Дело в сроках.
– И конечно, здесь – заслуга вашей системы. Социалистической.
– Не вижу повода для иронии. Да, заслуга. Это у вас Диллинджер или Аль Капоне – национальные герои. У нас бы они были врагами нации.
– У нас, у вас… Мы – как на диспуте. Я правильно сказал?
– Правильно. Так у нас и есть диспут. Мини-диспут. О преимуществах детективной литературы. Кстати, ваши лучшие писатели – детективисты очень озабочены поимкой преступника. И если он не ловится, то обвиняют они именно систему.
– Не все.
– Я же сказал: лучшие. Не Спиллейна же к ним причислять.
– А чем плох Спиллейн? Его герой – сильная личность.
– Мерзкая личность. Синдром вседозволенности.
– Опять система виновата?
– А то! Вон у нас, слышали, наверно, ходил один с топориком, сильная личность. Всем миром ловили.
– Милиция не справилась?
– Милиция и справилась. Людям тошно было: живет среди них гадина. Вот и помогали милиции, как могли.
– Знаю: дру-жин-ни-ки…
– Не только. Попроситесь по вашим каналам на Петровку, в музей милиции. Там вам расскажут подробности.
– Спасибо, попрошусь. Так ведь не пустят?
– А вы очень попроситесь. Скажите, что пишете диссертацию на тему, скажем, «Сравнительный анализ работы чикагской полиции и московской милиции в их связи с населением представляемых городов». Красиво?
– Вы шутник, мистер филолог.
– Я серьезен, как никогда. Благодарю вас за беседу, господин Хэммет. Мне пора.
– А может, по рюмке водки?
– Это бы можно, только мне и вправду пора.
– Не смею захватывать.
– Задерживать, господин Хэммет, задерживать…
* * *
Забавный мужик, думал Гриднев, сидя в машине. Как он в простачка славно играл? Наша система, ваша система… Ай, Хэммет, ай, дипломат! Хорошо, что посмотрел на него, так сказать, своими глазами. Хоть известно теперь, с кем вести заочное сражение, проверить на практике теорию детектива. Кстати, а что он в Доме литераторов делает? Хотя, скорее всего, он не солгал: просто их «контора» действительно находится «рядочком», вот и бродит атташе, «родственников души» улавливает.
Машина остановилась у подъезда. Гриднев машинально взглянул на свои окна: свет горит, значит, Галка дома.
– Завтра к семи, товарищ полковник? – спросил шофер.
– К семи, – кивнул Гриднев. – Спокойной ночи.
Глава пятая
Гриднев просматривал очередную сводку МУРа у себя в кабинете на улице Дзержинского. Среди преступлений, зарегистрированных в сводке, одно привлекло его внимание: убийство конюха Московского ипподрома Е. И. Колоскова. Именно Колоскова видели в компании с Хэмметом в его ложе на трибунах во время пятого и шестого заездов. То, что Хэммет – агент ЦРУ, органам безопасности было известно давно. Но ни задержать, ни выслать его как персону нон грата пока не было оснований. Колосков, вероятно, подсказывал Хэммету, какую лошадь надо играть, – так, кажется, на жаргоне «тотошников», – но могло быть и другое.
– Ну что ж, попробуем, – сказал Гриднев своему заместителю и другу майору Корецкому. Его он еще знал мальчуганом, подобранным воинской частью.
– Что именно? – спросил тот.
– А не взять ли нам дело об убийстве бегового конюха?
– Знаю о нем. Его ведет в МУРе старший инспектор Саблин.
– Вот с ним и возьмем.
– Почему? Фамилия нравится?
– Фамилия как фамилия. Звонкая.
– Очень звонкая, – усмехнулся Корецкий.
– Не понимаю.
– Саблин был комбриг или начдив, участник бунта левых эсеров. Правая рука Спиридоновой.
– Погубит тебя образование, Корецкий… Хотя, пользуясь твоими ассоциациями, могу продолжить: у меня был другой Саблин. Боевик из группы Седого в одесском подполье.
– Ладно, сдаюсь, – засмеялся Корецкий. – Но объясни все-таки, почему мы вмешиваемся в дела уголовного розыска?
– Хотя бы потому, что конюха Колоскова как-то засекли в обществе Дина Хэммета, – сказал Гриднев.
– Тебя тоже засекли вчера в том же обществе.
