А слепые рудные тела, то есть те, которые прячутся на глубине, так просто не откроешь... Особенно из космоса...
Есть, правда, один метод. Его-то я и использовал. Месторождения обычно образуются в зонах повышенной проницаемости земной коры, или проще – в участках пересечения крупных разломов и зон трещиноватости. В такую, образно выражаясь, трубу начинает лезть из глубины всякая всячина – тепловые потоки, магмы разного состава, флюиды, минерализованные растворы. И в земной коре образуется «флюс», или очаговая структура, с весьма характерным кольцевым (или радиально-концентрическим) рисунком трещин и разломов.
Именно из-за этого рисунка очаговые структуры хорошо видны на космических снимках, и я на их выявлении собаку съел. Беда, что много таких структур, и много среди них фантомных (то есть рожденных нашим воображением, не существующих на самом деле) и основное время уходит не на выделение их на снимках, а на отбраковку.
И лишь после пары месяцев ежедневного многочасового просиживания за компьютером, после того, как выведенный на дисплей многослойный бутерброд снимков, схем дешифрирования, разномасштабных геологических и топографических карт начнет вызывать у вас не исследовательский раж, а откровенную тошноту, и лишь после того, как вы сможете себя хоть как-то убедить (или обмануть) в том, что искомое сидит именно здесь, именно в этой структуре, и что из этой высохшей мухи можно попытаться сделать привлекательного розового слона, вы сможете, наконец, обесточить свою опостылевшую персоналку и поискать под столом подернувшийся ржавчиной молоток... Пришла пора ковыряться в земле...
Через месяц, когда откровенной тошноты не было еще и в помине, приехал мой благодетель Удавкин Сергей Егорович. Он здорово мне помог. До его приезда я не спал ночами – думал о Вере, о Наташе, оставленной с ней один на один. Еженощно мне снились кошмары, в которых Вера размахивала ножом над кроваткой дочери... Или воочию видел, как ее ведут к «воронку», а Наташа смотрит на нее полными страдания глазами... А Удавкин заставил меня думать о себе... Так достал, иуда.
Удавкин... Он работал здесь, в Иране, еще в советские времена. Ему за шестьдесят. Классный геолог, знающий, сухой и немногословный. “Человек в футляре” – подумал я и жестоко ошибся. Это был футляр без человека.
– Сергей Егорович, вы, наверное, за всю жизнь не сделали шага в сторону? – как-то спросил его я в шутку.
– Ну почему, Евгений, делал и не раз. Конечно, не такие, как ты. Ты ведь мечешься из стороны в сторону, мечешься и людей не по делу беспокоишь...
Дружбы с Удавкиным у меня не получилось, невзирая на то, что зад я ему лизал, будь здоров. Хотел в «Зарубежгеологии зацепиться. И прошло совсем немного времени, и он стал твердо и планомерно выживать меня из контракта.
Не скоро мне удалось понять, почему Сергей Егорович принялся столь усердно выживать меня. Ларчик, оказывается просто открывался. И дело было совсем не в компьютерной грамотности, вернее, не совсем в ней, а в том, что я, живший в Таджикистане, знал сто пятьдесят понимаемых персами таджикских слов, кое-какие азиатские обычаи и сразу стал среди иранцев своим в доску. Ислам даже предлагали принять, из дружеских побуждений, конечно. И Удавкин опасался, что я со временем могу вытеснить его, уже пожилого геолога, из контракта...
Покарай меня Бог, если я хоть раз подумал об этом. Наоборот, усердно рекламировал таланты Сергея Егоровича, всячески и везде подчеркивал, что он намного опытнее меня и знает намного больше...
Но это не помогло. Мне всегда не везет даже на ровном месте. Удавкин продолжал меня чернить. Невзирая на то, что рудных точек, я обнаружил поболее его. И я плюнул на перспективы зацепиться в контракте, и продолжал работать на всю катушку. Так работать, что ни о каких снах-кошмарах с Вериным участием и речи быть не могло. Всю провинцию Систан-Белуджистан объехал на своем «Лендровере».
