Солнечный круг уже взобрался на горы.
– Послушай, а где Ахмед? – полюбовавшись им, вспомнил я о человеке, благодаря которому, оказался в пещере.
– В Захедане уже, наверное. Рассказывает губернатору, как тебя можно выручить.
Я хотел что-то сказать по этому поводу, однако Харон меня опередил:
– Мы с тобой, дорогой, и так заболтались. Нам ведь надо еще и тебя немного обработать. Так уж у нас, бандитов, принято, извини. Ты, вон, какой шустрый, как электровеник. Надо испугать тебя для профилактики, волю сломить, ну и всякое такое. Прошу вас, сэр пройти в мой персональный ад! Добро пожаловать!
И приглашая, простер, собака, ладони в сторону пещеры.
Глава 3. Кобра, лисенок и птица. – В печень и в лоб. – Бедный Фархад... – А вдруг он бешеный? – Я все равно тебя сломаю! – Склеп и сожители.
Фархад лежал на спине посереди пещеры. Лежал с плотно закрытыми глазами. Ему не хотел видеть того, что находилось в руках его мучителей и то, что они с ним делали. Время от времени он истошно кричал. Он кричал, когда кобра впивалась ему в красный распухший нос и когда казалось, что она вот-вот вопьется ему в нос.
– Ты же сказал, что отпустишь его? – импульсивно обернулся я к председателю бандитов.
– У змеи нет яда... – ответил Харон, запечатлевая муки Фархада неизвестно откуда взявшейся телекамерой. – Ей повредили железы, чтобы она убивала как собака, укусами. Восток – жесток, что тут поделаешь... Жесток и изобретателен.
Я понял, что стою на пороге ада. Не ада вообще, не ада, в котором кого-то мучают, а персонального ада. И проговорил дрогнувшим голосом:
– Занятно! А что ты со мной собираешься делать?
– Не знаю еще... Да ты не беспокойся, дорогой, они придумают, – кивнул он на своих подручных, сидевших на корточках вокруг бедного Фархада. – Они в этом деле бо-о-льшие специалисты.
Последнее слово он произнес подчеркнуто уважительно. Я, сжавшись от страха, посмотрел на «специалистов».
Один из мучителей, краснобородый, рябой, в серых одеждах и видавших виды адидасовских кроссовках, сидел на корточках, держа в руках болшой глиняный горшок, в котором пряталась кобра, время от времени молниеносными бросками достигавшая носа моего несчастного коллектора.
Второй – в белых штанах, изношенном свитере; тощий, желтый, борода клочьями, плешивый, голова в струпьях, – обеими руками держал за туловище молоденького обезумевшего лиса, со всех сил тянувшегося окровавленной мордочкой к обнаженному бедру истязаемого. Время от времени тощий позволял животному хватануть немного живой плоти.
Третий, – мужичок с ноготок с окладистой бородой, в стеганом среднеазиатском халате и остроносых калошах, – сидел спиной ко мне. Подойдя поближе, я увидел, что у него на запястье сидит небольшая (размером со среднюю ворону) хищная птица с загнутым вниз противным клювом. На голове у нее был колпак. Заметив мое внимание, мужичок с ноготок снял его и, то ли сапсан, то ли коршун (я не силен в птичьей систематике), молниеносно слетел на Фархада, вцепился когтями ему в живот, прикрытый футболкой (вся в пятнах крови, изодранная предыдущими налетами) и принялся яростно клевать куда попало. Лисенок, испугавшись сотрапезника, подался назад и нехотя спрятаться меж колен своего хозяина. А вот кобра чуть не оплошала – не успела ее голова показаться из горшка, как птица, забыв о Фархаде, бросилась на ненавистную ей тварь...
– Вот такой у нас зоологический аттракцион, понимаешь, – сказал Харон, подойдя и положив мне руку на плечо. – Я позаимствовал его на время у моего друга Абубакра-бея, местного вождя. Но тебе предстоит другое испытание – животные, к сожалению, уже почти насытились.
Я ударил его локтем в печень, сокольничему досталось правой в висок, заклинатель змей получил носком ботинка в подбородок, а плешивый и со струпьями на голове, ну, тот, который был с лисенком, вырубил меня. Не знаю, чем он меня ударил, но, когда я очнулся, на лбу у меня хозяйничала огромная кровоточащая шишка.
