Они пришли к финишу вровень со своим ближайшим соперником, и только по морде лошади потом можно будет определить, кто был впереди.
— На кивке, — сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.
Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:
— Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!
Тренер ответил:
— Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.
Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:
— Что это значит — на кивке?
— Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Если две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади — чуть сзади… вот, это и означает на кивке.
— То есть как повезет?
— Как повезет.
— Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.
Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.
Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив — продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место — совсем не плохо, но лучший все-таки — победитель.
Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы — естественно, шампанского.
— Решено! Кубок коннозаводчиков — чего бы это ни стоило! — сказал Рэмзи Осборн.
— Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, — заметил тренер.
— С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! — доверительно поделился своим мнением Осборн.
Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.
День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:
— Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?
— Неплохо.
— Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.
— Почему Крезом? — спросил я.
Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:
— Так звали одного очень богатого грека.
Малкольм чувствовал себя в «Савое» как в клетке.
Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.
— Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, — сказал он.
Полный дурных предчувствий, я предупредил:
— Ручаюсь чем угодно, что не пройдет и дня, как все семейство уже будет знать, что ты туда вернулся.
— Ничего не поделаешь. Не могу же я скрываться всю жизнь! И ты можешь поехать со мной и быть все время рядом.
— Не уезжай. Здесь ты в безопасности, — уговаривал я.
— Постарайся, чтобы я был в безопасности в Квантуме.
Он был непреклонен и начал уже собирать вещи. Остановить его можно было, только привязав к кровати.
Перед отъездом я позвонил Норману Весту. Он оказался дома, что не сулило приятных известий о его расследовании. Вест счастлив был сообщить мне, что госпожа Дебора Пемброк, жена Фердинанда, наверняка не могла быть на аукционе в Ньюмаркете, потому что как раз в тот день участвовала в параде фотомоделей. Он проверил это в редакции журнала мод, как она посоветовала, и они подтвердили ее алиби.
— Хорошо. А как насчет самого Фердинанда?
— Господин Фердинанд не появлялся в своем офисе ни в один из этих дней. В пятницу работал дома. На следующей неделе он слушал лекцию по статистическим закономерностям банкротства страховых компаний. Он сказал, что, после того как зарегистрировался в понедельник, больше нигде на лекциях не отмечался. Это я тоже проверил — никто не может наверняка подтвердить, что видел его там. Слушатели лекций плохо знают друг друга.
Я вздохнул.
— Ну, что ж… мы с отцом возвращаемся в Квантум.
— Это глупо, сэр, уверяю вас.
— Он устал от этого добровольного заключения. Так что звоните нам туда, договорились?
Он сказал, что так и сделает, когда появятся какие-нибудь новости.
Дебору можно вычеркнуть. Браво, Дебс!
Я отвез отца в Беркшир, заехав по пути в поселок, где жил Артур Белбрук, чтобы забрать собак. Двое взрослых доберманов обрадовались Малкольму, как щенки, прыгали вокруг него, вертелись у ног, а он ласково трепал их и гладил. Искренняя обоюдная любовь, не запятнанная жадностью, завистью и злобой.
Малкольм поднял голову и увидел, что я за ним наблюдаю.
— Тебе нужно завести собаку. Каждому человеку нужен кто-то, чтобы любить его вот так, — сказал он.
«Может, он и прав», — подумал я.
Он снова вернулся к своим друзьям, трепал их морды, позволял хватать себя за пальцы, зная, что они никогда его не укусят. Они совсем не были сторожевыми собаками: Малкольм любил доберманов из-за их стройного мускулистого тела, из-за неудержимо веселого характера. Я с детства привык к отцовским доберманам. Но мне мало было собачьей привязанности, и собаку мне заводить не хотелось.
Я вспомнил тот день, когда Малкольм выпустил своих собак из кухни и тут же получил по голове. Собаки должны были увидеть или учуять кого-то постороннего. Хоть они и не сторожевые псы, все равно они обязательно предупредили бы хозяина.