Пустыня – это пустыня... К ней надо привыкнуть. Кругом безнадежно унылые, выжженные, кажется, даже оплавленные солнцем хребты гор, разделенных широкими и плоскими безжизненными равнинами... Лишь случайно здесь можно наткнуться на облупленную глинобитную постройку скотовода, или черную войлочную юрту, или стадо крохотных баранов, сосредоточенно обгладывающих камни...
И над всей этой безжизненностью царствует остроконечно-заснеженный красавец Тафтан... Он царь, владыка здешних мест. В долинах, сбегающих с его склонов, можно встретить и юркую речку, полную рыбой, и голубое горное озеро, и цветущее дерево, и кишлак, полный чумазых любопытных детишек...
Вдали же от владений этого недавно потухшего вулкана восточно-иранский пейзаж оживляется лишь башнями – основной достопримечательностью здешних мест. Через каждые несколько километров эти типовые красавцы – белоснежные, двухэтажные, с бойницами и крупнокалиберными пулеметами наверху, возвышаются близ основных дорог, соединяющих немногочисленные населенные пункты, по меньшей мере, на четыре пятых состоящие из духанов, магазинов и магазинчиков.
Белуджи, коренные жители, очень похожи на обитателей Индостанского полуострова и все, как один, доброжелательны и ходят в белых рубахах и штанах. И реже – в светло-коричневых или светло-серых. Они же живут и в приграничных районах соседних Пакистана и Афганистана.
Если сравнивать Иран с Россией и Канадой, то Белуджистан – это нечто среднее между Чечней и Квебеком. И все из-за того, что есть белуджи, мечтающие о едином и независимом «Балучистане». А среди них – контрабандисты, которым весьма полезна нестабильность.
С востока, из Афганистана и Пакистана, они везут наркотики, очень недорогие шмотки, электронику и нелегальную рабочую силу, а туда – дешевый иранский бензин. Хотя солдат много, сидят они по своим придорожным башням и немногочисленным блок-постам.
Местные власти пугали нас: «Берегитесь контрабандистов, убьют!» Но контрабандисты не обращали на нас никакого внимания. Лишь иногда, остановившись на пару минут, эти люди перекидывались парой фраз с нашим водителем Ахмедом, который, подкинув нас к очередному обнажению, обычно сидел близ машины перед маленьким костерком и курил.
Мой коллектор, Фархад, говорил мне, что Ахмед курит не что-нибудь, а опиум.
И вправду, посидев у костра, Ахмед становился либо весьма разговорчивым, либо невозмутимо хмурым и потом при возвращении, как правило, здорово встряхивал свих седоков – опрокидывал наш старенький «Лендровер», прокалывал на полном ходу шину или что-нибудь терял – например, колесо или кардан. К фейерверку, вызванному замыканием клемм сорвавшегося с насиженного места аккумулятора, мы привыкли. В остальном Ахмед был неплохим, доброжелательным и веселым парнем. А такие всегда находят окружающим приключения на одно место. И Ахмед нашел.
Однажды, часов в пять вечера (солнце уже садилось), мы – Фархад (мой напарник), Ахмед и я – возвращались на базу после очередного маршрута на контакт одной гранитоидной интрузии. В предыдущем маршруте я обнаружил там участок, который явно тянул на хорошее медно-порфировое месторождение. И, когда до основной дороги оставалось километров тридцать, наша машина на полном ходу влетела в глубокую колдобину, подпрыгнула и, проехав еще несколько метров, навечно остановилась.
Фархад моментально почернел.
– Теперь нас захватят контрабандисты, – сказал он.
– А зачем мы им нужны? – удивился я? – На опиум в Афганистане менять?
– Выкуп, – ответил он, чуть не плача. – Тебя переправят в Афганистан или Пакистан и потребуют выкуп в несколько десятков тысяч долларов. Или потребуют поменять на кого-нибудь из своих... Но это вряд ли... У нас контрабандистов наркотиками сразу казнят.
– Замечательно...
– Ты особенно не радуйся. Пока правительство провинции будет решать платить или не платить, тебя может купить или просто отнять какой-нибудь афганский вождь, у которого зуб на «шурави»...
