– Давай так условимся, Аннушка. Ты заглядывай почаще, будем друг дружку извещать. Заодно подкормлю тебя, сиротку. Вдруг захочет от тебя ребеночка. Надо себя в теле держать.
– Об этом речи не было. – Анечка разогрелась от вина, глаза сияли, как два ландыша. – Вы не подумайте, я не навязываюсь. Понимаю, что ему не пара. Просто лечился у нас, вот и подружились на дежурстве.
– Почему же не пара? Не все деньгами мерится. Сердцу не прикажешь. Его отец покойный тоже звезд с неба не хватал. Как пришел в дом в одной рубахе, гак в ней и схоронили. Он ведь, Петр Игоревич, царство ему небесное, оборонщик был, как и твои родители. Может, слыхала про него?
– Еще бы. На предприятии его портрет и сейчас висит. Он же герой, хотя и с коммунистическим прошлым.
На прощание Тарасовна подарила полюбившейся девушке роскошную блузку от Кардена, с двумя озорными дырочками для сосков, сработанную, правда, в Турции.
– Гляди, без Егорки не носи, – строго напутствовала.
– Что вы, Прасковья Тарасовна, я и при нем-то застыжусь.
Дома поведала ошарашенным родителям, что познакомилась с самой Жемчужниковой, и те сперва не поверили, но когда показала блузку, испугались.
– Куда лезешь, дурочка, – разозлился отец. – В самое крысиное царство.
Мать всплеснула руками:
– Как можно, доченька? Тебе ли с твоим характером у богатеев пороги обивать? Сомнут – и не пикнешь.
Анечка успокоила их, как могла, – улыбкой, лаской, шуткой. Родители давно были сломлены реформой и пребывали в каком-то оцепенении. Ели, пили и разговаривали, будто призраки, часами просиживали у телевизора, не отводя от серебристого экрана немигающих глаз. Как большинство нищих россиян, жили одной надеждой, что вот однажды смазливая дикторша вдруг запнется на полуслове и, зарыдав, объявит, что всех реформаторов целым отрядом увели в тюрьму. Но чем дальше шло время, тем несбыточнее становились упования.
На выборах городского головы победил народный заступник, банкир Монастырский, и с его приходом уровень жизни населения (данные независимого социологического центра "Федулинск – в цифрах и фактах") резко скакнул вверх. С прежним мэром, Гаврилой Ибрагимовичем Масютой, произошло досадное недоразумение, его удавили в бане, но никто из федулинцев о нем особенно не жалел. Масюта тоже делал людям много добра, но все больше на словах, зато его молодой преемник сразу взялся за конкретные улучшения. Во-первых, в недельный срок произвели поголовную перерегистрацию местных жителей, во время которой каждому подарили по пачке сахару и по две бутылки клинского пива, а также наградили латунным именным жетоном, с выгравированным на нем именем, фамилией, домашним адресом и группой крови. Красивый жетон давал его владельцу массу преимуществ, в частности, по нему можно было устроиться на биржу труда, минуя всякую иногороднюю шантрапу и притихших после гибели Алихман-бека кавказцев. Во-вторых, Монастырский издал специальный указ, который обязывал граждан немедленно сдать на анализ мочу и кровь, – мера, продиктованная заботой о здоровье горожан (как говорилось в указе), основательно подорванном из-за разгильдяйства прежней администрации. В особом радиообращении, посвященном текущему моменту, мэр Монастырский призвал граждан к спокойствию и порядку и пообещал, что, несмотря на запущенность городской экономики и пустую, разворованную покойным Масютой казну, несмотря на разруху, голод, эпидемии и моральную деградацию, городу в ближайшее время не грозят никакие потрясения, и буквально через год-два можно ожидать полной стабилизации, разумеется, при соблюдении строжайшей дисциплины. Монастырский предупредил, что всякое проявление фашизма, экстремизма, бандитизма и паники будет караться жесточайшим образом по законам военного времени, на чем давно настаивала творческая интеллигенция Федулинска.