— Твои собаки лают, когда видят незнакомых людей? — спросил я.
— Конечно! К чему это ты? — Малкольм выпрямился, все еще улыбаясь. Стройные собачьи тела прижимались к его коленям.
— А в ту пятницу, на прошлой неделе, они лаяли, когда ты выпустил их на прогулку?
Его улыбка мгновенно погасла. Почти с отчаянием в голосе он ответил:
— Нет. Не думаю. Я не помню… Нет, они вели себя как обычно. Радовались, что мы идем на прогулку…
— Кого из семьи они хорошо знают? — продолжал расспрашивать я.
— После смерти Мойры все они не раз бывали в Квантуме. Все, кроме тебя. Я сперва думал, они хотят поддержать меня, но… каждый просто хотел убедиться, что остальные не подольстились ко мне и не заняли их место… — Малкольм разочарованно пожал плечами.
Каждое новое обстоятельство возвращало нас к жестокой реальности, в которую ни один из нас не хотел верить.
Малкольма передернуло при этой мысли, и он сказал, что хотел бы пройтись с собаками по поселку. Но по дороге он мог встретить знакомых, которые были близкими приятелями Вивьен, Алисии и Джойси и до сих пор поддерживали с ними отношения. Они незамедлительно порадовали бы наших ведьм свеженькой полуправдой о том, чем Малкольм сейчас занимается.
— Ты же знаешь, сельские сплетни расходятся быстрее, чем телеграммы. Посади лучше собак в машину, — сказал я.
Он меня совсем не слушал. Всего шесть дней назад кто-то во второй раз пытался его убить, но Малкольм уже почти убедил себя, что больше не будет никаких нападений. Что ж, наверное, сегодня утром действительно ничего такого не случится. Он с собаками прошел полторы мили до дома, а я медленно ехал впереди него, все время оглядываясь назад, и ожидал на каждом повороте, пока он не показывался в поле зрения. Когда мы благополучно добрались до дома, Малкольм недовольно пробурчал, что я слишком осторожен.
— Но ведь это как раз то, чего ты хотел, — возразил я.
— И да и нет.
Как ни странно, я его понимал. Он боялся и стыдился своего страха, поэтому упорно бравировал своей беззаботностью. С непосредственной опасностью разобраться намного легче. Тем не менее я заставил его подождать снаружи с собаками, пока я обследую дом. Внутри не оказалось никаких ловушек, никто не прятался за дверью с занесенным для удара молотком, бомбы в почтовом ящике тоже не было.
Я впустил Малкольма, и мы стали разбирать наши вещи. Мы оба не сговариваясь решили, что я буду спать в своей прежней комнате, и я застелил там постель. В Лондоне я закупил продукты — хлеб, молоко, лимоны, копченое мясо и осетрину. Такая пища в последнее время стала привычной и для меня, и для Малкольма. В баре было шампанское, а в холодильнике еще от Мойры остался целый склад полуфабрикатов в картонных коробках. «С голоду мы не умрем», — решил я, исследовав наши запасы. Разве что заработаем расстройство желудка.
Весь день Малкольм просидел в кабинете — просматривал почту, говорил по телефону со своим биржевым маклером и в обычное время собрался выпустить своих доберманов на прогулку перед обедом.
— Я пойду с тобой.
Он кивнул, ничего не сказав, и мы вышли в сад, на свежий октябрьский воздух. Прошли по дорожке между грядками, через заросший ивняком ручей, до которого отец так и не дошел десять дней назад.
Когда мы были маленькими, мы пускали по этому ручью игрушечные кораблики и собирали по берегам водяную мяту и возвращались домой вымокшими и перемазанными с головы до ног. Алисия не раз заставляла нас снимать всю одежду, прежде чем впустить в свою девственно-чистую кухню.
— В понедельник я написал новое завещание, — неожиданно сказал Малкольм, не отрывая взгляда от собак, которые сновали вдоль берега, выискивая под деревьями норы водяных крыс.
