Папочка собирается купить мне замечательные белые ботиночки с замочками и серебряными кисточками. Он называет меня своей маленькой принцессой, как мило! После обеда мы спустились к ручью и набрали водяной мяты к чаю. Папочка снял носки и закатал брюки, и мальчишек там не было, не было! Не хочу, чтобы они появлялись в моих историях! Это папочка нарвал мяты, мы помыли ее и ели просто так, с ржаным хлебом. В этот вечер я буду сидеть у папочки на коленях, а он будет гладить меня по головке и называть своей принцессой, своей дорогой маленькой девочкой, и я буду счастлива».
Я быстро перелистал страницы. Вся тетрадка была исписана от корки до корки все тем же. Не говоря ни слова, я протянул ее Малкольму, раскрыв на той странице, где только что читал. Эйл сказал:
— Все тетрадки точно такие же. Мы прочитали каждую. Наверное, она писала их годами.
— Но вы ведь не хотите сказать, что… есть и совсем недавние? — спросил я.
— Безусловно, есть — несколько штук. Мне за время службы уже доводилось видеть тетрадки вроде этих. Кажется, это называется «непреодолимая страсть к письму», графомания. И то, что писала ваша сестра, самое здравое и невинное по сравнению с другими. Вы и представить себе не можете, о каких жестокостях и сексуальных извращениях мне доводилось читать. Вы бы пришли в отчаяние.
Малкольм, заметно расстроенный, закрыл тетрадку и сказал:
— Она тут пишет, я купил ей чудное красное платье… белый свитер с голубыми цветами… ярко-желтый леотард — а я понятия не имею, что такое этот леотард. Бедная девочка. Бедная девочка.
— Она покупала это все сама. Ходила по магазинам три-четыре раза в неделю, — заметил я.
Эйл перевернул стопку тетрадей, вытащил одну с самого низа и протянул мне.
— Это последняя. В конце там кое-что другое. Вас наверняка заинтересует.
Я перелистнул тетрадку сразу на последние исписанные страницы и с грустью прочел:
«Папочка отвернулся от меня, и я больше не хочу, чтобы он был. Наверное, я его убью. Это совсем нетрудно. Раньше я уже так делала».
На следующей странице ничего не было, а потом:
«Ян вернулся к папочке».
Снова чистая страница, а дальше большими буквами:
«ЯН С ПАПОЧКОЙ В КВАНТУМЕ! Я ЭТОГО НЕ ПЕРЕНЕСУ».
И уже на другой странице — мое имя заглавными буквами, окруженное со всех сторон маленькими стрелками, направленными наружу. Этакий взрыв с моим именем в центре.
Больше в тетрадке ничего не было, следующие листы остались чистыми.
Малкольм посмотрел на последнюю страницу и тяжело вздохнул. Спросил у инспектора:
— Можно будет их забрать? Вам ведь они не нужны? Не будет ведь никакого суда, Эйл поколебался, но сказал, что, пожалуй, они ему действительно не нужны. Он пододвинул всю стопку к Малкольму и положил сверху конфетную коробку.
— А можно забрать маяк с часами? — спросил я.
Инспектор достал из шкафа коробку от конструктора, написал в расписке на служебном бланке, что он нам их вернул, и протянул Малкольму на подпись.
Прощаясь, инспектор сказал:
— Конечно, все это ужасно, господин Пемброк, но мы наконец можем закрыть это дело.
Оба расстроенные, мы в молчании вернулись в «Ритц». После обеда Малкольм выписал и отправил по почте чеки, которые должны были разрешить все материальные проблемы многочисленного семейства Пемброк.
— А что с ведьмами? — спросил Малкольм. — Если Хелен и этот кошмарный Эдвин, и Беренайс, и Урсула, и Дебс получат свою долю, как насчет остальных трех?
— Решай сам. Это же твои жены, — сказал я.
— Бывшие жены.
Малкольм пожал плечами и выписал им тоже по чеку, говоря:
— Недорого досталось — не больно жалко. Проклятая Алисия этого не заслужила.
— Не подмажешь — не поедешь, — отозвался я.
