– Придумаю что-нибудь. Наверное, мы с ней уедем. Хотя я еще не решил. Бабушку она любит, жалко будет их разлучать...
– Мама догадается, что убил ты...
– Она умная женщина. Я все расскажу, и она поймет. И не захочет полностью взять на себя внучку.
– Ошибаешься...
– Ошибаюсь, не ошибаюсь! – взорвался я. – Хватит, трепаться. Бомжи могут нагрянуть, разбирайся потом с ними. Я тебе предлагаю сделку. Если ты мне все про себя расскажешь, будем кидать жребий. Если тебе повезет, то умру я. Если не повезет – ты.
Вера впилась в меня глазами. И, обнаружив в моих то, что хотела – человеческую слабость – презрительно усмехнулась:
– И что ты хочешь от меня услышать?
Она не верила, что умрет в этом грязном подвале.
Она знала, что я не смогу убить.
Маньяки прекрасно знают людей.
И легко различают среди них овец и кроликов.
– Я хочу услышать от тебя, как ты дошла до такой жизни. Про убийства, про то, как начала убивать. Это ведь все началось с Шакала? – спросил я, устраиваясь перед ней на ящике из-под свиной тушенки.
– Да, с Шакала. Неплохое ты нашел для него прозвище. Это ты умеешь, что и говорить...
– Не тяни, – поморщился я. Знал, что меня хватит на полчаса, не больше.
А Веры уже не было в подвале. Она была, там, в доме отца, в своей комнате. С Шакалом:
– Когда мы оставались одни, он принимался рассказывать страшные истории. Сначала детские... Черная, черная комната, синяя, синяя рука, алая, алая кровь капает с ножа... Потом истории из газет... Про людоедов, насильников и убийц. Я немела, а он подсаживался рядом и начинал меня трогать...
У него были такие глаза... Пристально изучающие, они тоже трогали меня, скользили по всему телу, гладили. И однажды я кончила... Это было так приятно, пронзительно приятно, совсем, совсем не так, как при мастурбации. Потом он овладел мною. Жестко, быстро, слюнявя лицо губами. Противно. С той самой поры мне стал противен секс с мужчинами...
– И со мной тоже?
– Да, я притворялась...
Я весь сжался от обиды.
Она смотрела презрительно.
Палач и в оковах – палач.
Овца и с ножом – овца.
Пересилив желание убежать немедленно, убежать, бросив ей под ноги нож, убежать, оставив ее связанной и, может быть, обреченной на смерть, я проговорил в сторону:
– Иногда у тебя это получалось просто здорово. Ну и что было дальше?
– Он меня понял. Понял меня всю. И продолжал пугать и трогать глазами. Когда я кончала, он лез целоваться и насиловать...
Это продолжалось несколько месяцев... С каждым днем ему все труднее, и труднее было придумывать истории, и однажды я перестала кончать. И осталось только его пыхтение и слюнявые губы... И я сделала так, что он был вынужден переехать в общежитие...
– А как же мать с отцом? Они что, ничего не замечали?
– Отцу всегда было на меня наплевать. А мама лечила от несуществующих болезней и читала детективы. Или сидела и болтала ни о чем с Эсфирью Соломоновной.
– А как же синяки? – спросил я, решив, что непременно освежую Шакала. После того, как выколю ему глаза и отрежу половые органы. – Он, наверное, оставлял синяки на твоем теле?
– Да, особенно в первый раз... Я импульсивно сопротивлялась. И перед приходом матери мне пришлось уронить на себя посуду из верхнего кухонного шкафчика...
– А как ты маньячкой стала? – спросил я, отмечая находчивость супруги.
– В университете. Первый мой парень, Афанасий из Петербурга, был красивый, умный, нежный... Влюбилась в него, даже ушла из дома в общежитие, чтобы быть поближе. Но кончить с ним не могла, хотя он ужасно старался. И все время вспоминала, как пронзительно кончала с Шакалом...
– И однажды ты, ведомая основным инстинктом, встретилась с этой сволочью...
– Да, он уже был женат, и жена была беременна на шестом или седьмом месяце. Однажды утром он позвонил и сказал, что у него припасена для меня классная история.