— Вот как?
— Да. В Кембридже. Почему бы и нет? В старом часть предназначалась для Мойры. И тогда, после той пятницы… в общем, я хотел привести дела в порядок, на случай… на всякий случай.
— И что ты с ним сделал? — спросил я. Малкольма, похоже, развеселил мой вопрос.
— А я думал, ты спросишь: «Что в этом завещании? Что ты собираешься оставить мне?»
— М-м-м… Тем не менее я спрашиваю не об этом. А о более важных вещах, — холодно заметил я.
— Я оставил его у адвоката в Кембридже.
Мы медленно прогуливались вдоль ручья, собаки весело гонялись друг за дружкой возле нас. Ивовые листья пожелтели и готовы были сорваться с ветвей при первом же сильном порыве ветра. В воздухе витал легкий запах дыма — кое-где уже сжигали опавшую листву.
— Кому известно, где находится твое завещание? — снова спросил я.
— Мне. И адвокату.
— Что это за адвокат?
— Я увидел табличку на его двери и внезапно решил зайти. У меня где-то осталась его визитка. Мы обсудили мои пожелания, он все это напечатал, я прямо в его кабинете заверил документ при свидетелях и оставил адвокату на хранение.
Я миролюбиво заметил:
— Не думал я, что такой замечательный человек, как ты, может иногда быть тупым как пробка.
ГЛАВА 9
Малкольм возмутился:
— Ты ужасный невежа, Ян! — Потом чуть успокоился и спросил: — Почему это я тупой? Завещание действительно и оформлено по закону.
— Представь, а вдруг бы ты умер, не сказав никому, что сделал новое завещание, или не рассказав, где оно находится?
Малкольм приуныл, потом снова повеселел:
— Об этом должен побеспокоиться тот адвокат.
— Если он тебя достаточно хорошо знает, если он имеет представление, о каких суммах идет речь, если он окажется добросовестным, если он вообще узнает, что ты умер, и если он знает, кого касается твое завещание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— На кивке, — сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.
Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:
— Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!
Тренер ответил:
— Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.
Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:
— Что это значит — на кивке?
— Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Если две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади — чуть сзади… вот, это и означает на кивке.
— То есть как повезет?
— Как повезет.
— Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.
Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.
Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив — продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место — совсем не плохо, но лучший все-таки — победитель.
Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы — естественно, шампанского.
— Решено! Кубок коннозаводчиков — чего бы это ни стоило! — сказал Рэмзи Осборн.
— Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, — заметил тренер.
— С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! — доверительно поделился своим мнением Осборн.
Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.
День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:
— Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?
— Неплохо.
— Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.
— Почему Крезом? — спросил я.
Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:
— Так звали одного очень богатого грека.
Малкольм чувствовал себя в «Савое» как в клетке.
Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.
— Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, — сказал он.
Полный дурных предчувствий, я предупредил:
— Ручаюсь чем угодно, что не пройдет и дня, как все семейство уже будет знать, что ты туда вернулся.
— Ничего не поделаешь. Не могу же я скрываться всю жизнь! И ты можешь поехать со мной и быть все время рядом.
— Не уезжай. Здесь ты в безопасности, — уговаривал я.
— Постарайся, чтобы я был в безопасности в Квантуме.
Он был непреклонен и начал уже собирать вещи. Остановить его можно было, только привязав к кровати.
Перед отъездом я позвонил Норману Весту. Он оказался дома, что не сулило приятных известий о его расследовании. Вест счастлив был сообщить мне, что госпожа Дебора Пемброк, жена Фердинанда, наверняка не могла быть на аукционе в Ньюмаркете, потому что как раз в тот день участвовала в параде фотомоделей. Он проверил это в редакции журнала мод, как она посоветовала, и они подтвердили ее алиби.
— Хорошо. А как насчет самого Фердинанда?
