Не было никакой неотложной работы, не нужно было седлать лошадь, готовиться к скачке… Непривычное ощущение. Я не мог вспомнить скачек, в которых мне не пришлось бы принимать деятельное участие. Скачки для меня были не развлечением — это была моя жизнь. И без дела я сейчас ощущал какую-то странную пустоту.
Немного расстроенный, я вернулся на верхний этаж, к Малкольму. Он наслаждался новой для себя ролью владельца породистой лошади. Малкольм говорил о Призе Триумфальной Арки, называя ее просто «Аркой», как будто это понятие появилось в его жизни давным-давно, а не каких-нибудь два-три дня назад. Он обсуждал с Рэмзи Осборном будущее Блу Кланси с таким видом, словно понимал, о чем идет речь и вообще прекрасно разбирался в лошадях.
— Мы подумываем насчет Кубка коннозаводчиков, — сообщил он мне. Блеск в глазах Малкольма я воспринял как отчаянный вопрос и в то же время мгновенное решение.
— Если Блу Кланси сегодня хорошо пройдет, — уточнил Рэмзи Осборн.
— До Калифорнии путь неблизкий. В смысле до состязаний мирового уровня, — согласно кивнул я.
Малкольм выслушал мои рассуждения с благодарностью, не выказывая ни малейшего уныния по этому поводу. Скорее даже наоборот, как мне показалось. И по пути в Австралию мы, наверное, заедем не в Сингапур, а в эту самую Калифорнию.
Обед здесь, похоже, продолжался весь день, как это принято у французов. Аккуратные круглые салфетки в стиле шатобриан, тарелки, которые протирались перед тем, как на них положат маленькую горку морковки и зеленых стручков, вместе с небольшими кусочками посыпанного тертыми орешками сыра, и тоненькие ванильные пирожные с клубничным джемом. Судя по меню, я за время прогулки пропустил улиток, консоме, жаркое из дичи, зеленый салат и фруктовое мороженое. «Ну и пусть», — подумал я, заметив печенье, которое подавали вместе с кофе. Жокею, даже любителю, все же следует ограничивать себя в пище.
Малкольм и Рэмзи Осборн перешли уже к коньяку и сигарам. Они наблюдали за скачкой по телевизору. Ни один из них не торопился: Арка была назначена на пять часов, так что можно было по крайней мере до четырех тридцати оставаться в ресторане.
Рэмзи Осборн рассказал, что сам он из Стамфорда, штат Коннектикут, а состояние свое заработал на продаже спортивной одежды.
— Миллионы бейсболок! — вдохновенно говорил он. — Я их заказал, я их продал в розницу и оптом. Кроссовки, спортивные майки, тренировочные костюмы — все, что угодно. Здоровье — это большое дело, сейчас без спорта никуда!
Непохоже было, чтобы сам Осборн сильно занимался спортом, судя по складкам жира у него на шее, тройному подбородку и объемистому животу. Тем не менее он лучился довольством и с добродушной снисходительностью слушал, как Малкольм сдержанно рассказывал в ответ, что занимается в основном валютой и металлом.
По-моему, Рэмзи не догадывался, насколько Малкольм на самом деле богат. Но сам Малкольм, несмотря на то что любил быть в центре внимания, никогда не выставлял напоказ свое богатство. Его Квантум был уютным большим викторианским домом, но никак не дворцом. И когда финансовое положение Малкольма достигло уровня, при котором он мог позволить себе дворец, Малкольм не выказал желания куда-либо переехать. Я задумался ненадолго, изменится ли это в будущем, не войдет ли отец во вкус, раз попробовав быть расточительным.
Когда подошло время, мы с Малкольмом и Рэмзи Осборном спустились вниз, в конюшню, где встретились с Блу Кланси и его тренером. Вид у Блу Кланси был вполне аристократический, тренер выглядел под стать коню. Он явно произвел на Малкольма хорошее впечатление, и вполне заслуженно. Этот тренер был восходящей звездой в своей области, в сорок лет он уже подготовил шестерых победителей классических скачек, и это далось ему на удивление легко.