— Хочешь сказать, я от них откупаюсь? — Он до сих пор никак не мог в это поверить. До сих пор считал, что богатство их развратит. Думал, что только он один может оставаться разумным и рассудительным со своими миллионами.
Отец выписал последний чек и вручил его мне. Мне неловко было брать эти деньги — Малкольм даже удивился и сказал:
— По совести, тебе причитается вдвое больше, чем каждому из них.
Я покачал головой, разволновавшись из-за такого пустяка.
— Чек датирован следующим месяцем, — заметил я.
— Конечно. И все остальные тоже. У меня нет такой большой суммы наготове в банке. Нужно будет продать кое-какие акции. Семейству должно хватить пока обещания, а деньги будут через месяц.
Я заклеил конверты. Нет, Малкольм совсем не жестокий.
Во вторник я предложил поехать к Робину. Малкольм не возражал.
— Он, наверное, не помнит Сирену, — сказал отец.
— А мне кажется — помнит.
Мы ехали на машине, которую я нанял вчера для поездки в Квантум, и снова остановились в городке купить игрушки, шоколад и пакетик воздушных шаров.
Я прихватил с собой коробку с маяком и часы с Микки Маусом. Может, Робин ими заинтересуется? На что Малкольм только покачал головой.
— Ты же знаешь, что он не сможет их завести.
— Но он может их помнить. Откуда нам знать? В конце концов, это были его и Питера игрушки. Сирена подарила им часы и сделала этот маяк.
В комнате у Робина было очень холодно — французские окна были распахнуты настежь. Малкольм неуверенно прошел через комнату и закрыл их, но Робин подбежал и снова распахнул. Малкольм погладил Робина по плечу и пошел к входу. Робин посмотрел на него очень внимательно, с каким-то озадаченным выражением на лице, и на меня точно так же — как будто стараясь нас вспомнить, но безуспешно. Я и раньше не раз замечал у него такой взгляд.
Мы разложили перед ним новые игрушки. Робин потрогал их и оставил. И вот я открыл коробку из-под конструктора и достал его старые игрушки.
Робин бросил на них мимолетный взгляд и неожиданно быстро заходил по комнате кругами. Прошел так несколько раз, потом приблизился ко мне, показал на пакет с воздушными шариками и стал складывать губы трубочкой и раздувать щеки, как будто надувая шарики:
— Пф-ф-ф… пф-ф-ф…
— Боже мой! — вырвалось у Малкольма.
Я открыл пакет с шариками и надул несколько штук, завязал узелки на шейках и бросил на пол. Робин стоял рядом и раздувал щеки, пока я не надул все шарики, которые были в пакете. Он был возбужден и не переставал с силой выдувать воздух, как будто поторапливая меня.
И вот все шарики раскатились по полу — голубые, красные, желтые, зеленые, белые… Робин стал прыгать по комнате и яростно давить шарики — один проткнул ногтем, на другой с силой наступил пяткой, еще один прижал к стене ладонью — давал выход гневу, который не мог выразить словами.
Обычно после этого ритуала Робин успокаивался, тихо усаживался в углу и смотрел, почти не мигая, прямо перед собой, на разноцветные клочья, оставшиеся от шариков.
Но на этот раз он подбежал к столу, схватил маяк и грубо разломал на четыре или пять кусков, которые с силой вышвырнул через окно подальше в сад. Потом поднял часы и злобно открутил от них проволочки вместе с руками Микки Мауса.
Малкольм ужаснулся. Тихий и послушный Робин выплескивал свою ярость таким способом, который был доступен его немому телу. Гнев его поражал своей неистовой силой.
Мальчик схватил часы в правую руку и пошел вдоль стены комнаты, стуча ими о стену при каждом шаге. Шаг — удар, шаг — удар, шаг — удар.
— Останови его, — взмолился потрясенный отец.
— Нет… слушай, он говорит!
— Он не говорит.
— Он говорит нам…
Робин дошел до окна и изо всех сил бросил искалеченные часы в сад. Потом начал издавать какие-то неясные звуки, мычать, реветь без слов. Его голос охрип и огрубел от долгого молчания и оттого, что мальчик постепенно превращался в мужчину. Звуки, казалось, возбуждали Робина, все его тело напряглось, выталкивая наружу его голос, звуки, плотина молчания наконец прорвалась… и хлынули слова.
