..
– Ну, значит, кто-то ее подбросил, – Вера сделала вид, что не верит мне. «Сам купил, а теперь кокетничает!»
Я задумался. Подбросили... Если кассету подбросили, то значит есть кто-то третий. И этот третий мог убить бабу Фросю с мужем. С одной стороны это здорово, но с другой враг, убийца превратился в призрак. В призрак, подбрасывающий садистские кассеты.
Призраков мне только не хватало!
Вере не понравилось мое молчанье, она легла рядом и попросила продолжить персидские рассказы. Я, умиротворенный исходящим от нее теплом, провел экскурсию по своему телу – показал багровые еще шрамы на бедрах, на животе, на плече и голове. Потом вспомнил Лейлу.
Не знаю, зачем я упомянул ее всуе... Рассказывать супруге, с которой живешь и спишь, о женщине-мечте – это, по меньшей мере, глупо. Наверное, подспудно рассчитывал, что Вера проникнется моими чаяниями и попытается стать такой же единственной, какой была моя пустынная греза. О, господи, как я был наивен! Правильно говорят, что простота хуже воровства.
Вера слушала меня с ироничной улыбкой. А я рассказывал и рассказывал... Как Лейла была на нее похожа, как ходила, как смотрела, как улыбалась и ела. И как любила меня, как ребенка, как мужчину, как человека, как свою жизнь...
...Перед тем, как лечь спать, я спросил Веру о Маргарите, и она ответила, что подружка исчезла вместе с мужем. Через три недели после того памятного вечера с мясом в горшочках и за пару дней до моего отъезда в Иран... И что в настоящее время они вроде бы числятся во всероссийском розыске.
Конечно, я расстроился. И Маргариту было жаль, и жизнь вернулась в свою искрученную колею.
«Значит, нет никакого призрака, значит, все-таки, все было, – задумался я, совершенно упав духом. – И пресс для чеснока, и все остальное. И Харон не обманывал, что переговаривался с ней по телефону. Насчет съемок моих мучений. Надо поискать файлы в компьютере. И этот видеофильм. Очень уж он похож на самодельный... Не Вера ли его снимала? Сама себя? Представляю, как она оттянулась за время моего пребывания в Иране...
Бедная Маргарита... Я ведь почувствовал после первой и последней нашей «командной» встречи, что Вера чем-то недовольна... Чем-то... Ясно чем... Даже в темноте она подружке уступала...
Вот балда! И зачем ей этот группенсекс понадобился? Ведь был у нее я. И любил выше крыши, и до гробовой доски любить собирался. Любил, был верен, хоть и трезво оценивал.
Всю любил... И зубы в кучку – совсем не видно, изюминка, да и только, и грудки-тряпочки – ведь Наташа, дочь моя их иссосала. И походку косолапистую, и носик ненашенский. Моя она была. Я за нее кому угодно бы горло перегрыз, органы бы свои отдал.
А Маргарита? Красивая, аппетитная, коммуникабельная. С ней быть одно удовольствие. Но красивые женщины – это не совсем то, что нужно мужчине. Японцы говорят: красивая женщина – это миг, подрубающий вечность. Хорошо сказано. Миг, подрубающий вечность... То же самое, что «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой». Это понятно. Залазишь на женщину весь вожделенный, весь возвышенный, а отваливаешься с мыслями о пиве или проекте заначки на будущий месяц.
В конце концов, решив отдаться течению времени, я лег спать.
* * *
Неделю я отдыхал и всласть копался в огороде, запущенном за время моего отсутствия. Потом поехал в институт.
Как-то странно поехал. Работал утром в мезонине – вставлял вторые рамы – и вдруг меня дернуло. Отставил последнюю раму, спустился в ванную, тщательно побрился, сам себе удивляясь (я, как француз, всегда бреюсь на ночь), оделся и, лишь подойдя к станции, понял, что еду в город.
...Электричка прибыла на пятнадцатую платформу. Народу на перроне было немного, и я сразу увидел девушку в черном. В черном балахоне и черном платке. Она стояла в начале платформы, у самого выхода на привокзальную площадь.
Стояла и смотрела на меня, не отрываясь.
Я замер.
Это была Лейла.
Да, это была она.