Блу Кланси беспокойно переступал с ноги на ногу, его ноздри трепетали от возбуждения. Мы посмотрели, как его седлают, проверяют еще раз напоследок, смазывают маслом копыта — для блеска, обтирают влажной губкой ноздри и рот, поддергивают челку и так закрепляют, чтобы достичь совершенства во всем облике. Мы проводили Блу Кланси в паддок, где к нам присоединился английский жокей, одетый в белое, зеленое и малиновое — цвета Рэмзи Осборна. Жокей казался совершенно спокойным.
Малкольм чуть ли не светился от переполнявших его чувств. Вот он встретился со мной взглядом, мгновенно догадался, о чем я думаю, и рассмеялся.
— Я считал, что ты поступил глупо, занявшись скачками. Не мог понять, что ты в этом находишь, — сказал он.
— Это гораздо сильнее ощущается, когда скачешь сам.
— Да… я понял это в Сэндауне. Что ж, пожалуй, самое время.
Рэмзи и тренер увлеченно обсуждали с жокеем тактику, а мне вспомнилось детство, летние каникулы, когда мы с Жервезом и Фердинандом обучались верховой езде. Мы учились ездить на пони, по дорожке вокруг конюшен в школе верховой езды. Учились ухаживать за лошадьми, кормили их, выгребали из денников навоз. Мы участвовали в местных состязаниях, нещадно гоняли бедных животных на скачках с мячом. Мы ездили спиной вперед, без седла, опираясь на седло коленями, а Фердинанд, демонстрируя свою лихость, даже умудрялся вставать в седле на голову и поднимать вверх ноги. Пони были послушными и, несомненно, уставали до смерти, но за два или три года мы научились ездить так, что вполне могли сравниться с цирковыми виртуозами. Малкольм безропотно оплачивал наши занятия, но ни разу не пришел на нас посмотреть. Потом Алисия забрала Жервеза и Фердинанда, и я, чтобы заполнить внезапно образовавшуюся пустоту одиночества, еще усерднее занялся верховой ездой. Я проводил на конюшнях почти каждое утро, совершенствовал свое мастерство, не воспринимая это как что-то серьезное, не догадываясь тогда, в суматохе выпускных школьных экзаменов, что это летнее увлечение останется со мной на всю жизнь.
«Блу Кланси выглядит ничуть не хуже остальных», — думал я, разглядывая лошадей, медленно вышагивавших по паддоку. И тренер, казалось, был вполне уверен в успехе. Он поблагодарил меня за то, что я устроил сделку (тренер получил с нее свои комиссионные), и заверил, что жеребенок за два миллиона гиней сейчас уютно устроен в его лучшей конюшне. Раньше этот тренер немного знал меня как помощника его коллеги и неудачника. Но в качестве сына и сопровождающего нового владельца, который, по-видимому, мог серьезно увлечься спортом, я теперь определенно заслуживал его внимания.
Мне было хорошо здесь и сейчас, и я не забивал себе голову ненужными мыслями. Это была настоящая жизнь. Что ж, пока я при Малкольме, надо вовсю этим пользоваться. Я спросил, можно ли будет посмотреть конюшни, когда я в следующий раз буду в Ньюмаркете? Тренер ответил, что он, конечно же, будет рад принять меня, и, похоже, вполне искренне.
— Я иногда бываю там с Джорджем и Джо. Тренирую кое-кого из их лошадей. Я выступаю для них в любительских скачках, — сказал я.
В Ньюмаркете Джорджа и Джо знали все: они считались там чем-то вроде королевского семейства.
— О, так это вы? — Тренер сопоставил некоторые известные ему факты. — Я не знал, что вы работаете с Джорджем и Джо.
— М-м-м…
— Так заходите в любое время! С удовольствием приму вас, — его голос звучал теперь гораздо приветливее и теплее.
«Мой путь наверх в мире скачек оказывается извилистым и запутанным», — подумал я с известной долей иронии. Сдержанно поблагодарил тренера и сказал, что охотно принимаю его приглашение.
Блу Кланси вывели в паддок, а мы пошли к трибунам для тренеров и владельцев, которые находились возле самой арены. Там уже собралось немало таких же компаний, как наша, охваченных теми же самыми переживаниями.