— Ааах… ааах… ааах… Не-е-ет… не-е-ет… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… — Он взывал к небесам, к своей горькой судьбе, к ужасной несправедливости этого тумана в его мозгу. Взывал гневно и неистово. — Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… — Но постепенно слова становились все бессмысленнее, они становились просто совокупностью звуков, не более.
Я подошел вплотную к Робину и заорал ему на ухо:
— Сирена умерла!
Он немедленно перестал кричать.
— Сирена умерла! — повторил я еще раз. — Как часы. Разлетелась на куски. Уничтожена. Мертва.
Робин повернул лицо ко мне и со смутной надеждой посмотрел мне в глаза. Его рот был полуоткрыт, но ни единого звука он не издавал, и внезапная мертвая тишина так же угнетала, как недавние крики.
— Си-ре-на у-мер-ла, — снова сказал я, отчетливо выговаривая каждый слог, напирая на значение слов.
— Он не понимает тебя, — сказал Малкольм, а Робин пошел в угол, сел, обхватив колени руками, уронил голову на руки и начал раскачиваться из стороны в сторону.
— Сиделки считают, что он понимает почти все, — сказал я. — Не знаю, понял ли он, что Сирена умерла. Но, по крайней мере, мы постарались ему об этом сказать.
Робин раскачивался, совершенно не обращая на нас внимания.
— Но какое это имеет значение? — беспомощно спросил Малкольм.
— Для него это очень важно. И если он понял нас хоть немного, он должен наконец успокоиться. Он разбил часы и маяк потому, что, по-моему, он все же кое-что помнит… Я думал, что попытаться все же стоило… хотя и не ожидал таких результатов. Но я уверен, что Робин разбил часы, которые подарила Сирена, потому что они напомнили о ней — она подарила их мальчикам незадолго до катастрофы. Где-то в его бедной голове перепутанные мысли иногда проясняются.
Малкольм кивнул, озадаченный и настороженный.
— Может, это было даже в тот самый день. Близнецы были счастливы в Квантуме, куда она так страстно стремилась, ты все время с ними возился, ты так любил их… Может быть, именно тогда она решилась на это сумасшествие — и решила превратить свои мечты в действительность. Ей не повезло — за тебя взялась Мойра… но я уверен, что она попыталась.
Малкольм широко раскрыл глаза.
— Нет! Не говори этого! Нет!!!
Я продолжал:
— Я думаю, Робин видел того лихача, который сшиб их машину с дороги. И каким-то невероятным, непостижимым образом он помнит, кто это был. Нет, Сирена, нет, Сирена, нет… Ты слышал, что он говорил. Я еще в Нью-Йорке заподозрил, что это могло случиться именно так. С Сиреной это началось задолго до того, как она избавилась от Мойры. Я думаю, она убила Питера… и Куши.
ЭПИЛОГ
Через год все мы снова собрались в Квантуме на торжественную церемонию открытия. Дом был украшен флагами и гирляндами, пробки от шампанского шумно взлетали в воздух.
После долгих колебаний Малкольм все же решил восстановить дом. Без Квантума семья могла совсем развалиться, а он не хотел этого. Когда отец рассказал о том, что собирается сделать, все встретили это решение дружным одобрением, и Малкольм перестал сомневаться, что поступает правильно.
После получения чеков и ознакомления с текстом завещания всеобщая затаенная и открытая вражда резко пошла на убыль, и я неожиданно перестал быть всеобщим врагом номер один, кроме, пожалуй, одной Алисии — до сих пор и навсегда. Малкольм, убрав из завещания Сирену, заверил его по всей форме и передал на регистрацию в государственное учреждение.
Малкольм все еще считал, что балует и портит своих детей, дав им деньги, но не мог не признать, что от этого они стали счастливее. А в некоторых случаях даже гораздо счастливее — как Дональд и Хелен, у которых все неприятности были только из-за денег. Хелен выкупила свои драгоценности и перестала расписывать фарфор, Дональд выплатил долг банку и финансовой компании, и мог теперь управлять своим гольф-клубом с легким сердцем.