Я не мог различить ее лица. Но ни мгновения не сомневался, что это она. Не сомневался, но стоял, как вкопанный.
Стоял, вместо того, чтобы ринуться к ней...
И она рассеялась в толпе.
Я, побелев от страха потерять ее вновь, бросился вслед по краю платформы.
Но время ушло.
Моя греза затерялась среди снующих озабоченных людей.
– Вы видели женщину, девушку в черном? С ног до головы в черном? – спрашивал я, останавливая прохожих.
Люди смотрели, как на сумасшедшего.
Они были правы.
Глава 2. Каков вопрос, таков и ответ. – Пустыня на простиралась на тысячи километров...
Приехав в институт, я пошел к директору. Мы поговорили о моей поездке, потом я сказал, что иранцы готовы на долговременной основе сотрудничать с нашей лабораторией дешифрирования материалов аэрокосмических съемок.
– А мне говорили, что ты собрался окорочками торговать? – спросил Лебедев.
– Собирался, когда работы не было, – ответил я. – А теперь ее полно будет.
– Ну ладно, работай, если что – сразу ко мне.
От директора я пошел в магазин, купил бутылок, еще кое-чего, и лаборатория села праздновать.
Домой я заявился поздно. Наталья уже спала, Вера плескалась в ванной.
По телевизору показывали восемнадцатилетнюю девушку-собаку. Очень даже симпатичная, стройная, глазки умненькие. Она лаяла, быстро-быстро чесалась за ухом, бегала взад-вперед на четырех ногах, лакала компот из миски.
Сногсшибательное зрелище.
Жизнь ее началась неординарно. Привезя дочь из сельского роддома, родители ударились в бесконечный запой, точнее продолжили его, оставив новорожденную без всякого внимания. Девочка, конечно бы, умерла, но над ней сжалилась и удочерила дворовая собака, обычная беспородная сучка. Она перетащила девочку в свою конуру и десять лет (!) кормила, поила и обучала ее собачьим повадкам. Таскала кур и булки у соседей. И старые ватники для зимовки. Соседи знали о девочке. Но никак не реагировали (наверное, и у них в конурах жили малые дети). В психиатрическую лечебницу девочка попала после смерти мачехи-собаки...
Эта на первый взгляд фантастическая история вывела меня из себя и, как только супруга вновь расположилась на диване, я решился открыть ей свои подозрения:
– Слушай, давно хотел тебя спросить... Об этих убийствах, исчезновениях... Понимаешь, у меня есть серьезные основания полагать, что ты ведешь тайную жизнь...
И сбивчиво рассказал об окровавленном платке, о сережке, о письмах, найденных под трусиками и бюстгальтерами.
Вера слушала молча. В ее сузившихся глазах я видел, то смертный для себя приговор, то жалость, то просто желание, чтобы я скорее закончил пороть чепуху.
– Ты сошел с ума, бедненький... – сказала она, когда я выговорился. И почувствовал себя полным идиотом. – Насмотрелся этих дурацких кинофильмов... И еще эти белуджистанские пытки... С лисами-людоедами, коршунами и кобрами. Ведь именно после них у тебя видения начались. Вернее, стали такими, что ты не в состоянии сейчас их от яви отличить. Девушки всякие (усмехнулась) до конца в тебя влюбленные (оглядела скептически с ног до головы), пустынная идиллия, десять тонн червонного золота...
– Ты знаешь, мне тоже кажется, что я немного тронулся, – согласился я. – Эти телефильмы точно достали. И реальная жизнь... Валеру убили, племянника Руслана, опять-таки бабу Фросю. И пытки, конечно, повлияли, что уж тут скажешь...
– Плюс твое богатое воображение.
– Да... Плюс мое богатое воображение... Знаешь, мне действительно иногда кажется, что твоей сережки на подушке Петра Васильевича в реальной жизни не было. И окровавленного платочка на грядке петрушки... И твоей записки этому типу...
– Записка была. А что касается Константина... Я убила бы его, если бы могла... И если бы он не умер, я попросила бы тебя что-нибудь с ним сделать... Ты бы сделал?
– Я идейный противник мести и считаю, что мстящий человек мстит, прежде всего, себе. Мстит продажей души, продажей спокойствия. А с другой стороны в нашей с тобой жизни было столько периодов...