– Замечательно, – почти искренно осклабился я. – В Афганистане я еще не был. А что с тобой сделают?
– Меня убьют... Никто не станет за меня платить...
– А Ахмед?
– Он сам из их числа... Его отпустят, вернее, отправят в Захедан сообщить о твоем захвате...
Странный человек этот Фархад... Слабый. Хоть и иностранец, но очень похож на некоторых наших российских чистоплюев и маменькиных сынков. Компьютерщик хороший, прекрасный даже, а геолог – никудышный. Не было в этом высоком, худом, улыбчивом иранце азербайджанского происхождения так нужных в геологии страсти, азарта. Не загорался он.
А ведь любые геологические поиски – это детектив, остросюжетный занимательнейший детектив. Твой извечный соперник, твоя добыча спряталась, легла на дно, схоронилась глубоко в земных недрах. Или высоко в скалах под ползучими ледниками. Но разбросала повсюду вещественные доказательства, не могла не разбросать. И тебе надо их найти, собрать воедино, послать на анализы и вынести по ним приговор. И привести его в исполнение ножами бульдозеров, стилетами буровых скважин, скальпелями шахт и штолен!
А Фархад не мог... Он исполнял, работал от и до. Однажды в маршруте и вовсе убежал. Я час орал, искал его. Из-за чего убежал? Смешно сказать... К обнажению одному не подъехать было, пошли пешком, набрали камней килограммов тридцать. И надо было еще пару километров идти за последней пудовой пробой... И тут он мне заявил:
– Я, уважаемый господин Чернов, не осел, а петрограф с университетским образованием.
Я пожал плечами и, сказав, что ничего не имею против университетского образования и вполне согласен с его заявлением, пошел один. Прихожу через час с тридцатью килограммами в вещмешке своем и еще двадцатью в штормовке волоком (место интересным оказалось), а он, увидев издалека, с сопочки, такую самоотверженность и явно бытовой героизм, в горы от стыда убежал.
И в других маршрутах Фархада больше интересовала безопасность от лихих ночных людей, чем прослеживание рудной зоны от начала до самого конца... Слабый... Чуть что – раскис...
В общем, посмотрел я на него, посмотрел, плюнул мысленно, и повернулся к Ахмеду, глубокомысленно курившему в своем водительском кресле.
«Вот человек! – подумал, я усаживаясь рядом с ним. – Ничего его не берет. Олимпийское спокойствие и улыбка персидского Брюса Уиллиса в сорок пять килограммов весом».
Ахмед, уловив мой доброжелательный взгляд, повернул ко мне свое хитрое лицо и подмигнул.
Я закурил и, полюбовавшись с минуту закатом, поинтересовался на смеси таджикского языка и общепринятых знаков.
– Ну что делать будем?
Невозмутимый перс ответил, что надо уходить от машины, а не то у нас появятся весомые шансы попасть в руки ночных джентльменов удачи.
– Гуджо меравем? – спросил я на это, считая, что сказал «Куда уходить?»
Ахмед улыбнулся и дал мне знать, что в ближнем ущелье есть пещера, в которой можно переночевать...
– Это пещера Заратустры... – пришел в себя Фархад. – До нее около часа пешком... Надо быстрее уходить к ней. А утром вернемся. Через несколько часов нас хватятся и завтра к полудню найдут машину...
Сказал и принялся обламывать ветки пустынных кустарников, чтобы замести за собой и нами следы.
К пещере мы подошли к половине десятого. Она оказалась довольно просторной (примерно метров тридцать площадью и метров пять высотой ) древней выработкой, пройденной по участку скопления в гранитах вкрапленности халькопирита – обычной медной руды. Ровный утоптанный земляной пол, то там, то здесь покрытый застаревшим овечьим пометом, следы копоти на стене говорили о том, что пещерой пользовались и люди, и их вековые блеющие кормильцы.