– Мы же знакомы, в конце концов. Вот и захотелось поспорить. И еще учти, что в сводке пометка есть: в кармане убитого найдена фотокарточка Максима Каринцева.
– Ого-о, – протянул Корецкий. – Это уже информация к размышлению, как говаривал незабвенный Штирлиц. Стоит побеседовать с Саблиным?
– Точно. Кстати, я уже его вызвал. В десять ноль-ноль. Он, наверное, в бюро пропусков сейчас…
Но Саблин уже постучал в дверь кабинета.
– Входите, – сказал Гриднев, оглядывая спортивную фигуру Саблина. – Не удивлены нашим приглашением?
– Нет, – спокойно ответил Саблин. – Вероятно, из-за фото Каринцева?
– Точно. Где-то здесь наши ведомства, может быть, и соприкасаются, кто знает. А проверить нелишне. Вот и будете работать с нами. С вашим начальством я договорился. Познакомьтесь: майор Корецкий, ваш напарник на время следствия. Покажите ему свое искусство.
– Искусство? – удивленно переспросил Саблин.
Гриднев пояснил:
– У сыщика и следователя, разведчика и контрразведчика, у каждого все свое, но есть и общее. Это творчество. Убедил? Ну а теперь расскажите о вашем творчестве. Что выяснилось по делу Колоскова?
Саблин рассказал.
Гриднев слушал и, казалось, мысленно взвешивал все услышанное. Кое-где одобрительно кивнул, кое-где поморщился.
– Опросы людей вокруг места преступления полезны, потому что отметают ненужные версии. Допрос наездника колоритен, но многого вам не дал. Только наметил личность убитого, но на след убийцы не вывел. Свидетелей, могущих опознать убийцу, вы нашли, но это поможет лишь тогда, когда вы предъявите его для опознания. Неудачна беседа с художницей Цветковой, как вы провели ее в Доме моделей. Вас сковал один вопрос: почему фотокарточка физика Каринцева оказалась в кармане убитого конюха? Оказалось, что она не знала ни конюха, ни о том, что он был убит. Все остальные вопросы ваши ни к чему не вели. Бывала ли она на бегах? Бывала. С Каринцевым? С Каринцевым. Играл ли он в беговом тотализаторе? Играл. Что вы узнали по сути дела? Ничего.
– Я это понял уже во время допроса, – согласился Саблин. – Честно говоря, мне было стыдно. Так провалить разговор!..
– А вам понятно, почему вы его провалили? Потому, что не учли роли, какую в этих событиях мог сыграть Каринцев. Может быть, даже не по собственному желанию и воле. Не учли и взаимоотношений художницы и физика. О них следовало знать.
Саблин, не обижаясь, слушал Гриднева. Ему нравился этот высокий полковник, чем-то похожий на Жукова первых военных лет, пожилой, но моложавый, чисто выбритый, коротко стриженный «под полечку», как стригутся обычно немолодые люди.
– И еще кое-что, – добавил полковник. – Вам не приходила в голову мысль о том, что разгадка убийства конюха может быть скрыта в его далеком прошлом? Был ли он в плену или в оккупации?
– В оккупации был. Служил полицаем в одесской комендатуре. После войны за службу у гитлеровцев был приговорен к десяти годам в исправительно-трудовой колонии. Через шесть лет освобожден по амнистии.
– Выясняли по нашим каналам?
– Нет. Меня информировали в отделе кадров на ипподроме. Я уже собирался ехать в Одессу.
– Похвальное намерение. Обратитесь к полковнику Евсею Руженко.
– Следовало бы еще раз поговорить с Мариной Цветковой, – виновато замялся Саблин.
– Вам с ней больше общаться не надо: слишком начудили первый раз. С ней познакомится Корецкий. А вы езжайте в Одессу. Руженко поможет. Он в курсе всех оккупационных мерзостей. Во-вторых, поройтесь в судебном архиве: ведь суд, наверное, был в Одессе. В-третьих, разыщите Тимчука. Он крановщиком в Одесском порту работает, а был когда-то, как и Колосков, полицаем. Но вовремя в партизанское подполье ушел. Ведь и я тогда там был, а Колоскова-полицая не помню. Большая полицейская шайка была, но люди, конечно, разные. Кто поневоле втянут, кто из желания пограбить вдосталь, а кто и из гестапо послан был. На суде, конечно, могли и не разобраться: дело давнее. Ведь по горячим следам шли, кто-нибудь и уйти сумел. Или с немцами, или в глухомань. Уже тогда гитлеровцы к нам эту падаль забрасывали. И сколько их мы выловили!.. Свяжитесь с Тимчуком – не пожалеете.