— Господин Фердинанд не появлялся в своем офисе ни в один из этих дней. В пятницу работал дома. На следующей неделе он слушал лекцию по статистическим закономерностям банкротства страховых компаний. Он сказал, что, после того как зарегистрировался в понедельник, больше нигде на лекциях не отмечался. Это я тоже проверил — никто не может наверняка подтвердить, что видел его там. Слушатели лекций плохо знают друг друга.
Я вздохнул.
— Ну, что ж… мы с отцом возвращаемся в Квантум.
— Это глупо, сэр, уверяю вас.
— Он устал от этого добровольного заключения. Так что звоните нам туда, договорились?
Он сказал, что так и сделает, когда появятся какие-нибудь новости.
Дебору можно вычеркнуть. Браво, Дебс!
Я отвез отца в Беркшир, заехав по пути в поселок, где жил Артур Белбрук, чтобы забрать собак. Двое взрослых доберманов обрадовались Малкольму, как щенки, прыгали вокруг него, вертелись у ног, а он ласково трепал их и гладил. Искренняя обоюдная любовь, не запятнанная жадностью, завистью и злобой.
Малкольм поднял голову и увидел, что я за ним наблюдаю.
— Тебе нужно завести собаку. Каждому человеку нужен кто-то, чтобы любить его вот так, — сказал он.
«Может, он и прав», — подумал я.
Он снова вернулся к своим друзьям, трепал их морды, позволял хватать себя за пальцы, зная, что они никогда его не укусят. Они совсем не были сторожевыми собаками: Малкольм любил доберманов из-за их стройного мускулистого тела, из-за неудержимо веселого характера. Я с детства привык к отцовским доберманам. Но мне мало было собачьей привязанности, и собаку мне заводить не хотелось.
Я вспомнил тот день, когда Малкольм выпустил своих собак из кухни и тут же получил по голове. Собаки должны были увидеть или учуять кого-то постороннего. Хоть они и не сторожевые псы, все равно они обязательно предупредили бы хозяина.
— Твои собаки лают, когда видят незнакомых людей? — спросил я.
— Конечно! К чему это ты? — Малкольм выпрямился, все еще улыбаясь. Стройные собачьи тела прижимались к его коленям.
— А в ту пятницу, на прошлой неделе, они лаяли, когда ты выпустил их на прогулку?
Его улыбка мгновенно погасла. Почти с отчаянием в голосе он ответил:
— Нет. Не думаю. Я не помню… Нет, они вели себя как обычно. Радовались, что мы идем на прогулку…
— Кого из семьи они хорошо знают? — продолжал расспрашивать я.
— После смерти Мойры все они не раз бывали в Квантуме. Все, кроме тебя. Я сперва думал, они хотят поддержать меня, но… каждый просто хотел убедиться, что остальные не подольстились ко мне и не заняли их место… — Малкольм разочарованно пожал плечами.
Каждое новое обстоятельство возвращало нас к жестокой реальности, в которую ни один из нас не хотел верить.
Малкольма передернуло при этой мысли, и он сказал, что хотел бы пройтись с собаками по поселку. Но по дороге он мог встретить знакомых, которые были близкими приятелями Вивьен, Алисии и Джойси и до сих пор поддерживали с ними отношения. Они незамедлительно порадовали бы наших ведьм свеженькой полуправдой о том, чем Малкольм сейчас занимается.
— Ты же знаешь, сельские сплетни расходятся быстрее, чем телеграммы. Посади лучше собак в машину, — сказал я.
Он меня совсем не слушал. Всего шесть дней назад кто-то во второй раз пытался его убить, но Малкольм уже почти убедил себя, что больше не будет никаких нападений. Что ж, наверное, сегодня утром действительно ничего такого не случится. Он с собаками прошел полторы мили до дома, а я медленно ехал впереди него, все время оглядываясь назад, и ожидал на каждом повороте, пока он не показывался в поле зрения. Когда мы благополучно добрались до дома, Малкольм недовольно пробурчал, что я слишком осторожен.