Безмолвно поужинав остатками обеда, мы легли спать. Ахмед пристроился рядом со мной. Лежал, глядя в потолок, и курил свой опиум. А я, ни разу в жизни его не куривший, принюхивался, принюхивался да и заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Есть, правда, один метод. Его-то я и использовал. Месторождения обычно образуются в зонах повышенной проницаемости земной коры, или проще – в участках пересечения крупных разломов и зон трещиноватости. В такую, образно выражаясь, трубу начинает лезть из глубины всякая всячина – тепловые потоки, магмы разного состава, флюиды, минерализованные растворы. И в земной коре образуется «флюс», или очаговая структура, с весьма характерным кольцевым (или радиально-концентрическим) рисунком трещин и разломов.
Именно из-за этого рисунка очаговые структуры хорошо видны на космических снимках, и я на их выявлении собаку съел. Беда, что много таких структур, и много среди них фантомных (то есть рожденных нашим воображением, не существующих на самом деле) и основное время уходит не на выделение их на снимках, а на отбраковку.
И лишь после пары месяцев ежедневного многочасового просиживания за компьютером, после того, как выведенный на дисплей многослойный бутерброд снимков, схем дешифрирования, разномасштабных геологических и топографических карт начнет вызывать у вас не исследовательский раж, а откровенную тошноту, и лишь после того, как вы сможете себя хоть как-то убедить (или обмануть) в том, что искомое сидит именно здесь, именно в этой структуре, и что из этой высохшей мухи можно попытаться сделать привлекательного розового слона, вы сможете, наконец, обесточить свою опостылевшую персоналку и поискать под столом подернувшийся ржавчиной молоток... Пришла пора ковыряться в земле...
Через месяц, когда откровенной тошноты не было еще и в помине, приехал мой благодетель Удавкин Сергей Егорович. Он здорово мне помог. До его приезда я не спал ночами – думал о Вере, о Наташе, оставленной с ней один на один. Еженощно мне снились кошмары, в которых Вера размахивала ножом над кроваткой дочери... Или воочию видел, как ее ведут к «воронку», а Наташа смотрит на нее полными страдания глазами... А Удавкин заставил меня думать о себе... Так достал, иуда.
Удавкин... Он работал здесь, в Иране, еще в советские времена. Ему за шестьдесят. Классный геолог, знающий, сухой и немногословный. “Человек в футляре” – подумал я и жестоко ошибся. Это был футляр без человека.
– Сергей Егорович, вы, наверное, за всю жизнь не сделали шага в сторону? – как-то спросил его я в шутку.
– Ну почему, Евгений, делал и не раз. Конечно, не такие, как ты. Ты ведь мечешься из стороны в сторону, мечешься и людей не по делу беспокоишь...
Дружбы с Удавкиным у меня не получилось, невзирая на то, что зад я ему лизал, будь здоров. Хотел в «Зарубежгеологии зацепиться. И прошло совсем немного времени, и он стал твердо и планомерно выживать меня из контракта.
Не скоро мне удалось понять, почему Сергей Егорович принялся столь усердно выживать меня. Ларчик, оказывается просто открывался. И дело было совсем не в компьютерной грамотности, вернее, не совсем в ней, а в том, что я, живший в Таджикистане, знал сто пятьдесят понимаемых персами таджикских слов, кое-какие азиатские обычаи и сразу стал среди иранцев своим в доску. Ислам даже предлагали принять, из дружеских побуждений, конечно. И Удавкин опасался, что я со временем могу вытеснить его, уже пожилого геолога, из контракта...
Покарай меня Бог, если я хоть раз подумал об этом. Наоборот, усердно рекламировал таланты Сергея Егоровича, всячески и везде подчеркивал, что он намного опытнее меня и знает намного больше...
Но это не помогло. Мне всегда не везет даже на ровном месте. Удавкин продолжал меня чернить. Невзирая на то, что рудных точек, я обнаружил поболее его. И я плюнул на перспективы зацепиться в контракте, и продолжал работать на всю катушку. Так работать, что ни о каких снах-кошмарах с Вериным участием и речи быть не могло. Всю провинцию Систан-Белуджистан объехал на своем «Лендровере».