И я, забыв о лекциях и Афанасии, побежала к нему. Против своей воли побежала. И кончила так, как никогда не кончала. На прощанье он сказал, что постарается через недельку приготовить для меня еще кое-что эдакое. Но я вспомнила, как быстро он истощился в «домашний» период наших отношений. И ощущение тщетности всего накатило на меня. А в автобусе...
Вера замолчала. Вновь переживала один из «прекраснейших» моментов своей жизни.
– Ну и что случилось в автобусе? – скривился я, поняв, что грядет кульминация признаний Веры.
– В переполненном автобусе я стояла между двумя мужчинами. Стильным парнем и надушенным вальяжным чиновником, неизвестно как оказавшимся в общественном транспорте. Водитель слушал радио. По местным новостям рассказывали, как старшеклассник Витя Гвоздиков убил мать и отца, убил, чтобы без хлопот встречаться на дому со своими многочисленными подружками. Разрезал родителей на куски и сложил в ванну. Потом устроил в выпачканной кровью квартире веселую вечеринку.
Я кончила, когда рассказ пошел о том, как Витя Гвоздиков приводил очередную девушку в ванную, ставил лицом к кровавому месиву, ставил так, что девушка опиралась руками о дальний край ванны, ставил и трахал сзади. Дрожа от восторга и взвизгивая. Люди подумали, что я больна трясучей, остановили автобус, хотели скорую помощь вызвать. Но я, очувствовавшись, ушла, ушла с дикой мыслью в голове: «А что будет, если я убью сама!!?»
Эта мысль помутила сознание... Представь, если бы ты узнал, что есть способ кончать в тысячи раз слаще, чем обычно? И представь, что эта мысль явилась в голову двадцатилетней девчонке никого в жизни не убивавшей? Никого, кроме разве что комаров?
...Домой я пришла как в тумане. Походила по квартире, легла в ванную и поняла, что рано или поздно сделаю это.
Убью.
Потому что попавшая в меня душевная отрава сделает свое дело, рано или поздно она разъест мозг и сердце и я убью кого-нибудь, убью, чтобы испытать запредельное...
– И первым тебе в голову пришел Афанасий...
– Да, конечно... Еще в ванной. Меня аж затрясло, не знаю, как из воды вылезла.
– Вылезла, обсушилась и к нему побежала...
– Нет, это ты, торопей, побежал бы сразу. Я осталась дома и все обдумала. Шаг за шагом, слово за словом. А в общежитие пошла только на следующий вечер.
О, господи, как меня влекло к нему! Нет, не к нему, а к тому, что мне предстояло сделать. С каждым метром все сильнее и сильнее. Все вокруг растворилось, я ничего не видела, ни людей, ни домов, ни машин! Чуть не угодила под колеса «Запорожца».
Пришла как лунатик, Афанасий открыл дверь, увидел меня с моими чумными глазами, обнял, опустился на колени и, целуя колени, сказал, что никуда больше не отпустит, что завтра мы непременно пойдем с ним в загс, распишемся и нарожаем кучу очаровательных малышей. Потом взял на руки и понес к кровати. Когда он клал меня на нее, я краешком глаза увидела на тумбочке иглу дикобраза... Сувенир, привезенный Афанасию однокурсником-туркменом.
Игла была необычайно остра и крепка. И я тотчас же ощутила ее продолжением себя... Внизу у меня сладостно заныло.
– Я удивляюсь тебя слушать... Чтобы ты так говорила... И игла... Похоже на низкопробную выдумку. Типа штопора или вилки из какого-нибудь дешевого фарса наподобие «Лимонадного Джо».
– Афанасий был в тот вечер как никогда ласков, – продолжала Вера, не услышав моих слов. – Включил музыку, что-то из Иглесиаса, раздел, вещь за вещью, исцеловал всю страстно и нежно... А я думала об одной игле. Представляла, как незаметно возьму ее в руку, как плотно сожму, чтобы не выскользнула при ударе, как воткну ему в спину, как она пронзит ему сердце... Миллиметр за миллиметром...
Но не пронзила... Кончила не вовремя... Так неожиданно, так противно, так не остро... Матка задрожала, но задрожала так, как дрожит рука от волнения. Или от холода. Я расплакалась от огорчения... А он, дурак, подумал, что я плачу от избытка чувств... Расплылся, как ясное солнышко.
– Да уж... – вздохнул я. – Мужики часто хрен с пальцем путают. А женщины – никогда.
