В последнее время Ефим боялся кого-то. Запираться стал на ночь. Двойной замок заказал. Я и внимания не обращал: чудит, мол, старик что-то. А он не раз, как зайдешь к нему вечером, вроде бы испуганно спрашивал: не ходил ли, мол, кто-то у двери или под окнами? Значит, был такой, кто мог на Ефима озлобиться.
Ничего больше от друзей Максим не узнал. Вернулся к Зое удрученный, почти с физической болью в сердце.
– Разметить программку? – предложила она.
– Зачем? Я лошадей лучше тебя знаю.
– Я с зоотехником советовалась, на кого он сегодня рассчитывает.
– Не буду играть. Расстроило меня это убийство. Бессмысленное и обидное. Такого мастера потерять!
– Найдут другого, – зевнула Зоя. – Погоди, не уходи. Почему пропадал так долго? Как успехи?
– Успехи есть, но не для информации.
– А для банкета?
Максим вздернул брови: рано еще о банкетах думать. И есть ли у него такое право на славословие в свою честь. Нечестно даже подумать об этом. Но ответил рассеянно и нехотя:
– Слишком много народу придет. Не банкет, а бал.
– А если просто суарэ интим? Для меня и Маринки.
– Для троих можно.
– Плюс Динни, – осторожная нотка просьбы озвучила реплику Зои.
Максим поморщился:
– Я почти не знаю Хэммета. Шапочное знакомство.
– Для меня близкое.
– Тогда где-нибудь в ресторане. Лучше за городом. И в обеденное время, когда народу поменьше. Скажем, в Архангельском. Организуй. Ты это умеешь. И не спеши. Дотяни хоть до воскресенья.
* * *
Максим и Марина ждали машину у Дома моделей. Зоя звонила, что они приедут с европейской точностью к четырнадцати ноль-ноль.
– Я не спросила ее, какая у них машина, – сказала Марина. – А если это будет машина Хэммета?
– Какая разница, – пожал плечами Максим, – поедем на той, какая прибудет. Два места в каждой современной машине найдутся.
– Я бы не поехала на твоем месте на посольской машине. Не боишься осложнений?
– Поехать на посольской машине еще не означает, что я продал Пентагону свое открытие.
– Но повод для сплетен бесспорный.
– А я плевал на все сплетни. Пусть сплетничают, если нравится…
Зоя с американцем приехали на такси. Хэммет вышел из машины, поздоровался и сказал не без намека:
– Я нарочно заказал такси, чтобы не стеснять вас машиной с дипломатическим номером. Зоя с водителем, а мы втроем потеснимся, потерпим. Как говорит русская поговорка, в тесноте, но не в обиде.
– Да не в обиде, – поправил Максим. – Речевая замена союза «но».
– Я до сих пор не знаю русской грамматики, – с извинительной ноткой произнес Хэммет.
Когда стояли на разворот, Зоя, обернувшись к сидевшим сзади, сказала:
– Едем в Архангельское. Столик уже заказан. Будет медвежатина, Кстати, предупреждаю: ни Максиму, ни Динни платить не придется. Динни гость, Максим герой дня, а мы с Мариной хозяева. Все решено, возражения не принимаются.
– Решено так решено, – усмехнулся Максим, – возражаю лишь против «героя дня». Термин неопределенный, незаслуженный и лишенный всякого смысла.
– Имеется в виду неоткровенная информация о неких успехах в физике.
– Поздравляю, – обаятельно улыбнулся Хэммет, протягивая руку.
– Нет, уж увольте, – отмахнулся Максим. – По физике у меня была тройка, даже до трех с плюсом не дотянулся. Поздравлять не с чем.
– Ну что ж, – подарил Хэммет собеседникам еще одну из своих улыбок, – поговорим тогда о дружбе народов. Место для застольной беседы уже совсем близко.