Пустыня – это пустыня... К ней надо привыкнуть. Кругом безнадежно унылые, выжженные, кажется, даже оплавленные солнцем хребты гор, разделенных широкими и плоскими безжизненными равнинами... Лишь случайно здесь можно наткнуться на облупленную глинобитную постройку скотовода, или черную войлочную юрту, или стадо крохотных баранов, сосредоточенно обгладывающих камни...
И над всей этой безжизненностью царствует остроконечно-заснеженный красавец Тафтан... Он царь, владыка здешних мест. В долинах, сбегающих с его склонов, можно встретить и юркую речку, полную рыбой, и голубое горное озеро, и цветущее дерево, и кишлак, полный чумазых любопытных детишек...
Вдали же от владений этого недавно потухшего вулкана восточно-иранский пейзаж оживляется лишь башнями – основной достопримечательностью здешних мест. Через каждые несколько километров эти типовые красавцы – белоснежные, двухэтажные, с бойницами и крупнокалиберными пулеметами наверху, возвышаются близ основных дорог, соединяющих немногочисленные населенные пункты, по меньшей мере, на четыре пятых состоящие из духанов, магазинов и магазинчиков.
Белуджи, коренные жители, очень похожи на обитателей Индостанского полуострова и все, как один, доброжелательны и ходят в белых рубахах и штанах. И реже – в светло-коричневых или светло-серых. Они же живут и в приграничных районах соседних Пакистана и Афганистана.
Если сравнивать Иран с Россией и Канадой, то Белуджистан – это нечто среднее между Чечней и Квебеком. И все из-за того, что есть белуджи, мечтающие о едином и независимом «Балучистане». А среди них – контрабандисты, которым весьма полезна нестабильность.
С востока, из Афганистана и Пакистана, они везут наркотики, очень недорогие шмотки, электронику и нелегальную рабочую силу, а туда – дешевый иранский бензин. Хотя солдат много, сидят они по своим придорожным башням и немногочисленным блок-постам.
Местные власти пугали нас: «Берегитесь контрабандистов, убьют!» Но контрабандисты не обращали на нас никакого внимания. Лишь иногда, остановившись на пару минут, эти люди перекидывались парой фраз с нашим водителем Ахмедом, который, подкинув нас к очередному обнажению, обычно сидел близ машины перед маленьким костерком и курил.
Мой коллектор, Фархад, говорил мне, что Ахмед курит не что-нибудь, а опиум.
И вправду, посидев у костра, Ахмед становился либо весьма разговорчивым, либо невозмутимо хмурым и потом при возвращении, как правило, здорово встряхивал свих седоков – опрокидывал наш старенький «Лендровер», прокалывал на полном ходу шину или что-нибудь терял – например, колесо или кардан. К фейерверку, вызванному замыканием клемм сорвавшегося с насиженного места аккумулятора, мы привыкли. В остальном Ахмед был неплохим, доброжелательным и веселым парнем. А такие всегда находят окружающим приключения на одно место. И Ахмед нашел.
Однажды, часов в пять вечера (солнце уже садилось), мы – Фархад (мой напарник), Ахмед и я – возвращались на базу после очередного маршрута на контакт одной гранитоидной интрузии. В предыдущем маршруте я обнаружил там участок, который явно тянул на хорошее медно-порфировое месторождение. И, когда до основной дороги оставалось километров тридцать, наша машина на полном ходу влетела в глубокую колдобину, подпрыгнула и, проехав еще несколько метров, навечно остановилась.
Фархад моментально почернел.
– Теперь нас захватят контрабандисты, – сказал он.
– А зачем мы им нужны? – удивился я? – На опиум в Афганистане менять?
– Выкуп, – ответил он, чуть не плача. – Тебя переправят в Афганистан или Пакистан и потребуют выкуп в несколько десятков тысяч долларов. Или потребуют поменять на кого-нибудь из своих... Но это вряд ли... У нас контрабандистов наркотиками сразу казнят.
– Замечательно...
– Ты особенно не радуйся. Пока правительство провинции будет решать платить или не платить, тебя может купить или просто отнять какой-нибудь афганский вождь, у которого зуб на «шурави»...