— Какие у него шансы? Честно! — выспрашивал меня Малкольм. Он сверлил меня взглядом, пытаясь прочесть на моем лице правдивый ответ, хотя не думаю, чтобы ему сейчас хотелось услышать именно правду.
— После четверга, когда второй фаворит выбыл из списка участников, его шансы несколько улучшились. Он вполне может рассчитывать на призовое место. Всякое может случиться. Он может даже победить. — Малкольм жаждал услышать как можно больше, не важно, насколько это соответствовало действительности.
Он кивнул, не зная, верить мне или нет, но ему очень хотелось поверить. «Скачки действительно сильно увлекли его», — подумал я и понял, что люблю его по-новому.
В глубине души я считал, что наша лошадь придет к финишу шестой или седьмой — результат не позорный, но денег на этом не заработаешь. Я поставил на Блу Кланси в тотализаторе, но только из солидарности: в основном я ставил на французскую лошадь Мейер Be, не сомневаясь, что первой придет она.
Блу Кланси спокойным шагом направился к линии старта. Наступали прекраснейшие минуты для владельцев — когда сердца, полные надежд, бьются так часто, что готовы выпрыгнуть из груди, когда все оправдания, объяснения, разочарования откладываются на целых десять минут. Малкольм трясущимися руками поднес к глазам мой бинокль.
Тренер был как натянутая струна, как он ни старался это скрыть. Естественно, ведь Арка бывает только раз в году, а жизнь так коротка!
Казалось, лошади целую вечность распределялись по стартовым кабинкам, но вот, ко всеобщему удовлетворению, они заняли наконец свои места на линии старта. Дверцы с треском распахнулись, и разноцветная, громыхающая подковами радуга вырвалась на волю. Двадцать шесть лучших европейских чистокровок летели вперед по кругу скаковой дорожки. Каждый изо всех сил старался доказать на полутора милях зеленой травяной дорожки, что именно он — самый быстрый, самый сильный и выносливый.
— Тебе бинокль не нужен? — спросил Малкольм с надеждой в голосе.
— Оставь себе, я вижу и так.
Я хорошо различал цвета Рэмзи Осборна примерно посредине группы. Лошадь шла легко, как, впрочем, и все остальные участники этой скачки. В Арке нужно было держаться простого правила: в первой десятке обогнуть последний длинный правый поворот, не перенапрячься на прямой и прибавить в самом конце, насколько позволит выносливость лошади. Иногда, если Арка стартует медленно, один из жокеев может проскользнуть вперед на повороте и сильно оторваться от остальных; иной раз все лошади идут ровно, и тогда скачка превращается в настоящую битву за победу. Арка, в которой участвовал Блу Кланси, похоже, неслась с беспощадной скоростью, и на финишную прямую он вышел, насколько я понял, восьмым или десятым в плотной группе летящих, как ветер, лошадей.
Малкольм возбужденно орал: «Давай! Вперед!» — так, будто это было его последнее дыхание. Дамы вокруг нас, в шелковых платьях и шляпках, и мужчины в светлых утренних костюмах, охваченные теми же чувствами, кричали, подгоняя лошадей своими воплями, ругались и молились на всех возможных языках. Малкольм опустил бинокль и пронзительно завизжал, полностью увлеченный тем, что происходило на скаковой дорожке, забыв обо всем на свете, будто в мире не осталось ничего, кроме несущихся быстрее ветра лошадей.
Я понял, что для Блу Кланси настало время сделать свой ход. Он все еще шел очень ровно и пока оставался пятым. Вот он пошел быстрее. Четвертый…
Тренер, более сдержанный, чем владельцы, тоже начал приговаривать, полушепотом, почти не дыша: «Давай, давай же…» Но две лошади, которые держались почти вровень с Блу Кланси, неожиданно рванули вперед и обошли его, и надежда, загоревшаяся было в сердце тренера, угасла. Он тяжело вздохнул, плечи его опустились.
Финишную черту лошади пересекли такой тесной кучей, что только фотофиниш мог установить истинную очередность. Блу Кланси и его жокей боролись до конца, старались перед финишем отыграть каждый метр и отставали от победителя всего на два корпуса, насколько мы — Малкольм, Рэмзи Осборн, тренер и я — смогли рассмотреть с трибуны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53