— Но ведь это как раз то, чего ты хотел, — возразил я.
— И да и нет.
Как ни странно, я его понимал. Он боялся и стыдился своего страха, поэтому упорно бравировал своей беззаботностью. С непосредственной опасностью разобраться намного легче. Тем не менее я заставил его подождать снаружи с собаками, пока я обследую дом. Внутри не оказалось никаких ловушек, никто не прятался за дверью с занесенным для удара молотком, бомбы в почтовом ящике тоже не было.
Я впустил Малкольма, и мы стали разбирать наши вещи. Мы оба не сговариваясь решили, что я буду спать в своей прежней комнате, и я застелил там постель. В Лондоне я закупил продукты — хлеб, молоко, лимоны, копченое мясо и осетрину. Такая пища в последнее время стала привычной и для меня, и для Малкольма. В баре было шампанское, а в холодильнике еще от Мойры остался целый склад полуфабрикатов в картонных коробках. «С голоду мы не умрем», — решил я, исследовав наши запасы. Разве что заработаем расстройство желудка.
Весь день Малкольм просидел в кабинете — просматривал почту, говорил по телефону со своим биржевым маклером и в обычное время собрался выпустить своих доберманов на прогулку перед обедом.
— Я пойду с тобой.
Он кивнул, ничего не сказав, и мы вышли в сад, на свежий октябрьский воздух. Прошли по дорожке между грядками, через заросший ивняком ручей, до которого отец так и не дошел десять дней назад.
Когда мы были маленькими, мы пускали по этому ручью игрушечные кораблики и собирали по берегам водяную мяту и возвращались домой вымокшими и перемазанными с головы до ног. Алисия не раз заставляла нас снимать всю одежду, прежде чем впустить в свою девственно-чистую кухню.
— В понедельник я написал новое завещание, — неожиданно сказал Малкольм, не отрывая взгляда от собак, которые сновали вдоль берега, выискивая под деревьями норы водяных крыс.
— Вот как?
— Да. В Кембридже. Почему бы и нет? В старом часть предназначалась для Мойры. И тогда, после той пятницы… в общем, я хотел привести дела в порядок, на случай… на всякий случай.
— И что ты с ним сделал? — спросил я. Малкольма, похоже, развеселил мой вопрос.
— А я думал, ты спросишь: «Что в этом завещании? Что ты собираешься оставить мне?»
— М-м-м… Тем не менее я спрашиваю не об этом. А о более важных вещах, — холодно заметил я.
— Я оставил его у адвоката в Кембридже.
Мы медленно прогуливались вдоль ручья, собаки весело гонялись друг за дружкой возле нас. Ивовые листья пожелтели и готовы были сорваться с ветвей при первом же сильном порыве ветра. В воздухе витал легкий запах дыма — кое-где уже сжигали опавшую листву.
— Кому известно, где находится твое завещание? — снова спросил я.
— Мне. И адвокату.
— Что это за адвокат?
— Я увидел табличку на его двери и внезапно решил зайти. У меня где-то осталась его визитка. Мы обсудили мои пожелания, он все это напечатал, я прямо в его кабинете заверил документ при свидетелях и оставил адвокату на хранение.
Я миролюбиво заметил:
— Не думал я, что такой замечательный человек, как ты, может иногда быть тупым как пробка.
ГЛАВА 9
Малкольм возмутился:
— Ты ужасный невежа, Ян! — Потом чуть успокоился и спросил: — Почему это я тупой? Завещание действительно и оформлено по закону.
— Представь, а вдруг бы ты умер, не сказав никому, что сделал новое завещание, или не рассказав, где оно находится?
Малкольм приуныл, потом снова повеселел:
— Об этом должен побеспокоиться тот адвокат.
— Если он тебя достаточно хорошо знает, если он имеет представление, о каких суммах идет речь, если он окажется добросовестным, если он вообще узнает, что ты умер, и если он знает, кого касается твое завещание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53