Через несколько недель после смерти Сирены Хелен пригласила меня в гости в Марбелхилл-хаус.
— Выпьем немного перед ужином, — предложила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Я быстро перелистал страницы. Вся тетрадка была исписана от корки до корки все тем же. Не говоря ни слова, я протянул ее Малкольму, раскрыв на той странице, где только что читал. Эйл сказал:
— Все тетрадки точно такие же. Мы прочитали каждую. Наверное, она писала их годами.
— Но вы ведь не хотите сказать, что… есть и совсем недавние? — спросил я.
— Безусловно, есть — несколько штук. Мне за время службы уже доводилось видеть тетрадки вроде этих. Кажется, это называется «непреодолимая страсть к письму», графомания. И то, что писала ваша сестра, самое здравое и невинное по сравнению с другими. Вы и представить себе не можете, о каких жестокостях и сексуальных извращениях мне доводилось читать. Вы бы пришли в отчаяние.
Малкольм, заметно расстроенный, закрыл тетрадку и сказал:
— Она тут пишет, я купил ей чудное красное платье… белый свитер с голубыми цветами… ярко-желтый леотард — а я понятия не имею, что такое этот леотард. Бедная девочка. Бедная девочка.
— Она покупала это все сама. Ходила по магазинам три-четыре раза в неделю, — заметил я.
Эйл перевернул стопку тетрадей, вытащил одну с самого низа и протянул мне.
— Это последняя. В конце там кое-что другое. Вас наверняка заинтересует.
Я перелистнул тетрадку сразу на последние исписанные страницы и с грустью прочел:
«Папочка отвернулся от меня, и я больше не хочу, чтобы он был. Наверное, я его убью. Это совсем нетрудно. Раньше я уже так делала».
На следующей странице ничего не было, а потом:
«Ян вернулся к папочке».
Снова чистая страница, а дальше большими буквами:
«ЯН С ПАПОЧКОЙ В КВАНТУМЕ! Я ЭТОГО НЕ ПЕРЕНЕСУ».
И уже на другой странице — мое имя заглавными буквами, окруженное со всех сторон маленькими стрелками, направленными наружу. Этакий взрыв с моим именем в центре.
Больше в тетрадке ничего не было, следующие листы остались чистыми.
Малкольм посмотрел на последнюю страницу и тяжело вздохнул. Спросил у инспектора:
— Можно будет их забрать? Вам ведь они не нужны? Не будет ведь никакого суда, Эйл поколебался, но сказал, что, пожалуй, они ему действительно не нужны. Он пододвинул всю стопку к Малкольму и положил сверху конфетную коробку.
— А можно забрать маяк с часами? — спросил я.
Инспектор достал из шкафа коробку от конструктора, написал в расписке на служебном бланке, что он нам их вернул, и протянул Малкольму на подпись.
Прощаясь, инспектор сказал:
— Конечно, все это ужасно, господин Пемброк, но мы наконец можем закрыть это дело.
Оба расстроенные, мы в молчании вернулись в «Ритц». После обеда Малкольм выписал и отправил по почте чеки, которые должны были разрешить все материальные проблемы многочисленного семейства Пемброк.
— А что с ведьмами? — спросил Малкольм. — Если Хелен и этот кошмарный Эдвин, и Беренайс, и Урсула, и Дебс получат свою долю, как насчет остальных трех?
— Решай сам. Это же твои жены, — сказал я.
— Бывшие жены.
Малкольм пожал плечами и выписал им тоже по чеку, говоря:
— Недорого досталось — не больно жалко. Проклятая Алисия этого не заслужила.
— Не подмажешь — не поедешь, — отозвался я.
— Хочешь сказать, я от них откупаюсь? — Он до сих пор никак не мог в это поверить. До сих пор считал, что богатство их развратит. Думал, что только он один может оставаться разумным и рассудительным со своими миллионами.
Отец выписал последний чек и вручил его мне. Мне неловко было брать эти деньги — Малкольм даже удивился и сказал:
— По совести, тебе причитается вдвое больше, чем каждому из них.