* * *
В Одесском управлении государственной безопасности Саблина принял полковник Руженко.
– От Гриднева? Александра Романовича? – обрадовался он. – Звонил он мне. Значит, опять архивы подымать будем.
– Меня интересует дело Колоскова Ефима Ильича, бывшего одесского полицая, осужденного в сорок восьмом году и амнистированного в пятьдесят третьем, – пояснил Саблин.
– Помню, – сказал полковник. – Судилось трое: Колосков, Закирян и Лобуда. Я и следствие тогда вел. Посмотрите в архиве Одесского городского суда. Я позвоню. Только Лобуду судили заочно: бежал из-под следствия. Кто-то помог. Потом мы нашли кто. Заброшенный в Измаил гитлеровский агент Хребтов. На следствии он показал, что Лобуда погиб при попытке уйти за границу: утонул якобы, переплывая Дунай в районе Килии. Мы проверяли, но точно установить его гибель не удалось. Кстати, не понимаю, почему он бежал. С гестапо связан не был, как и его сотоварищи. Ну, получил бы свою десятку и – баста, мог бы жить честно. А суд, учтя бегство и два убийства при побеге, приговорил его к высшей мере. Однако за границей что-то о нем не слышно: может быть, затаился у нас где-нибудь, как затаились некоторые. Найдем в конце концов, отыщется след Тарасов.
В архиве городского суда Саблин нашел искомое дело. Суд не установил связи подсудимых с гестапо. Ни Колосков, ни Закирян советских людей не пытали и не расстреливали. Им вменялась только служба в полиции, незаконные аресты, обыски. Даже прокурор не требовал более десяти лет заключения. «Подсудимые Е. И. Колосков и А. Г. Закирян выселили семьи Соболевых и Гринько, захватили их квартиры и все принадлежавшее им имущество, – читал Саблин в обвинительной речи прокурора Михайлика, – произвели незаконный обыск в квартирах Миронова и Кривоносова, отправили на принудительные работы в Германию всех учительниц бывшей школы-семилетки № 24 на улице Свердлова, врачей родильного дома на улице Бебеля Смирнову, Пепельную и Карасик, переплетчицу Владычину, домашних хозяек Наживину, Орлову и Клименкову…» Список незаконных арестов, обысков и высылок, учиненных подсудимыми, в одной только речи прокурора насчитывал десятки фамилий, названных свидетелями обвинения.
Саблин скопировал также показания Лобуды, данные им следователю до своего бегства.
«– Имя?
– Павло Лобуда.
– Возраст?
– Родился в восемнадцатом.
– Образование?
– Ремесленное училище.
– Специальность?
– Слесарь.
– Почему пошли работать в полицию? Разве слесари в порту не требовались?
– Полицаем работать легче.
– И выгоднее?
– Это тоже учитывалось.
– На сигуранцу работали?
– Никак нет. В гражданской полиции.
– А в гестапо?
– Тем более.
– Не лжете?
– Найдите свидетелей.
– Мертвые ничего не скажут.
– Найдите живых.
– Найдем в документах гестапо.
– Говорят, их сожгли перед тем, как смыться из города.
– А откуда вам это известно?
– Слухами тюрьма полнится».
Далее рукой следователя старшего лейтенанта Руженко было написано:
«В найденных списках тайных и явных осведомителей гестапо имя Павло Лобуды не упоминается».
* * *
Тимчука Саблин нашел быстро: он действительно работал крановщиком в порту. Пушистые седые усы его ничуть не старили.
– Двухпудовой гирей помаленьку балуюсь, – похвастался он.
Разговаривали они в «Гамбринусе», пивном баре на Дерибасовской, названном так в память купринского. Тимчук, только что закончивший смену в порту, пригласил туда москвича:
– За кружкой пива и вспоминается лучше…
Саблин не возражал: жара в Одессе держалась адская.
– Гриднев сказал мне, что в дни оккупации вы были полицаем, – начал разговор Саблин.
– Був, – сказал Тимчук и тотчас же повторил по-русски: – Чего же скрывать: был. Но только в первые дни, пока не вывел в катакомбы Александра Романыча Гриднева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– И конечно, здесь – заслуга вашей системы. Социалистической.