– Каких периодов?
– В течение которых я бы пошел на все ради тебя.
– А сейчас не пошел бы?
– Пошел бы, конечно, пошел. Тем более ты хорошо знаешь, как из меня сделать маленького послушного щеночка. Но пошел бы не с песнями, а с мудрой грустью... И все из-за того, что ты сейчас живешь в другом направлении... Я чувствую, алчешь ты другой жизни... Успех, почитание, уверенные в себе богатые мужчины привлекают тебя неодолимо. Я чувствую, как ты ждешь понедельника, чтобы скорей убежать на работу.
– Ты прожил богатую жизнь, все знаешь, везде был... Я тоже хочу узнать жизнь... И не из окна кухни.
– Пять раз выйти замуж?
– Сейчас я об этом не думаю. Это ты во всем копаешься. Давай не задумываться о будущем... Я люблю тебя, а это главное...
– Ну ладно, давай спать... Все образуется... – поцеловал я Веру в щечку. И не удержавшись, заулыбался:
– Ты, главное, завяжи с этими дурацкими привычками... А если не можешь без этого, то следов, по крайней мере, не оставляй. А то, понимаешь, чуть ли не голой с места преступления удалилась – сережку потеряла, мой подарок, между прочим, платок, да еще калитку вдобавок кровью вымазала...
– Ладно, учту, не буду больше оставлять следов, – улыбнулась Вера и, чмокнув в губы, пошла спать. В ее улыбке было что-то такое, что мне стало не по себе.
«Нет, она все-таки маньячка, – задумался я, улегшись следом. – А я – дурак! Спросил ничтоже сумняшись: «Это ты-ы-ы убила по меньшей мере семерых?»
Что она могла ответить? «Да, милый, это я-я-я убила...»
Но, по крайней мере, теперь я получу доказательства... Точно получу. Если в ближайшие одну-две недели со мной ничего не случиться, то, значит, я сам больной... Бредом преследования. А если меня отравят, переедут, или пырнут в рыночной толпе или на перроне, то, значит, я прав... Жена у меня маньячка... Нет, надо уходить... Этот дом, эта тетка...»
Эта тетка... Не хотел я вставлять ее в свое и без того нервное повествование... И вы поймете почему. Дело в том, что в дачный сезон, примерно с середины апреля по ноябрь, одну комнату в доме занимает тетка Веры. С мужем Матрасычем (он длинный, как полоски на матрасе). И нам с Верой частенько приходиться дожидаться, пока они улягутся спать: Матрасыч может в любой момент демонстративно, по-хозяйски, пройти на большую веранду через гостиную, в которой стоит наш диван. У них часто бывают гости, у тетки все надо спрашивать, в том числе и разрешение посадить дерево или построить для Наташи качели и песочницу в саду. Я многократно предлагал в целях мирного сосуществования разделить дом и участок, но получал отказ так или иначе аргументированный. И я заглох, поняв «это наш родовой дом, а ты не суйся».
О господи, что было до меня в «родовом доме»! День я мусор выносил, два – пыль вытирал, три – люстры с мебелью мыл, четыре – потолки черные белил, и, целых две недели мышей ловил. Триста пятьдесят с лишним штук поймал! Это было что-то! Такого азарта охоты я вовек не испытывал. По две штуки в одну мышеловку попадали, а всего их три у меня было. Только и стучали – трах да трах – с утра до вечера. Я добычу, в особенности ту, которая на чердаке попадалась, на крышу большой веранды из окна выбрасывал и, представляете, мыши через два дня и метра не пролетали – вороны так наловчились, что их практически на лету ловили.
– Ты, Боже, чем-то недоволен?
– Да, я недоволен. Развел тут антимонии. Нормальные они люди. Это ты – строитель коммунизма... Это тебе коммунисты внушили, что человек должен с энтузиазмом строить светлое будущее для потомков, а не просто по-человечески жить. Из-за этого внушения ты и не можешь в жизни устроиться...
– По-человечески жить... Восемь часов спать, восемь часов работать, восемь часов развлекаться... Спать, чтобы работать, работать, чтобы развлекаться, развлекаться, чтобы крепко спать...
– А что тут такого?