Я покачал головой, разволновавшись из-за такого пустяка.
— Чек датирован следующим месяцем, — заметил я.
— Конечно. И все остальные тоже. У меня нет такой большой суммы наготове в банке. Нужно будет продать кое-какие акции. Семейству должно хватить пока обещания, а деньги будут через месяц.
Я заклеил конверты. Нет, Малкольм совсем не жестокий.
Во вторник я предложил поехать к Робину. Малкольм не возражал.
— Он, наверное, не помнит Сирену, — сказал отец.
— А мне кажется — помнит.
Мы ехали на машине, которую я нанял вчера для поездки в Квантум, и снова остановились в городке купить игрушки, шоколад и пакетик воздушных шаров.
Я прихватил с собой коробку с маяком и часы с Микки Маусом. Может, Робин ими заинтересуется? На что Малкольм только покачал головой.
— Ты же знаешь, что он не сможет их завести.
— Но он может их помнить. Откуда нам знать? В конце концов, это были его и Питера игрушки. Сирена подарила им часы и сделала этот маяк.
В комнате у Робина было очень холодно — французские окна были распахнуты настежь. Малкольм неуверенно прошел через комнату и закрыл их, но Робин подбежал и снова распахнул. Малкольм погладил Робина по плечу и пошел к входу. Робин посмотрел на него очень внимательно, с каким-то озадаченным выражением на лице, и на меня точно так же — как будто стараясь нас вспомнить, но безуспешно. Я и раньше не раз замечал у него такой взгляд.
Мы разложили перед ним новые игрушки. Робин потрогал их и оставил. И вот я открыл коробку из-под конструктора и достал его старые игрушки.
Робин бросил на них мимолетный взгляд и неожиданно быстро заходил по комнате кругами. Прошел так несколько раз, потом приблизился ко мне, показал на пакет с воздушными шариками и стал складывать губы трубочкой и раздувать щеки, как будто надувая шарики:
— Пф-ф-ф… пф-ф-ф…
— Боже мой! — вырвалось у Малкольма.
Я открыл пакет с шариками и надул несколько штук, завязал узелки на шейках и бросил на пол. Робин стоял рядом и раздувал щеки, пока я не надул все шарики, которые были в пакете. Он был возбужден и не переставал с силой выдувать воздух, как будто поторапливая меня.
И вот все шарики раскатились по полу — голубые, красные, желтые, зеленые, белые… Робин стал прыгать по комнате и яростно давить шарики — один проткнул ногтем, на другой с силой наступил пяткой, еще один прижал к стене ладонью — давал выход гневу, который не мог выразить словами.
Обычно после этого ритуала Робин успокаивался, тихо усаживался в углу и смотрел, почти не мигая, прямо перед собой, на разноцветные клочья, оставшиеся от шариков.
Но на этот раз он подбежал к столу, схватил маяк и грубо разломал на четыре или пять кусков, которые с силой вышвырнул через окно подальше в сад. Потом поднял часы и злобно открутил от них проволочки вместе с руками Микки Мауса.
Малкольм ужаснулся. Тихий и послушный Робин выплескивал свою ярость таким способом, который был доступен его немому телу. Гнев его поражал своей неистовой силой.
Мальчик схватил часы в правую руку и пошел вдоль стены комнаты, стуча ими о стену при каждом шаге. Шаг — удар, шаг — удар, шаг — удар.
— Останови его, — взмолился потрясенный отец.
— Нет… слушай, он говорит!
— Он не говорит.
— Он говорит нам…
Робин дошел до окна и изо всех сил бросил искалеченные часы в сад. Потом начал издавать какие-то неясные звуки, мычать, реветь без слов. Его голос охрип и огрубел от долгого молчания и оттого, что мальчик постепенно превращался в мужчину. Звуки, казалось, возбуждали Робина, все его тело напряглось, выталкивая наружу его голос, звуки, плотина молчания наконец прорвалась… и хлынули слова.