Он язвит или дурачится, подумал Максим. А впрочем, о чем же им говорить о Хэмметом? О международных событиях? Но у обоих, вероятно, совсем различная оценка этих событий. О науке? Едва ли такой разговор годится для ресторанной беседы. О литературе? Наверное, Хэммет опять будет восторгаться Достоевским и Чеховым, как он это уже сделал на их первой встрече на каком-то научном банкете. Причем оказалось, что Чехова он знает только по «Трем сестрам», а с прозой его, как он сам признался, «увы, незнаком». Зато он тотчас же упомянул Замятина и Булгакова, чем сразу привлек внимание своих русских собеседников. Нет, тут Максим повторяться не будет. Но ведь надо же говорить о чем-то с этим обрусевшим американцем. Стоп, Максим! Определение неточное. Хэммет американец не обрусевший, а просто хорошо говорящий по-русски, как дельно подготовленный советолог. Об этом он рассуждать не будет: специально выдрессирован для обаяния и привлечения русских сердец. Интересно, что же он напишет, вернувшись в Штаты, подумал Максим, уже направляясь вместе со спутниками через ресторанный зал на веранду, где их ожидал специально выбранный Зоей в тенистом уголке накрытый столик. Здесь было уютно, не по-ресторанному тихо: оркестр начинал свою работу только вечером.
Хэммет огляделся кругом – на кустовую поросль, на расходящиеся лесные лужайки, на оранжевый от солнца песок дорожек.
– Чудесные у вас окраины! – воскликнул он.
– Не все, – заметил Максим. – Вспомните фильм «С легким паром».
Посмеялись.
– У однообразия вашей архитектурной новизны есть свое оправдание, – сказал Хэммет. – Вы ухитрились освободить от ада коммунальных квартир, я не подсчитывал – сколько, но, вероятно, миллионы московских жителей. Я не поклонник вашего планового хозяйства, но оно дает вам возможность бросать любые суммы на самую нужную отрасль промышленности.
– Вы и при капиталистическом строе ухитряетесь делать то же самое, – не без лукавства откликнулся Максим. – На сколько миллиардов вы подняли свой годичный военный бюджет?
– Хватит политики, Максим, – поморщилась Марина.
– Ну, будем, как американцы, за обедом говорить о погоде.
– Вы ошибаетесь, Максим, – поправил Хэммет. – О погоде за столом обычно говорят англичане. Есть тысячи тем, мадемуазель Марина. Например, искусство. Ваше искусство. Живопись. Скажем, ваш любимый художник? Называем только мировые имена.
– Начнем с вашего, Дин.
– Дали.
– Я бы назвала Врубеля. Но это, пожалуй, слишком уж старомодно. Сальватор Дали мне тоже нравится. Сознательное сочетание реального с ирреальным.
А что мне сказать, думал Максим. О чем же говорить? О работе, о жизни. О событиях вокруг него. Волнует, по-настоящему волнует, например, убийство мудрого старика-лошадника. Кого он обидел и кому помешал? Но об этом не хочет говорить даже Зоя. Тем более Марина и Хэммет, его не знавшие. А их волнует болтология под медвежатину.
– О чем задумались, Максим? – спросил Хэммет. – О своих научных исканиях?
– Я ничего не ищу, Дин. Все уже найдено.
– А выгодно это или невыгодно?
– Кому, Дин?
– Государству.
– Вы прагматик, Дин.
– Не возражаю. Вы учились у Ленина, а я у Дьюи. Был такой, может быть, знакомый вам американский философ.
– И чему же вы у него научились, Дин? Отвергать классовое строение общества и противопоставлять теории практику в американо-барышническом ее понимании?
– Не ссорьтесь, джентльмены. Не надо, – осторожно вмешалась Зоя.
– А мы и не ссоримся, – подхватил Хэммет. – Мы просто по-дружески обмениваемся философскими посылками. Дружба не противоречит разнице вероисповеданий.
– Я не религиозен, – усмехнулся Максим.
– А в церковь заходишь, – задела его Марина. – Все действующие церкви Москвы на машине объехал.
– Потому и захожу, Маринка, что хочу увидеть внутри не склад строительной тары, а памятник древнерусского быта. Только в нашей православной церкви он и сохранился. А на него иногда любопытно взглянуть.
– А я люблю церковь как художник, – сказала Марина. – И церковь преимущественно древней постройки. Ведь Василий Блаженный или кремлевские храмы потрясают именно своим внешним архитектурным обликом. А что внутри – музей или склад, или пусть даже сам патриарх служит, – уже не имеет значения. Мне важна просто архитектура, с бытом или без быта, все равно.