– Понимаешь, мне иногда кажется, что Ты нас, людей, для чего-то выращиваешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Ну, значит, кто-то ее подбросил, – Вера сделала вид, что не верит мне. «Сам купил, а теперь кокетничает!»
Я задумался. Подбросили... Если кассету подбросили, то значит есть кто-то третий. И этот третий мог убить бабу Фросю с мужем. С одной стороны это здорово, но с другой враг, убийца превратился в призрак. В призрак, подбрасывающий садистские кассеты.
Призраков мне только не хватало!
Вере не понравилось мое молчанье, она легла рядом и попросила продолжить персидские рассказы. Я, умиротворенный исходящим от нее теплом, провел экскурсию по своему телу – показал багровые еще шрамы на бедрах, на животе, на плече и голове. Потом вспомнил Лейлу.
Не знаю, зачем я упомянул ее всуе... Рассказывать супруге, с которой живешь и спишь, о женщине-мечте – это, по меньшей мере, глупо. Наверное, подспудно рассчитывал, что Вера проникнется моими чаяниями и попытается стать такой же единственной, какой была моя пустынная греза. О, господи, как я был наивен! Правильно говорят, что простота хуже воровства.
Вера слушала меня с ироничной улыбкой. А я рассказывал и рассказывал... Как Лейла была на нее похожа, как ходила, как смотрела, как улыбалась и ела. И как любила меня, как ребенка, как мужчину, как человека, как свою жизнь...
...Перед тем, как лечь спать, я спросил Веру о Маргарите, и она ответила, что подружка исчезла вместе с мужем. Через три недели после того памятного вечера с мясом в горшочках и за пару дней до моего отъезда в Иран... И что в настоящее время они вроде бы числятся во всероссийском розыске.
Конечно, я расстроился. И Маргариту было жаль, и жизнь вернулась в свою искрученную колею.
«Значит, нет никакого призрака, значит, все-таки, все было, – задумался я, совершенно упав духом. – И пресс для чеснока, и все остальное. И Харон не обманывал, что переговаривался с ней по телефону. Насчет съемок моих мучений. Надо поискать файлы в компьютере. И этот видеофильм. Очень уж он похож на самодельный... Не Вера ли его снимала? Сама себя? Представляю, как она оттянулась за время моего пребывания в Иране...
Бедная Маргарита... Я ведь почувствовал после первой и последней нашей «командной» встречи, что Вера чем-то недовольна... Чем-то... Ясно чем... Даже в темноте она подружке уступала...
Вот балда! И зачем ей этот группенсекс понадобился? Ведь был у нее я. И любил выше крыши, и до гробовой доски любить собирался. Любил, был верен, хоть и трезво оценивал.
Всю любил... И зубы в кучку – совсем не видно, изюминка, да и только, и грудки-тряпочки – ведь Наташа, дочь моя их иссосала. И походку косолапистую, и носик ненашенский. Моя она была. Я за нее кому угодно бы горло перегрыз, органы бы свои отдал.
А Маргарита? Красивая, аппетитная, коммуникабельная. С ней быть одно удовольствие. Но красивые женщины – это не совсем то, что нужно мужчине. Японцы говорят: красивая женщина – это миг, подрубающий вечность. Хорошо сказано. Миг, подрубающий вечность... То же самое, что «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой». Это понятно. Залазишь на женщину весь вожделенный, весь возвышенный, а отваливаешься с мыслями о пиве или проекте заначки на будущий месяц.
В конце концов, решив отдаться течению времени, я лег спать.
* * *
Неделю я отдыхал и всласть копался в огороде, запущенном за время моего отсутствия. Потом поехал в институт.
Как-то странно поехал. Работал утром в мезонине – вставлял вторые рамы – и вдруг меня дернуло. Отставил последнюю раму, спустился в ванную, тщательно побрился, сам себе удивляясь (я, как француз, всегда бреюсь на ночь), оделся и, лишь подойдя к станции, понял, что еду в город.
...Электричка прибыла на пятнадцатую платформу. Народу на перроне было немного, и я сразу увидел девушку в черном. В черном балахоне и черном платке. Она стояла в начале платформы, у самого выхода на привокзальную площадь.
Стояла и смотрела на меня, не отрываясь.
Я замер.
Это была Лейла.
Да, это была она.