– Замечательно, – почти искренно осклабился я. – В Афганистане я еще не был. А что с тобой сделают?
– Меня убьют... Никто не станет за меня платить...
– А Ахмед?
– Он сам из их числа... Его отпустят, вернее, отправят в Захедан сообщить о твоем захвате...
Странный человек этот Фархад... Слабый. Хоть и иностранец, но очень похож на некоторых наших российских чистоплюев и маменькиных сынков. Компьютерщик хороший, прекрасный даже, а геолог – никудышный. Не было в этом высоком, худом, улыбчивом иранце азербайджанского происхождения так нужных в геологии страсти, азарта. Не загорался он.
А ведь любые геологические поиски – это детектив, остросюжетный занимательнейший детектив. Твой извечный соперник, твоя добыча спряталась, легла на дно, схоронилась глубоко в земных недрах. Или высоко в скалах под ползучими ледниками. Но разбросала повсюду вещественные доказательства, не могла не разбросать. И тебе надо их найти, собрать воедино, послать на анализы и вынести по ним приговор. И привести его в исполнение ножами бульдозеров, стилетами буровых скважин, скальпелями шахт и штолен!
А Фархад не мог... Он исполнял, работал от и до. Однажды в маршруте и вовсе убежал. Я час орал, искал его. Из-за чего убежал? Смешно сказать... К обнажению одному не подъехать было, пошли пешком, набрали камней килограммов тридцать. И надо было еще пару километров идти за последней пудовой пробой... И тут он мне заявил:
– Я, уважаемый господин Чернов, не осел, а петрограф с университетским образованием.
Я пожал плечами и, сказав, что ничего не имею против университетского образования и вполне согласен с его заявлением, пошел один. Прихожу через час с тридцатью килограммами в вещмешке своем и еще двадцатью в штормовке волоком (место интересным оказалось), а он, увидев издалека, с сопочки, такую самоотверженность и явно бытовой героизм, в горы от стыда убежал.
И в других маршрутах Фархада больше интересовала безопасность от лихих ночных людей, чем прослеживание рудной зоны от начала до самого конца... Слабый... Чуть что – раскис...
В общем, посмотрел я на него, посмотрел, плюнул мысленно, и повернулся к Ахмеду, глубокомысленно курившему в своем водительском кресле.
«Вот человек! – подумал, я усаживаясь рядом с ним. – Ничего его не берет. Олимпийское спокойствие и улыбка персидского Брюса Уиллиса в сорок пять килограммов весом».
Ахмед, уловив мой доброжелательный взгляд, повернул ко мне свое хитрое лицо и подмигнул.
Я закурил и, полюбовавшись с минуту закатом, поинтересовался на смеси таджикского языка и общепринятых знаков.
– Ну что делать будем?
Невозмутимый перс ответил, что надо уходить от машины, а не то у нас появятся весомые шансы попасть в руки ночных джентльменов удачи.
– Гуджо меравем? – спросил я на это, считая, что сказал «Куда уходить?»
Ахмед улыбнулся и дал мне знать, что в ближнем ущелье есть пещера, в которой можно переночевать...
– Это пещера Заратустры... – пришел в себя Фархад. – До нее около часа пешком... Надо быстрее уходить к ней. А утром вернемся. Через несколько часов нас хватятся и завтра к полудню найдут машину...
Сказал и принялся обламывать ветки пустынных кустарников, чтобы замести за собой и нами следы.
К пещере мы подошли к половине десятого. Она оказалась довольно просторной (примерно метров тридцать площадью и метров пять высотой ) древней выработкой, пройденной по участку скопления в гранитах вкрапленности халькопирита – обычной медной руды. Ровный утоптанный земляной пол, то там, то здесь покрытый застаревшим овечьим пометом, следы копоти на стене говорили о том, что пещерой пользовались и люди, и их вековые блеющие кормильцы.
Безмолвно поужинав остатками обеда, мы легли спать. Ахмед пристроился рядом со мной. Лежал, глядя в потолок, и курил свой опиум. А я, ни разу в жизни его не куривший, принюхивался, принюхивался да и заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50