– Не вижу повода для иронии. Да, заслуга. Это у вас Диллинджер или Аль Капоне – национальные герои. У нас бы они были врагами нации.
– У нас, у вас… Мы – как на диспуте. Я правильно сказал?
– Правильно. Так у нас и есть диспут. Мини-диспут. О преимуществах детективной литературы. Кстати, ваши лучшие писатели – детективисты очень озабочены поимкой преступника. И если он не ловится, то обвиняют они именно систему.
– Не все.
– Я же сказал: лучшие. Не Спиллейна же к ним причислять.
– А чем плох Спиллейн? Его герой – сильная личность.
– Мерзкая личность. Синдром вседозволенности.
– Опять система виновата?
– А то! Вон у нас, слышали, наверно, ходил один с топориком, сильная личность. Всем миром ловили.
– Милиция не справилась?
– Милиция и справилась. Людям тошно было: живет среди них гадина. Вот и помогали милиции, как могли.
– Знаю: дру-жин-ни-ки…
– Не только. Попроситесь по вашим каналам на Петровку, в музей милиции. Там вам расскажут подробности.
– Спасибо, попрошусь. Так ведь не пустят?
– А вы очень попроситесь. Скажите, что пишете диссертацию на тему, скажем, «Сравнительный анализ работы чикагской полиции и московской милиции в их связи с населением представляемых городов». Красиво?
– Вы шутник, мистер филолог.
– Я серьезен, как никогда. Благодарю вас за беседу, господин Хэммет. Мне пора.
– А может, по рюмке водки?
– Это бы можно, только мне и вправду пора.
– Не смею захватывать.
– Задерживать, господин Хэммет, задерживать…
* * *
Забавный мужик, думал Гриднев, сидя в машине. Как он в простачка славно играл? Наша система, ваша система… Ай, Хэммет, ай, дипломат! Хорошо, что посмотрел на него, так сказать, своими глазами. Хоть известно теперь, с кем вести заочное сражение, проверить на практике теорию детектива. Кстати, а что он в Доме литераторов делает? Хотя, скорее всего, он не солгал: просто их «контора» действительно находится «рядочком», вот и бродит атташе, «родственников души» улавливает.
Машина остановилась у подъезда. Гриднев машинально взглянул на свои окна: свет горит, значит, Галка дома.
– Завтра к семи, товарищ полковник? – спросил шофер.
– К семи, – кивнул Гриднев. – Спокойной ночи.
Глава пятая
Гриднев просматривал очередную сводку МУРа у себя в кабинете на улице Дзержинского. Среди преступлений, зарегистрированных в сводке, одно привлекло его внимание: убийство конюха Московского ипподрома Е. И. Колоскова. Именно Колоскова видели в компании с Хэмметом в его ложе на трибунах во время пятого и шестого заездов. То, что Хэммет – агент ЦРУ, органам безопасности было известно давно. Но ни задержать, ни выслать его как персону нон грата пока не было оснований. Колосков, вероятно, подсказывал Хэммету, какую лошадь надо играть, – так, кажется, на жаргоне «тотошников», – но могло быть и другое.
– Ну что ж, попробуем, – сказал Гриднев своему заместителю и другу майору Корецкому. Его он еще знал мальчуганом, подобранным воинской частью.
– Что именно? – спросил тот.
– А не взять ли нам дело об убийстве бегового конюха?
– Знаю о нем. Его ведет в МУРе старший инспектор Саблин.
– Вот с ним и возьмем.
– Почему? Фамилия нравится?
– Фамилия как фамилия. Звонкая.
– Очень звонкая, – усмехнулся Корецкий.
– Не понимаю.
– Саблин был комбриг или начдив, участник бунта левых эсеров. Правая рука Спиридоновой.
– Погубит тебя образование, Корецкий… Хотя, пользуясь твоими ассоциациями, могу продолжить: у меня был другой Саблин. Боевик из группы Седого в одесском подполье.
– Ладно, сдаюсь, – засмеялся Корецкий. – Но объясни все-таки, почему мы вмешиваемся в дела уголовного розыска?
– Хотя бы потому, что конюха Колоскова как-то засекли в обществе Дина Хэммета, – сказал Гриднев.
– Тебя тоже засекли вчера в том же обществе.