Я не мог различить ее лица. Но ни мгновения не сомневался, что это она. Не сомневался, но стоял, как вкопанный.
Стоял, вместо того, чтобы ринуться к ней...
И она рассеялась в толпе.
Я, побелев от страха потерять ее вновь, бросился вслед по краю платформы.
Но время ушло.
Моя греза затерялась среди снующих озабоченных людей.
– Вы видели женщину, девушку в черном? С ног до головы в черном? – спрашивал я, останавливая прохожих.
Люди смотрели, как на сумасшедшего.
Они были правы.
Глава 2. Каков вопрос, таков и ответ. – Пустыня на простиралась на тысячи километров...
Приехав в институт, я пошел к директору. Мы поговорили о моей поездке, потом я сказал, что иранцы готовы на долговременной основе сотрудничать с нашей лабораторией дешифрирования материалов аэрокосмических съемок.
– А мне говорили, что ты собрался окорочками торговать? – спросил Лебедев.
– Собирался, когда работы не было, – ответил я. – А теперь ее полно будет.
– Ну ладно, работай, если что – сразу ко мне.
От директора я пошел в магазин, купил бутылок, еще кое-чего, и лаборатория села праздновать.
Домой я заявился поздно. Наталья уже спала, Вера плескалась в ванной.
По телевизору показывали восемнадцатилетнюю девушку-собаку. Очень даже симпатичная, стройная, глазки умненькие. Она лаяла, быстро-быстро чесалась за ухом, бегала взад-вперед на четырех ногах, лакала компот из миски.
Сногсшибательное зрелище.
Жизнь ее началась неординарно. Привезя дочь из сельского роддома, родители ударились в бесконечный запой, точнее продолжили его, оставив новорожденную без всякого внимания. Девочка, конечно бы, умерла, но над ней сжалилась и удочерила дворовая собака, обычная беспородная сучка. Она перетащила девочку в свою конуру и десять лет (!) кормила, поила и обучала ее собачьим повадкам. Таскала кур и булки у соседей. И старые ватники для зимовки. Соседи знали о девочке. Но никак не реагировали (наверное, и у них в конурах жили малые дети). В психиатрическую лечебницу девочка попала после смерти мачехи-собаки...
Эта на первый взгляд фантастическая история вывела меня из себя и, как только супруга вновь расположилась на диване, я решился открыть ей свои подозрения:
– Слушай, давно хотел тебя спросить... Об этих убийствах, исчезновениях... Понимаешь, у меня есть серьезные основания полагать, что ты ведешь тайную жизнь...
И сбивчиво рассказал об окровавленном платке, о сережке, о письмах, найденных под трусиками и бюстгальтерами.
Вера слушала молча. В ее сузившихся глазах я видел, то смертный для себя приговор, то жалость, то просто желание, чтобы я скорее закончил пороть чепуху.
– Ты сошел с ума, бедненький... – сказала она, когда я выговорился. И почувствовал себя полным идиотом. – Насмотрелся этих дурацких кинофильмов... И еще эти белуджистанские пытки... С лисами-людоедами, коршунами и кобрами. Ведь именно после них у тебя видения начались. Вернее, стали такими, что ты не в состоянии сейчас их от яви отличить. Девушки всякие (усмехнулась) до конца в тебя влюбленные (оглядела скептически с ног до головы), пустынная идиллия, десять тонн червонного золота...
– Ты знаешь, мне тоже кажется, что я немного тронулся, – согласился я. – Эти телефильмы точно достали. И реальная жизнь... Валеру убили, племянника Руслана, опять-таки бабу Фросю. И пытки, конечно, повлияли, что уж тут скажешь...
– Плюс твое богатое воображение.
– Да... Плюс мое богатое воображение... Знаешь, мне действительно иногда кажется, что твоей сережки на подушке Петра Васильевича в реальной жизни не было. И окровавленного платочка на грядке петрушки... И твоей записки этому типу...
– Записка была. А что касается Константина... Я убила бы его, если бы могла... И если бы он не умер, я попросила бы тебя что-нибудь с ним сделать... Ты бы сделал?
– Я идейный противник мести и считаю, что мстящий человек мстит, прежде всего, себе. Мстит продажей души, продажей спокойствия. А с другой стороны в нашей с тобой жизни было столько периодов...
– Каких периодов?
