы рассеять в воздухе эти слова. Слова путались с мантрой и не давали достигнуть покоя и внутренней тишины. Сто миллионов долларов. Ом мани падме хум. Сто миллионов долларов.
Вернон обрадовался, когда Учитель поднял голову. Взял его руку и зажал между своими ладонями. Его голубые глаза светились необычайным блеском.
— Не многим, Вернон, выпадает такая возможность. Ты не должен ее упускать.
— Но каким образом?
Учитель встал и заговорил звучно, с напором:
— Мы должны найти наследство. И найти немедленно.
8
К тому времени когда Том кончил заниматься с больным конем, солнце успело закатиться за столовую гору Тох-Атин и теперь отбрасывало дли иные золотистые тени на заросли полыни и сухие кустики кроличьей травы. Выше по склону в отблесках увядающего дня розовела тысячефутовая стена из песчаника с вырезанными на ней барельефами. Том еще раз бегло осмотрел животное, похлопал по шее и повернулся к хозяйке, юной девушке из племени навахо.
— Он выкарабкается. Это обыкновенные колики. — Девушка облегченно улыбнулась.
— Теперь он голоден. Поводи его немного по коралю, а затем возьми совочек овса, смешай с этим лекарством. И дай. Подожди с полчаса и можешь кормить сеном. С ним все будет в порядке.
Бабушка девушки, навахская матрона, проскакавшая пять миль без седла, чтобы вызвать врача к коню, при том, что дорога, как обычно, была размыта, благодарно взяла Тома за руку.
— Спасибо, доктор. — Том слегка поклонился:
— К вашим услугам. — Он с удовольствием думал о предстоящем обратном пути и радовался, что дорога размыта. Это давало повод отсутствовать полдня и не спеша прокатиться по гряде Моррисона — живописнейшей на юго-западе местности красных скал, где каменные ложа рек юрского периода были устланы окаменелыми останками динозавров. Множество дальних каньонов убегали к горе Тох-Атин, и Том невольно задался вопросом, обследовали ли их палеонтологи. Скорее всего нет. Как-нибудь надо свернуть в один из них.
Он покачал головой и улыбнулся своим мыслям. Пустыня — хорошее средство прочищать мозги, а ему явно было что чистить. Сумасшедшая история с отцом стала самым большим потрясением в его жизни.
— Сколько мы вам должны? — нарушила его грезы навахская матрона.
Том покосился на обитую толем хижину, утонувшую в перекати-поле сломанную машину, жующих в загоне худющих овец и ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53