Но были и приятные новости. Оказывается, сокольничий весьма неодобрительно отнесся к удару в висок и скоропостижно скончался. А заклинатель змей сидел в углу пещеры с переломанной челюстью. Сидел с переломанной челюстью благодаря моему любимому преподавателю, профессору, доктору геолого-минералогических наук Дине Михайловне Чедия. Как-то на третьем курсе, на лекции по палеонтологии она сказала, что у человека на седловине нижней челюсти от древних предков (кажется, от рыб, сейчас точно не помню) осталась редуцированная хрящевая перемычка, сказала и посоветовала в случае необходимости бить прямо в нее – сломается моментом.
Увидев, что я очнулся, Харон подошел ко мне, сел на корточки и принялся смотреть в глаза. Оценивал, наверное, мой морально-волевой уровень.
– Со второй попытки я от твоей шайки оставлю только рожки да ножки, – выцедил я.
– Верю, – закивал он головой. – И потому постараюсь, чтобы ее не было. Так с чего начнем?
– А может не надо? Не люблю я эти пытки, прямо воротит... Фархада отвезли к посту?
Харон уставился в горизонт и сказал: «Да».
– Это вы зря... Он же солдат сюда приведет.
– Не приведет... Он умер.
– Умер? Жалко парня... – представив Фархада мертвым, искренне посочувствовал я. – Не вредный был человек, мягкий. Так бедняга и не успел себе на жену и дом накопить...
– Он уже среди гурий небесных тусуется и дом ему теперь не к чему...
– И то правда. Жаль, что я не мусульманин.
– Это мы тебе быстро устроим, – усмехнулся Харон и, достав нож из ножен, провел подушечкой большого пальца по острию.
Нож был остр, как бритва и у меня в паху все съежилось.
– Расстегивай, давай, ширинку, – сказал бандит, насладившись моей оторопью.
– Да ладно уж... – махнул я рукой. – Перебьюсь как-нибудь без гурий, тем более, что спать с девственницами – это сплошная тоска.
И поспешил перевести разговор на другую тему:
– Ахмед не вернулся?
– Нет, он позвонил... Губернатор теперь все знает. Требует свидетельств, что ты жив...
– На камеру снимать будешь?
– Да, – ответил Харон, профессиональным взглядом оценивая мою фотогеничность.
– Я плохо получаюсь...
– Да, ты прав, видел тебя по захеданскому телевидению. Но это не страшно. Даже наоборот, хорошо. Ну, так с чего начнем?
– Давай с лисенка... – решил я поберечь нос и печень. – Он, что, дрессированный у вас?
– Да, человечиной его кормим. Но не часто, сам понимаешь, не каждый день такая удача, и потому он вечно голодный...
– Ну, валяйте тогда. Только у меня просьба – лица и половых органов не трогайте. Не надо сердить мою жену.
– Я звонил ей недавно... Она о том же просила. Сказала: «Оставьте их для меня».
– Шутишь?
– Как хочешь, – равнодушно пожал плечами Харон, и сделал приглашающий жест плешивому. Тот встал, с превеликой осторожностью достал из брезентового мешка лисенка и подошел ко мне.
Если сказать, что я чувствовал себя не в своей тарелке, значит, ничего не сказать. С давних пор я относился к боли без особого трепета – знал, что терпеть ее можно достаточно долго. И если загнать страх быть искалеченным куда подальше, то боль перестает восприниматься, как нечто ужасное.
Но в данный критический момент полностью распорядится своим страхом, расправиться с ним, я не мог. И он сидел, не раздавленный в самой сердцевине моей смятенной души, сидел, как до смерти напуганный волк. Чтобы не дать ему воспрянуть, не дать завладеть мною до кончиков волос, не дать сожрать до последнего хрящика, я куражился, помимо своей воли куражился. Помимо своей воли, потому что знал, что моя бравада, в конце концов, выйдет мне боком: мучители, если я не буду дергаться и орать благим матом, неминуемо осатанеют и тогда дело, вне всякого сомнения, дойдет до тяжких телесных повреждений. Но я ничего не мог с собой поделать (истерика – есть истерика), и продолжал паясничать.
– Скажи своему поганцу, чтобы с бедрышка начинал меня пробовать, – кивнув на правое свое бедро, сказал я плешивому.