– Мы же знакомы, в конце концов. Вот и захотелось поспорить. И еще учти, что в сводке пометка есть: в кармане убитого найдена фотокарточка Максима Каринцева.
– Ого-о, – протянул Корецкий. – Это уже информация к размышлению, как говаривал незабвенный Штирлиц. Стоит побеседовать с Саблиным?
– Точно. Кстати, я уже его вызвал. В десять ноль-ноль. Он, наверное, в бюро пропусков сейчас…
Но Саблин уже постучал в дверь кабинета.
– Входите, – сказал Гриднев, оглядывая спортивную фигуру Саблина. – Не удивлены нашим приглашением?
– Нет, – спокойно ответил Саблин. – Вероятно, из-за фото Каринцева?
– Точно. Где-то здесь наши ведомства, может быть, и соприкасаются, кто знает. А проверить нелишне. Вот и будете работать с нами. С вашим начальством я договорился. Познакомьтесь: майор Корецкий, ваш напарник на время следствия. Покажите ему свое искусство.
– Искусство? – удивленно переспросил Саблин.
Гриднев пояснил:
– У сыщика и следователя, разведчика и контрразведчика, у каждого все свое, но есть и общее. Это творчество. Убедил? Ну а теперь расскажите о вашем творчестве. Что выяснилось по делу Колоскова?
Саблин рассказал.
Гриднев слушал и, казалось, мысленно взвешивал все услышанное. Кое-где одобрительно кивнул, кое-где поморщился.
– Опросы людей вокруг места преступления полезны, потому что отметают ненужные версии. Допрос наездника колоритен, но многого вам не дал. Только наметил личность убитого, но на след убийцы не вывел. Свидетелей, могущих опознать убийцу, вы нашли, но это поможет лишь тогда, когда вы предъявите его для опознания. Неудачна беседа с художницей Цветковой, как вы провели ее в Доме моделей. Вас сковал один вопрос: почему фотокарточка физика Каринцева оказалась в кармане убитого конюха? Оказалось, что она не знала ни конюха, ни о том, что он был убит. Все остальные вопросы ваши ни к чему не вели. Бывала ли она на бегах? Бывала. С Каринцевым? С Каринцевым. Играл ли он в беговом тотализаторе? Играл. Что вы узнали по сути дела? Ничего.
– Я это понял уже во время допроса, – согласился Саблин. – Честно говоря, мне было стыдно. Так провалить разговор!..
– А вам понятно, почему вы его провалили? Потому, что не учли роли, какую в этих событиях мог сыграть Каринцев. Может быть, даже не по собственному желанию и воле. Не учли и взаимоотношений художницы и физика. О них следовало знать.
Саблин, не обижаясь, слушал Гриднева. Ему нравился этот высокий полковник, чем-то похожий на Жукова первых военных лет, пожилой, но моложавый, чисто выбритый, коротко стриженный «под полечку», как стригутся обычно немолодые люди.
– И еще кое-что, – добавил полковник. – Вам не приходила в голову мысль о том, что разгадка убийства конюха может быть скрыта в его далеком прошлом? Был ли он в плену или в оккупации?
– В оккупации был. Служил полицаем в одесской комендатуре. После войны за службу у гитлеровцев был приговорен к десяти годам в исправительно-трудовой колонии. Через шесть лет освобожден по амнистии.
– Выясняли по нашим каналам?
– Нет. Меня информировали в отделе кадров на ипподроме. Я уже собирался ехать в Одессу.
– Похвальное намерение. Обратитесь к полковнику Евсею Руженко.
– Следовало бы еще раз поговорить с Мариной Цветковой, – виновато замялся Саблин.
– Вам с ней больше общаться не надо: слишком начудили первый раз. С ней познакомится Корецкий. А вы езжайте в Одессу. Руженко поможет. Он в курсе всех оккупационных мерзостей. Во-вторых, поройтесь в судебном архиве: ведь суд, наверное, был в Одессе. В-третьих, разыщите Тимчука. Он крановщиком в Одесском порту работает, а был когда-то, как и Колосков, полицаем. Но вовремя в партизанское подполье ушел. Ведь и я тогда там был, а Колоскова-полицая не помню. Большая полицейская шайка была, но люди, конечно, разные. Кто поневоле втянут, кто из желания пограбить вдосталь, а кто и из гестапо послан был. На суде, конечно, могли и не разобраться: дело давнее. Ведь по горячим следам шли, кто-нибудь и уйти сумел. Или с немцами, или в глухомань. Уже тогда гитлеровцы к нам эту падаль забрасывали. И сколько их мы выловили!.. Свяжитесь с Тимчуком – не пожалеете.