В конце выступления Монастырский сделал сообщение, согревшее душу обывателя новой надеждой: оказывается, уже есть договоренность с западными партнерами о выдаче Федулинску долгосрочного займа в размере десяти миллионов американских долларов. Более того, разрабатывается декларация о провозглашении Федулинска вольным городом, что даст возможность занимать деньги напрямую, без отчисления издевательского процента федеральным властям.
В больницу, где работала Анечка Самойлова, прислали нового главврача, отправив на пенсию старичка Петракова, из которого давно сыпался песок, хотя он и считался почетным членом трех медицинских академий, включая Миланскую. Когда-то он был великолепным хирургом, но в рынок не вписался. Часто плакал на виду у подчиненных, все сокрушался о какой-то бесплатной медицине, и толку от него ни для больных, ни для персонала не было никакого. Он и сам обрадовался, когда его турнули.
Новый шеф больницы Демьян Осипович Бондарук, коего Монастырский выписал из Москвы, произвел на сотрудников приятное впечатление. Солидный, ухоженный мужчина с буйной шевелюрой, с загорелым массивным лицом, в роговых очках – и не старый, лет около сорока. Он тут же созвал конференцию, с приглашением особо знатных больных из коммерческого флигеля, и без обиняков высказал свое медицинское кредо.
– В медицине я не новичок, – сообщил густым, хорошо поставленным голосом, от звука которого некоторые медсестры возбужденно заерзали. – Не новичок, да, хотя работал большей частью в бизнесе. Но с вашим братом приходилось встречаться, аппендицит мне удаляли, гланды лечили… – здесь он сделал театральную паузу, выжидая, как примет коллектив шутку. Зал одобрительно загудел. – Короче, вашу богадельню придется основательно почистить. Я походил по палатам, потолковал кое с кем – полный бардак у вас. Вы тут все еще живете при советской власти; так мы не только на хлеб не заработаем, как бы еще с голым задом не оказаться, – переждав недоуменный ропот, веско продолжил:
– У меня к любому сотруднику всего одно требование: приносишь дивиденд – иди, спокойно работай. Нет от тебя прибытку – гуляй на все четыре стороны. Держать насильно никого не будем. Уверяю вас, бездельников и пустомель никакие прежние заслуги не спасут. Но тем, что останутся… Вот я проглядел бухгалтерские ведомости – это же пещерный век, честное слово! Зарплата, смета на оборудование, на медикаменты, – а где графа убытков? Где прибавочная стоимость, грубо говоря? Вы на кого надеетесь, господа?..
На доброго дядю из Техаса? Возьмем, к примеру, терапию. Это же кошмар. Там половину клиентов еще вчера надо было похоронить, а вторая половина лечится за счет больницы. Я спросил у тамошнего врача, Митько, кажется, его кличут: "У тебя что здесь, благотворительная организация? Или медицинское учреждение эпохи развитого капитализма?" Стоит, ушами хлопает, ни бе ни ме.
Потом разродился: у нас, дескать, муниципальная клиника на бюджетной дотации. Говорю: ах так, может, у вас и болезни муниципальные? Покажи, где смета, по которой мы этих халявщиков кормим? Где наличняк? Где процент прибыли с коечника?.. Короче, дал этому Митьку пинка под зад, но чувствую, он тут не один такой.
Привыкли, понимаешь, государеву титьку сосать, а у ней давно молока нету… Короче, с сегодняшнего дня переходим на самообеспечение, то есть сколько заработаем, столько и получим. Кто с такими условиями не согласен, пусть подает заявление. У меня все. Есть вопросы?
Поднялся Леопольд Бубин, известный бузотер из травматологии, вечно всем недовольный, хотя костоправ отменный, переломы вправлял, как семечки лущил.
– Извините, господин Бондарук, вы хоть представляете, что у нас больница, а не дом свиданий?
– Как твоя фамилия?
– Бубин моя фамилия. Я в отделении пятнадцатый год, всякого навидался, но такого бреда отродясь не слышал.