Хэммет молчал, ожидая паузы, чтобы вмешаться: новая тема его почему-то радовала. Спорить с Мариной никто и не собирался, и очереди своей он не упустил.
– Меня, как иностранца и квакера, в русской церкви интересует все: и архитектура и обрядность религии. Я уже не раз бывал в церкви, но только в Москве. В Загорске же, вашем религиозном центре, никогда не был и, представьте себе, не решаюсь поехать туда один. Мне нужен знающий спутник.
– Напишите в патриархию и попросите гида, – предложил Максим. – У них есть же отдел внешних сношений.
– Мне нужен не церковник, а образованный русский интеллигент. Как вы, например. Умоляю! Подарите мне часа полтора в Загорске.
Максим не отказался. Идея прогулки в Загорск ему нравилась, любил он бывать в этом старом русском городе, славном своей историей.
Глава двенадцатая
Паршин подсчитал на калькуляторе суммы, которые будут затрачены на плановую разработку опытов Максима Каринцева в течение года, записал итог на листке из блокнота и положил его в потайной карман на пиджачной подкладке. Все делалось аккуратно, с расчетом и – пока без страха. Потом так же педантично скрепил все памятные записки, прибрал на столе, запер в сейф платежные ведомости и подождал минуту, пока не раздался звонок, извещающий об окончании работы. Так поступал Паршин все двадцать лет, просиженные в кабинете с эмалированной дощечкой с надписью «Главный бухгалтер».
Домой он пошел один, ни с кем не задерживаясь и никому не сказав до свидания. Старые работники привыкли к этому издавна, а новым объясняли, что главный бухгалтер молчалив, строг, неулыбчив и что такова уж манера его общения с сослуживцами, а точнее, что никакого общения нет, кроме обязательного по службе. Начальство его уважало, ценило и не стремилось к его духовному приобщению. Зачем? Ведь на него никогда и ни от кого не поступало ни одной жалобы.
По дороге домой он тоже ни к кому не обращался, разговаривал только с кассиршами и продавцами, когда покупал что-нибудь, а покупал он немного – что понадобится к завтраку или к ужину. Исключение делалось только для коньяка: он выпивал полбутылки в день, давно привык к этому и почти не пьянел, только туманилась голова, отодвигались тайные помыслы и тревоги. А они возникали, потому что у него кроме бухгалтерии было и другое занятие. Каждый вечер, в определенный час он включал приемник и ловил не Би-би-си и не «Голос Америки», а одну известную только ему волну, чтобы услышать и расшифровать задание. А заданий не поступало. Двадцать лет приемник молчал, потому что других волн, в том числе и советских, привычных и надоевших на службе, Паршин не слушал, предпочитая для развлечения старенький телевизор «Рекорд». И все-таки давно ожидаемое задание наконец поступило, но не по забитому радиоволнами эфиру, а по обычному городскому телефону, для которого тоже был свой пароль.
Итак, пароль был сказан и задание получено: ждать. До четверга на будущей неделе, когда ученый совет института утвердит плановую разработку темы физика Каринцева. Если утвердит, зайти в первый же телефон-автомат и в названный час позвонить по номеру в Дом литераторов и попросить к телефону некоего иностранного дипломата, находящегося поблизости. В самом деле, кто станет прослушивать телефон администратора Дома литераторов? Никто, бессмысленно это. А стало быть, тому дипломату опасности нет. И ему, Паршину, тоже. Если не утвердит совет тему, не звонить и снова ждать безответно. А по утверждении регулярно сообщать о ходе работ группы Каринцева по указанным впоследствии телефонам и адресам. Личной связи с говорившим не поддерживать и не добиваться. Надо будет – она состоится.
С тех пор в сердце Паршина проник нестерпимый и неутихающий страх. Потребовалось уже не полбутылки, а побольше, чтобы заглушить его мутным, дурманящим опьянением. До сего времени он не вспоминал своего прошлого – с бабами, картами, самогоном и кровью расстрелянных. Привык жить один, безлюдно и безмолвно. Было время, с отчаянной осторожностью приводил к себе случайных женщин, стараясь при этом не попадаться никому на глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18