* * *
В Одесском управлении государственной безопасности Саблина принял полковник Руженко.
– От Гриднева? Александра Романовича? – обрадовался он. – Звонил он мне. Значит, опять архивы подымать будем.
– Меня интересует дело Колоскова Ефима Ильича, бывшего одесского полицая, осужденного в сорок восьмом году и амнистированного в пятьдесят третьем, – пояснил Саблин.
– Помню, – сказал полковник. – Судилось трое: Колосков, Закирян и Лобуда. Я и следствие тогда вел. Посмотрите в архиве Одесского городского суда. Я позвоню. Только Лобуду судили заочно: бежал из-под следствия. Кто-то помог. Потом мы нашли кто. Заброшенный в Измаил гитлеровский агент Хребтов. На следствии он показал, что Лобуда погиб при попытке уйти за границу: утонул якобы, переплывая Дунай в районе Килии. Мы проверяли, но точно установить его гибель не удалось. Кстати, не понимаю, почему он бежал. С гестапо связан не был, как и его сотоварищи. Ну, получил бы свою десятку и – баста, мог бы жить честно. А суд, учтя бегство и два убийства при побеге, приговорил его к высшей мере. Однако за границей что-то о нем не слышно: может быть, затаился у нас где-нибудь, как затаились некоторые. Найдем в конце концов, отыщется след Тарасов.
В архиве городского суда Саблин нашел искомое дело. Суд не установил связи подсудимых с гестапо. Ни Колосков, ни Закирян советских людей не пытали и не расстреливали. Им вменялась только служба в полиции, незаконные аресты, обыски. Даже прокурор не требовал более десяти лет заключения. «Подсудимые Е. И. Колосков и А. Г. Закирян выселили семьи Соболевых и Гринько, захватили их квартиры и все принадлежавшее им имущество, – читал Саблин в обвинительной речи прокурора Михайлика, – произвели незаконный обыск в квартирах Миронова и Кривоносова, отправили на принудительные работы в Германию всех учительниц бывшей школы-семилетки № 24 на улице Свердлова, врачей родильного дома на улице Бебеля Смирнову, Пепельную и Карасик, переплетчицу Владычину, домашних хозяек Наживину, Орлову и Клименкову…» Список незаконных арестов, обысков и высылок, учиненных подсудимыми, в одной только речи прокурора насчитывал десятки фамилий, названных свидетелями обвинения.
Саблин скопировал также показания Лобуды, данные им следователю до своего бегства.
«– Имя?
– Павло Лобуда.
– Возраст?
– Родился в восемнадцатом.
– Образование?
– Ремесленное училище.
– Специальность?
– Слесарь.
– Почему пошли работать в полицию? Разве слесари в порту не требовались?
– Полицаем работать легче.
– И выгоднее?
– Это тоже учитывалось.
– На сигуранцу работали?
– Никак нет. В гражданской полиции.
– А в гестапо?
– Тем более.
– Не лжете?
– Найдите свидетелей.
– Мертвые ничего не скажут.
– Найдите живых.
– Найдем в документах гестапо.
– Говорят, их сожгли перед тем, как смыться из города.
– А откуда вам это известно?
– Слухами тюрьма полнится».
Далее рукой следователя старшего лейтенанта Руженко было написано:
«В найденных списках тайных и явных осведомителей гестапо имя Павло Лобуды не упоминается».
* * *
Тимчука Саблин нашел быстро: он действительно работал крановщиком в порту. Пушистые седые усы его ничуть не старили.
– Двухпудовой гирей помаленьку балуюсь, – похвастался он.
Разговаривали они в «Гамбринусе», пивном баре на Дерибасовской, названном так в память купринского. Тимчук, только что закончивший смену в порту, пригласил туда москвича:
– За кружкой пива и вспоминается лучше…
Саблин не возражал: жара в Одессе держалась адская.
– Гриднев сказал мне, что в дни оккупации вы были полицаем, – начал разговор Саблин.
– Був, – сказал Тимчук и тотчас же повторил по-русски: – Чего же скрывать: был. Но только в первые дни, пока не вывел в катакомбы Александра Романыча Гриднева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18