Директор повернулся к помощнику, распорядился:
– Подготовьте приказ, Бубина на увольнение. Без выходного пособия. За грубость. У кого еще вопросы?
Больше любопытных не нашлось.
На другой день начались революционные нововведения. Все прежние отделения – терапия, хирургия, травматология, урология и гинекология – были упразднены.
Бондарук поделил больницу на три сектора по категориям. В первую категорию входили те больные, которые при поступлении, независимо от формы заболевания, выплачивали вступительный взнос в размере тысячи долларов.
Для них, кроме коммерческого флигеля, отвели весь третий этаж с одноместными номерами и финской офисной мебелью. В каждом номере цветной телевизор, мобильный телефон и мини-бар с ходовыми напитками: водка, пиво, тоник. К следующему году, в зависимости от того, как пойдут дела, Демьян Осипович планировал разбить на заднем дворе теннисный корт для выздоравливающих и бассейн с массажными кабинками, где смогут в свободное время подрабатывать молоденькие медсестры. Основная масса больных составляла вторую категорию, куда входили пациенты, которые по каким-то причинам не могли уплатить вступительный взнос, но отдавали по тридцать долларов за каждый койко-день, плюс оплачивали отдельно питание, лекарства, операции и все остальные медицинские услуги. Естественно, на втором этаже условия были похуже (ни ковров в коридоре, ни телевизоров в палатах), но врачи те же самые, что и у привилегированной публики. Причем каждый из больных второй категории, по желанию, уплатив все ту же тысячу баксов, мог в любой момент переселиться на третий этаж в отдельную палату. С другой стороны, в случае малейшей финансовой заминки он автоматически переводился в первую категорию и его перевозили в общую палату, расположенную в дощатой пристройке впритык к моргу. В первую (нулевую) категорию попадали в основном те, что вообще толком не соображали, где очутились: бомжи, пенсионеры, наркоманы, беспризорники, проститутки, то есть натуральный человеческий мусор, коего с избытком хватало в Федулинске, как и в любом другом городе, входящем в мировую цивилизацию. В барачной пристройке, где на тридцати метрах уместились сорок добротных железных коек, лечение проводили санитарки и студенты-практиканты, но иногда из чувства милосердия сюда забегали врачи с верхних этажей. Лекарств здесь, разумеется, не было никаких, питание одноразовое – объедки с кухонь второй и третьей категории, но ведь и народец тут лежал неприхотливый и мечтательный. Кто-то из них с Божьей помощью выздоравливал, кто-то незаметно и тихо угасал, это не имело ровно никакого значения. Гениальный замысел директора состоял в том, что нулевой отсек являл собой как бы постоянно действующий банк донорских органов и свежей крови и при удачном раскладе обещал дать не меньшую прибыль, чем второй и третий этажи, где лежали кредитоспособные больные.
Весь первый этаж больницы Бондарук, как водится, отвел под торговые ряды и поставил туда управляющим своего племянника из каширской группировки, младшего Бондарука. Чтобы выдержать конкуренцию с уже хорошо налаженным и далеко превышающим потребности обывателя федулинским рынком, нужна была какая-то изюминка, какая-то завлекаловка, и Бондаруки ее измыслили. В больничных торговых рядах было все, что душа пожелает, но каждый товар имел четко выраженную медицинскую нагрузку. От изящных упаковок кокаина и морфия для снятия болей до самых модных гробов из мореного дуба все так или иначе могло пригодиться сегодняшнему или завтрашнему умирающему. И если уж какая-то продукция, к примеру, сигареты либо электронная техника, не вписывалась напрямую в лечебную схему, к ней обязательно прилагалась бесплатно, как больничный презент, пачка американского аспирина, журнал "Будь здоров" или баночка противозачаточных пилюль из Гонконга с изображенной на этикетке милой негритянской рожицей. Доверчивый федулинский житель, разумеется, клюнул на эту наживку: за первые две недели прибыль от ярмарки превзошла самые смелые расчеты Бондаруков…
Анечку сразу направили на третий этаж, в высшую категорию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66