— Ааах… ааах… ааах… Не-е-ет… не-е-ет… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… — Он взывал к небесам, к своей горькой судьбе, к ужасной несправедливости этого тумана в его мозгу. Взывал гневно и неистово. — Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… — Но постепенно слова становились все бессмысленнее, они становились просто совокупностью звуков, не более.
Я подошел вплотную к Робину и заорал ему на ухо:
— Сирена умерла!
Он немедленно перестал кричать.
— Сирена умерла! — повторил я еще раз. — Как часы. Разлетелась на куски. Уничтожена. Мертва.
Робин повернул лицо ко мне и со смутной надеждой посмотрел мне в глаза. Его рот был полуоткрыт, но ни единого звука он не издавал, и внезапная мертвая тишина так же угнетала, как недавние крики.
— Си-ре-на у-мер-ла, — снова сказал я, отчетливо выговаривая каждый слог, напирая на значение слов.
— Он не понимает тебя, — сказал Малкольм, а Робин пошел в угол, сел, обхватив колени руками, уронил голову на руки и начал раскачиваться из стороны в сторону.
— Сиделки считают, что он понимает почти все, — сказал я. — Не знаю, понял ли он, что Сирена умерла. Но, по крайней мере, мы постарались ему об этом сказать.
Робин раскачивался, совершенно не обращая на нас внимания.
— Но какое это имеет значение? — беспомощно спросил Малкольм.
— Для него это очень важно. И если он понял нас хоть немного, он должен наконец успокоиться. Он разбил часы и маяк потому, что, по-моему, он все же кое-что помнит… Я думал, что попытаться все же стоило… хотя и не ожидал таких результатов. Но я уверен, что Робин разбил часы, которые подарила Сирена, потому что они напомнили о ней — она подарила их мальчикам незадолго до катастрофы. Где-то в его бедной голове перепутанные мысли иногда проясняются.
Малкольм кивнул, озадаченный и настороженный.
— Может, это было даже в тот самый день. Близнецы были счастливы в Квантуме, куда она так страстно стремилась, ты все время с ними возился, ты так любил их… Может быть, именно тогда она решилась на это сумасшествие — и решила превратить свои мечты в действительность. Ей не повезло — за тебя взялась Мойра… но я уверен, что она попыталась.
Малкольм широко раскрыл глаза.
— Нет! Не говори этого! Нет!!!
Я продолжал:
— Я думаю, Робин видел того лихача, который сшиб их машину с дороги. И каким-то невероятным, непостижимым образом он помнит, кто это был. Нет, Сирена, нет, Сирена, нет… Ты слышал, что он говорил. Я еще в Нью-Йорке заподозрил, что это могло случиться именно так. С Сиреной это началось задолго до того, как она избавилась от Мойры. Я думаю, она убила Питера… и Куши.
ЭПИЛОГ
Через год все мы снова собрались в Квантуме на торжественную церемонию открытия. Дом был украшен флагами и гирляндами, пробки от шампанского шумно взлетали в воздух.
После долгих колебаний Малкольм все же решил восстановить дом. Без Квантума семья могла совсем развалиться, а он не хотел этого. Когда отец рассказал о том, что собирается сделать, все встретили это решение дружным одобрением, и Малкольм перестал сомневаться, что поступает правильно.
После получения чеков и ознакомления с текстом завещания всеобщая затаенная и открытая вражда резко пошла на убыль, и я неожиданно перестал быть всеобщим врагом номер один, кроме, пожалуй, одной Алисии — до сих пор и навсегда. Малкольм, убрав из завещания Сирену, заверил его по всей форме и передал на регистрацию в государственное учреждение.
Малкольм все еще считал, что балует и портит своих детей, дав им деньги, но не мог не признать, что от этого они стали счастливее. А в некоторых случаях даже гораздо счастливее — как Дональд и Хелен, у которых все неприятности были только из-за денег. Хелен выкупила свои драгоценности и перестала расписывать фарфор, Дональд выплатил долг банку и финансовой компании, и мог теперь управлять своим гольф-клубом с легким сердцем.
Через несколько недель после смерти Сирены Хелен пригласила меня в гости в Марбелхилл-хаус.
— Выпьем немного перед ужином, — предложила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53