– На следующий день, после того, как мы подали заявление, я решила повторить попытку, – не отреагировала обычно щепетильная Вера на непристойную шутку. – И опять не получилось, так, как я хотела, точнее, совсем не так получилось, как я хотела. Наверное, шампанское повлияло...
– Ты же не любишь шампанского? – удивился я.
– С тех пор и не люблю.
Вера, сосредоточенная, контрастная, красивая как никогда, ответила как бы сама себе. Вся она была там, в комнате общежития, в комнате, в которой началось то, что перекроило всю ее последующую жизнь.
– Ну и что же у тебя не получилось? – спросил я, сдерживаясь со всех сил, чтобы не прикоснуться хотя бы к бледным ее пальчикам, бледным от стягивающей руку бельевой веревки.
Спросил и вспомнил фильм, в котором герой, узнав, что рога ему наставило шимпанзе, почувствовал неодолимое влечение к своей оригинальной супруге.
– Ударила его иглой в спину, но удар получился касательным, – продолжала рассказывать Вера. – Он завизжал, вскочил, весь затрясся, а я кончать начала... И опять не глубоко. Но не так противно, недоделано, как в прошлый раз. А он увидел меня, корчащуюся, и в обморок упал. Мужчинка. Я вытащила иглу, обработала рану, обтерла кровь и уселась в кресло ждать, пока он в себя придет... И думала, что сказать, как оправдаться, чтобы повторить попытку. Другого парня искать, кокетничать с ним, ждать, пока в постель потащит, мне не хотелось...
– Терпежу не было...
– Да. Но ничего у меня не получилось. Разглядел он что-то в моих глазах. Говорить не мог, заикался... И исчез на следующей неделе. Потом узнала, что в Канаду уехал... К троюродной тетке.
– Ты говорила, что была беременной от него...
– Чепуха. Беременность от него я придумала специально для тебя. Ты жалостливый.
– Да уж... – протянул я и вновь приклеился глазами к ее беленькой ручке, затем к лицу, ставшему совсем уж демоническим.
А Вера задумалась. Не о своем положении, точно, а вспоминая былые переживания. Чтобы не любоваться ею до полной и безоговорочной капитуляции, я реанимировал Шакала и спросил, стараясь казаться равнодушным:
– Как я понимаю, и после нашего замужества Шакал приходил страшилки рассказывать? – И, вспомнив шакальи глаза двоюродного брата Веры, искорежился от отвращения.
– Да, специально для этого. Я кончала прямо на кухне... Сидя на твоем стуле.
– Я убью тебя...
– Не убьешь, – ядовито усмехнулась Вера. – Такие, как ты, на это не способны.
И, видимо, решив тянуть время – ведь должен кто-то появиться в этом бомжатнике? – продолжила:
– О Константине не хочешь узнать?
– Валяй, – выцедил я, кое-как взяв себя в руки.
– С ним я познакомилась в клубе. Он появился как раз в тот день, когда я делала доклад о русских иконах. Наговорил мне кучу комплиментов, предложил сходить в ближайшую субботу в Третьяковку. Я согласилась. По всем параметрам он был из категории «кроликов». После галереи пригласил в кафе на Мясницкой... В театр ходили. В «Современник» и «Ленком». Он ничего парень был, хоть и зануда похлестче тебя. Интеллигентный. Отец у него видный литературовед. Все смеялся: «Вот поженитесь, будет кому пыль с книг вытирать».
Все бы хорошо, но встречаться нам было негде. Только у него в комнате. Я вся изнервничалась. А он думал, что я о замужестве мечтаю, и потому не торопился. Но вынудил меня к себе переселиться...
Переживая случившееся, Вера помолчала.
– И пришлось мне и в самом деле пыль с книг вытирать, – продолжила она свой рассказ после того, как кончик моего ножа прикоснулся к ее левой груди. – А у них две комнаты полками заставлены. Я вытирала, а Костик проверял.
Я возненавидела их. И книги, и отца, и Костика. Потому и не ушла сразу. Через две недели ушла, да так, что они через два дня квартиру нам сняли. Я так обрадовалась, что решила не спешить. Обдумала все обстоятельно. Лекарства нужные подобрала по справочникам. Такие, чтобы агония была продолжительной...
– В Ленинке, небось, сидела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50