Плешивый, естественно, ничего не понял и обернулся к Харону за разъяснениями. Тот перевел мои слова на персидский язык и, нехорошо усмехнувшись, что-то добавил. Видимо, попросил его прислушаться к моей просьбе.
Лисенок цапнул меня алчно, да так, что безнадежно испортил мои рабочие штаны. Вторым укусом он вырвал изрядный кусок мяса размером с небольшое яблоко (плешивый на это противно захихикал), вырвал, уронил на землю, прижал, как кошка, передними ногами к земле и принялся жевать. А я испугался: а вдруг он бешеный? Или носит в себе вирус геморрагической лихорадки? И сжался от страха.
Что только не придет в голову, когда твоим мясом лакомятся дикие звери...
– Больно? – участливо спросил Харон, подходя ко мне с телекамерой в руках.
Я с трудом придал своему лицу задумчивое выражение и, вздохнув, проговорил:
– Больно-то больно, но беспокоит меня совсем другое...
– Что тебя беспокоит? – поинтересовался бандит, снимая крупным планом жующую лису и мою кровоточащую рану.
– Твои... твои деньги меня заботят...
– Мои деньги? – искренне удивился бандит.
– Да... – ответил я, надев на лицо маску сочувствия. Получилось где-то на три с плюсом.
– Издеваешься?
Рана ныла нестерпимо.
– Да нет... Я просто подумал...
– Что ты подумал? – Харон не понимал, треплюсь я, или действительно хочу сказать что-то важное.
– Как ты считаешь, от чего Фархад умер... От змеиного яда упокоился?
– Нет. Я знаю, как выглядят люди убитые укусом кобры.
– От потери крови?
– Нет, крови было немного. Ты к чему клонишь?
Лис хватанул еще.
– Я клоню к тому, – сморщился я от боли, – что он умер от какой-то микроскопической гадости, занесенной в его раны коршуном или этой тварью. Ты не боишься, что я умру от нее же? И вместо долларов ты получишь шиш с маслом? Или, как говорят у вас на Востоке, вместо плова – пустой казан с пригоревшим рисом и тряпкой для мытья?
Харон задумался и, когда лисенок проглотил, наконец, мое мясо, бывшее мое мясо и двинулся за очередным куском, проговорил что-то плешивому. Тот с сожалением схватил своего подопечного за заднюю ногу и бросил, вмиг завизжавшего, в мешок. А главарь бандитов, усмехнувшись, уселся передо мной на корточки и начал смотреть. Мне в глаза, на рану, на струйку крови из нее вытекающую. Посидев так с минуту, вынул из ножен нож и сказал, вновь пробуя его остроту подушечкой большого пальца:
– Ты, ради бога, не думай, что отмазался. Я все равно сломаю тебя. Буду отрезать у тебя по кусочку, пока ты не захочешь умереть.
– Опоздал ты... Я давно хочу умереть... Ты что думаешь, я про жену свою тебе зря рассказывал? Представь себя в ситуации, в которой я совсем недавно пребывал. Представь, что твоя любимая молодая жена, мать твоей ненаглядной дочери – маниакальная убийца? Маниакальная убийца, которая в час «Х» без раздумий и с удовольствием перережет тебе горло? Перережет, если, конечно, никого другого рядом не окажется. Захочешь ты жить в такой ситуации?
– Глупости, за психбольного косишь, – с сожалением рассматривая меня, сказал Харон. – Если бы у меня была такая жена, любимая жена, я бы все сделал, чтобы она не испытывала никаких затруднений в реализации любых своих потребностей. А если бы она хоть раз покусилась на мою жизнь, или бы мне просто показалось, что она может покуситься, я бы убил ее. Не безжалостно, понятное дело, а как Отелло, как ваш Арбенин из лермонтовского «Маскарада», с тоской в глазах перерезал бы горло. Но все это лирика не из нашей с тобой трагедии...
Проговорив все это, Харон молчал минуту. Судя по некоторым движениям его лица, он представлял себя правоверным Арбениным или чеченско-сирийским Отелло.
Размышления его прервал застонавший заклинатель змей. Поморщившись, чеченский Отелло подозвал к себе плешивого. Тот подошел. Харон отдал ему свой нож. Отдав, сказал что-то на персидском. Плешивый кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50