Разве вы не замечаете — нас загоняют в кондоминиумы и супермаркеты. Все серое, темное, землистого цвета. Люди, которые строили эти гостиницы, обладали вкусом, воображением, они чувствовали цвет: посмотрите, какие краски, какие четкие линии! Боже, да эти гостиницы— словно корабли!..
— Как хорошо, что вы это сказали! — обрадовался Ла Брава. — Я всегда любил эту улицу, но только теперь понял, за что.
Она поглядела на него искоса, подозрительно — не издевается ли? Прическа у нее и впрямь нелепая, но он начал проникаться к ней симпатией.
— Я серьезно. Мне тут нравится, но я не знал почему.
— Потому что дешево, — фыркнула девушка. — Не бывает никакого «почему». Вам тут хорошо — слава богу. Почему людям мало просто чувствовать, нужно непременно докапываться до причин? Кстати, вы ведь фотограф?
Его узнали. Ла Брава небрежно оперся локтем на прохладную мраморную стойку— художник, застигнутый в редкий миг досуга.
— Да, типа того.
— Что, сами не знаете?
— Только-только начинаю привыкать к этому статусу.
— Я видела вашу выставку в галерее Эмерсон. Просто динамит. Но как же краски — почему вы делаете черно-белые снимки?
— Я не умею пользоваться цветом. С черно-белыми снимками мне проще.
— Удается что-нибудь продать?
— В основном уличные сцены, не портреты.
— Что они понимают?! Верно я говорю? Ну их к черту! Человек должен делать то, что делает.
— С ума сходить, например?
— Если с пользой для дела, почему бы и нет? Голодать тоже неплохо — работается лучше.
Здоровая, крепкая на вид девушка, загорелые руки, темный пушок. На глазок— фунтов сто двадцать, не сказать, чтобы сильно отощала, тоже мне, голодающая художница. Золотая цепочка, кольца. Белая блуза простого покроя— скорее всего довольно дорогая, впрочем, тут не угадаешь.
— Как насчет ланча? — предложил он. — Можно перейти через улицу и перекусить в «Кардозо». Отличный салат с моллюсками, вкусный хлеб.
— Знаю-знаю, я вас там видела. Нет, сперва мне нужно найти новое жилище. Ни за что не вернусь в свою чертову каморку. Мне в нее боком приходится протискиваться.
Ла Брава поднял голову, услышав звук движущегося лифта — заскрипели тросы, загудел электромотор.
— Авось повезет, — подбодрил он девицу, кивком указывая ей через холл на дверь лифта с золоченым изображением солнца. — Точно, — подтвердил он, когда дверь распахнулась. — Вот он, управляющий.
Даже не подойдя к столику, Морис крикнул ему:
— Ну и где снимки? Не получились, я же говорил! Просил же тебя вчера— опусти аппарат пониже!
— Есть предложение, — перебил его Ла Брава. — Позаботься об этой юной леди— она ищет приличный номер, без тараканов и шума, а я посмотрю, как там мои негативы.
— Что получилось?
— Ты мне только скажи — на глянцевой бумаге или на матовой?
— Плевать. Главное, чтобы были готовы прямо сейчас, пока она еще мучится с похмелья, терзается угрызениями совести.
— Славный старичок, я же говорил, — подбодрил Ла Брава девушку.
— Это и так видно, — откликнулась она, улыбаясь Морису. — Рада знакомству, мистер Золя. Я — Фрэнни Кауфман.
Две утопленные в потолке тусклые желтые лампочки лишь придавали кладовке форму, намечали очертания предметов— и только. Выдержав негатив в закрепителе, Ла Брава вставил его в увеличитель, немного поколебался и, испытывая сочувствие к той даме из 304-го номера, гостевого люкса, добавил желтый фильтр и установил выдержку на двенадцать секунд.
Перейдя к более длинной стороне L-образной раковины из нержавейки, он погрузил первый лист форматом восемь на десять дюймов в ближайшую из трех ванночек.
Начал проступать образ: свет и тени, изгиб женского плеча, рука, слегка прикрывающая нижнюю часть лица. Через видоискатель он не успел разглядеть ее как следует, только мельком, в тот момент, когда сработала вспышка. Он не знал, как выглядит его модель, и теперь испытывал острое любопытство, как и накануне, когда в машине расспрашивал о ней Мориса.