– В течение которых я бы пошел на все ради тебя.
– А сейчас не пошел бы?
– Пошел бы, конечно, пошел. Тем более ты хорошо знаешь, как из меня сделать маленького послушного щеночка. Но пошел бы не с песнями, а с мудрой грустью... И все из-за того, что ты сейчас живешь в другом направлении... Я чувствую, алчешь ты другой жизни... Успех, почитание, уверенные в себе богатые мужчины привлекают тебя неодолимо. Я чувствую, как ты ждешь понедельника, чтобы скорей убежать на работу.
– Ты прожил богатую жизнь, все знаешь, везде был... Я тоже хочу узнать жизнь... И не из окна кухни.
– Пять раз выйти замуж?
– Сейчас я об этом не думаю. Это ты во всем копаешься. Давай не задумываться о будущем... Я люблю тебя, а это главное...
– Ну ладно, давай спать... Все образуется... – поцеловал я Веру в щечку. И не удержавшись, заулыбался:
– Ты, главное, завяжи с этими дурацкими привычками... А если не можешь без этого, то следов, по крайней мере, не оставляй. А то, понимаешь, чуть ли не голой с места преступления удалилась – сережку потеряла, мой подарок, между прочим, платок, да еще калитку вдобавок кровью вымазала...
– Ладно, учту, не буду больше оставлять следов, – улыбнулась Вера и, чмокнув в губы, пошла спать. В ее улыбке было что-то такое, что мне стало не по себе.
«Нет, она все-таки маньячка, – задумался я, улегшись следом. – А я – дурак! Спросил ничтоже сумняшись: «Это ты-ы-ы убила по меньшей мере семерых?»
Что она могла ответить? «Да, милый, это я-я-я убила...»
Но, по крайней мере, теперь я получу доказательства... Точно получу. Если в ближайшие одну-две недели со мной ничего не случиться, то, значит, я сам больной... Бредом преследования. А если меня отравят, переедут, или пырнут в рыночной толпе или на перроне, то, значит, я прав... Жена у меня маньячка... Нет, надо уходить... Этот дом, эта тетка...»
Эта тетка... Не хотел я вставлять ее в свое и без того нервное повествование... И вы поймете почему. Дело в том, что в дачный сезон, примерно с середины апреля по ноябрь, одну комнату в доме занимает тетка Веры. С мужем Матрасычем (он длинный, как полоски на матрасе). И нам с Верой частенько приходиться дожидаться, пока они улягутся спать: Матрасыч может в любой момент демонстративно, по-хозяйски, пройти на большую веранду через гостиную, в которой стоит наш диван. У них часто бывают гости, у тетки все надо спрашивать, в том числе и разрешение посадить дерево или построить для Наташи качели и песочницу в саду. Я многократно предлагал в целях мирного сосуществования разделить дом и участок, но получал отказ так или иначе аргументированный. И я заглох, поняв «это наш родовой дом, а ты не суйся».
О господи, что было до меня в «родовом доме»! День я мусор выносил, два – пыль вытирал, три – люстры с мебелью мыл, четыре – потолки черные белил, и, целых две недели мышей ловил. Триста пятьдесят с лишним штук поймал! Это было что-то! Такого азарта охоты я вовек не испытывал. По две штуки в одну мышеловку попадали, а всего их три у меня было. Только и стучали – трах да трах – с утра до вечера. Я добычу, в особенности ту, которая на чердаке попадалась, на крышу большой веранды из окна выбрасывал и, представляете, мыши через два дня и метра не пролетали – вороны так наловчились, что их практически на лету ловили.
– Ты, Боже, чем-то недоволен?
– Да, я недоволен. Развел тут антимонии. Нормальные они люди. Это ты – строитель коммунизма... Это тебе коммунисты внушили, что человек должен с энтузиазмом строить светлое будущее для потомков, а не просто по-человечески жить. Из-за этого внушения ты и не можешь в жизни устроиться...
– По-человечески жить... Восемь часов спать, восемь часов работать, восемь часов развлекаться... Спать, чтобы работать, работать, чтобы развлекаться, развлекаться, чтобы крепко спать...
– А что тут такого?
– Понимаешь, мне иногда кажется, что Ты нас, людей, для чего-то выращиваешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50