Ла Брава вынул фотографию из раствора, положил ее во вторую ванночку, промывочную, побултыхал там и выложил изображением вверх в третью ванночку, с закрепителем. Облокотившись на узкий край раковины, низко, неудобно наклонившись, он всматривался в лицо, в глаза, таращившиеся на него сквозь слой воды и янтарного света.
Он где-то раньше ее видел.
Он не был уверен. Возможно, что-то во взгляде, в выражении лица показалось обманчиво знакомым. Он не мог как следует рассмотреть лицо.
Вынув отпечаток из ванночки, он продолжал смотреть на него, а вода сперва стекала со снимка потоком, потом ручейком и, наконец, капельками. Он слышал звук капели в темноте и испытывал странное ощущение: ему хотелось поскорее включить свет и наконец увидеть лицо, но он медлил на пороге открытия, узнавания, боясь чего-то, ему хотелось еще и еще продлить это мгновение. И он нашел способ: отложив снимок форматом восемь на десять в сторону, напечатал второй, а затем третий — лицо женщины и ее рука на фоне матраса, на этот раз без щадящего желтого фильтра. Окунул и эти снимки в фиксажную ванночку, и лишь когда все три бледные фотографии тремя парами глаз уставились на него, Ла Брава подошел к двери, включил свет и вернулся к раковине…
Запнувшись, он остановился в растерянности, глядя в знакомые глаза, и понял наконец, почему еще в темноте, едва проявив первый снимок, он ощутил трепет узнавания.
Потому что он привык видеть ее в темноте. Как часто он наблюдал за ней, ловил каждое ее движение среди черно-белых теней на экране кинотеатра.
Джин Шоу.
Темные волосы разделены на прямой пробор, взгляд цепкий, даже сейчас, когда она едва очнулась. Почему вчера, в машине, ему не пришло на ум ее имя? На миг ему представился ее образ, без имени, но тут они принялись разыскивать Четвертую Норт-Ист-стрит.
Она переменилась— еще бы, за четверть века все люди меняются. Но не так чтобы уж очень сильно — прическа немного другая, но все такая же бледная на черно-белом снимке, как когда-то на экране, все те же глаза— незабвенные глаза.
Джин Шоу. В номере 304, прямо сейчас.
Кинозвезда, в которую он был влюблен, первая любовь его жизни — ему тогда исполнилось двенадцать лет.
Глава 5
— Позволь тебя спросить, — обратился Кундо Рей к Ноблесу. — Доводилось ли тебе видеть, как змея пожирает летучую мышь? Крылышко еще торчит у нее изо рта, еще трепещет, мелко так подергивается, словно пытается взлететь, — а змее по фигу. Знаешь почему? Потому что другой конец летучей мыши уже переваривается у нее в брюхе. Змее — той даже шевелиться не надо, лежит себе и заглатывает, никуда не торопится. Даже жевать не надо, — так рассуждал Кундо Рей, наблюдая, как Ричард Ноблес пожирает биг-мак, закидывая в рот жареную картошку, сразу по нескольку кусочков, предварительно окунув их в кетчуп. — М-м-м-м… вкусная, сочная летучая мышь!
Они сидели в «Макдональдсе» на федеральном шоссе в Делрей-бич. Набилось много местных, время ланча. Ноблес был в своей синей двухцветной униформе охранника, но без шляпы. В его семье мужчины, привыкнув проводить жизнь на свежем воздухе, даже дома ходили в шляпах— Ноблес с детства ненавидел эту манеру. Он любил давать волю своим золотистым волосам, время от времени приглаживая их рукой — этакий небрежный, вальяжный вид.
Набив гамбургером рот, Ноблес похвастался:
— Мне доводилось есть змей. Несколько разновидностей отведал. Посыпаешь мукой, жаришь на большом огне, так чтобы мясо потрескалось, — ничего, сносно. Вот летучих мышей не пробовал. Сдерешь с нее шкуру— и что останется?
Вот так-то— если кубинец рассчитывает, что его стошнит от подобной муры, зря тратит время, а если у него что другое на уме и он к этому ведет издалека, так пусть говорит яснее.
А тот, прихлебывая кофе (жрать ничего не стал), и говорит:
— Понимаешь, к чему я веду?
Значит, сейчас наконец перейдет к делу. Чертов кубинский пижон, волосы волнистые, в ухе золотая серьга. Кундо Рей — единственный знакомый Ноблесу чернокожий с длинными, до плеч, локонами. Пробор справа, косая прядь падает на лоб и левый глаз. Эти волосы, эти золотые цепи и шелковые рубашки придают Кундо такой щегольской, изнеженный вид. Они познакомились прошлым летом, десять месяцев тому назад.
Вот как это вышло: Ноблес совершал патрульный объезд на казенном «плимуте» со звездой охранной компании «Стар секьюрити» на дверце, проезжал мимо супермаркетов и магазинов, направляя свет фар в темные уголки парковочных площадок в надежде наткнуться на какого-нибудь подозрительного ниггера, чтобы было с кем поразмяться. Так он доехал до автосалона «шевроле» на Глейд-роуд и там вышел из машины. Полагалось войти в магазин и осмотреться: ему выдавали специальный ключ для временного отключения сигнализации. В тот вечер, когда он вышел из магазина, возле «плимута» его поджидал этот тип.
— Не оставите ли дверь открытой, сэр, чтобы я мог забрать ключи от моей машины?
Он сказал Ноблесу, что якобы собирался сегодня взять машину на пробу (пять тысяч миль бесплатного пробега!), да не успел до закрытия. Ему всего-то и нужно, что забрать ключи. Все это черный прохвост излагал Ноблесу со смешным кубинским акцентом, словно принимал его за идиота. Ноблес пару раз нетерпеливо хлопнул себя ладонью по обтянутой кожей заднице, но потом невольно ухмыльнулся, и негр явно воспринял это как поощрение и предложил:
— А если вы мне не верите, сэр, можно сделать так: вы кладете в карман пять сотен и отваливаете отсюда.
Ноблес всегда уважал храбрых людей, а этот кубинец к тому же знал вежливое обхождение, в глазах у него черти плясали.
Обычно Кундо Рей, ловко соединив проводки, угонял с парковки у магазина новехонькую машинку, ставил ворованные номера, ехал в Саут-Майами или в Хоумстид, в знакомые круглосуточно работавшие гаражи, и там продавал автомобиль на запчасти. Две вылазки в месяц по две с половиной штуки за авто. А еще он два раза в неделю выступал в стриптиз-шоу— попотеет хорошенько, оторвется на все сто, да еще и подзаработает.
Это поначалу озадачило Ноблеса. То есть как — стриптиз?!
Да, Кундо Рей был профессиональным стриптизером, он отплясывал в набедренной повязке, пятнистой, как шкура леопарда. Дамочки вскакивали на высокие стулья бара, совали деньги ему за повязку, он приостанавливался, давал им пощупать, легко уворачивался и грозил пальчиком — ни-ни, — если какая из них пыталась его пожмыхать. Грязные танцы, прыжки и ужимки в ритме сальсы, порой под металлический грохот барабана — прекрасное времяпрепровождение во всех клубах от дамского на Уэст-Палм до гей-бара «Чики» на Саут-бич, где Кундо тоже появлялся порой, хотя это, как он сам говорил, трудная работенка. Приходилось до отказа набивать нос кокаином, чтобы не сдали нервы, опасное местечко, и шоу только для сумасшедших.
Может, он и сам был из этих? По первости, когда они вместе усаживались в «плимут», высматривая подходящий автомобиль, Ноблес с тревогой ожидал, как бы Кундо не ухватил его за предмет его гордости, но кубинец на него не покушался, а насчет задниц рассуждал с видом знатока, и в конце концов Ноблес решил, что его приятель не столько извращенец, сколько похабник.
Но с какой стати мужик, пусть даже и кубинец, станет разыгрывать из себя извращенца, если он нормальный мужик?
— Зачем тебе это? — спросил он Кундо Рея, и Кундо Рей ему ответил:
— Я ворую машины в темноте, а танцую при полном освещении.
Только однажды Ноблес зашел посмотреть на его пляски, в заведении на обочине шоссе Майами Интернешнл. Он и сам возбудился, когда все эти леди начали жадно тянуться к паху Кундо, к его набедренной повязке, а тот крутился, извиваясь перед ними под эту странную музыку, сверкая белыми зубами, причмокивая, присюсюкивая. Господи Иисусе! С него хватило одного раза. Ноблес решил, что для таких вот безумных плясок кубинцу требуется больше наглости, нежели для ночного грабежа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41