Там и остался, в боевой группе Седого.
– Меня вот что интересует, – продолжал Саблин. – Вы, конечно, и на процессе полицаев присутствовали?
– На каком? Их несколько было.
– Когда Колоскова и Закиряна судили.
– Пришлось. Свидетелем вызывали.
– Но я хочу вас спросить о том, которого на суде не было. О Лобуде.
– Был такой зверюга. Знаю. В другой фельдкомендатуре служил. Незнаком, но слыхивал.
– В частности, интересуюсь его работой в гестапо. В списках осведомителей его нет. Но ведь были и такие, которых гестапо использовало неофициально. Под кличками.
– Чего не знаю, того не знаю. Знал бы, сказал на суде… Так он при побеге двух из нашей охраны убил. Все одно – вышка.
– Кто убил – неизвестно. Может быть, их пристрелил его сообщник, тайком проникший в тюрьму, – вспомнил Саблин прочитанное судебное дело.
– Може, и тот постарался. Только без Лобуды не обошлось. Классно стрелял, говорят…
Глава шестая
К Марине Цветковой Корецкий проехал домой.
– Господи! – раздраженно воскликнула Марина. – И опять о карточке Максима?
– Опять, – послушно согласился Корецкий. – Что ж поделаешь, следствие.
– Так я же не убивала вашего конюха! И Максим не убивал. А вы подозреваете!
Корецкий выждал минуту и мягко, даже с виноватой улыбкой, вежливо пояснил:
– Мы пока никого не подозреваем, но хотим избавить от подозрения хороших людей. Мы ценим и уважаем товарища Каринцева как выдающегося ученого, но нас, честно говоря, интересует эта загадочная связь с ипподромом.
– Ничего загадочного, – отрезала Марина. – Я хожу на бега только потому, что меня приглашает Максим. А он – бывший конник-спортсмен, в детдоме воспитывался близ конефермы. К верховой езде приучен с детства. Вот и ходит на ипподром – больше смотреть, чем играть. Потому, может быть, знает и вашего конюха.
Корецкий выслушал и осторожно переменил тему, вернее, чуть-чуть сдвинул ее.
– У вас общая компания с Фрязиной и ее спутником?
– С Динни Хэмметом?
– Именно.
– Опасное знакомство?
– Нет, почему же? Пока неопасное, – подчеркнул Корецкий.
– Трудное у вас ведомство. Все-то вы подозреваете… А вы не смотрите, что он из американского посольства. Умный, интеллигентный и, по-моему, порядочный человек. И отнюдь не враг. Я Даже удивляюсь, зачем его держат в посольстве. Ему многое у нас нравится больше, чем в Америке, например газеты. Сдержанная разумная информация, а у них рекламная свистопляска с антисоветским душком. Так он говорит. Я не знаю американских газет, но мне нравится его критическая настроенность.
– И вы ему верите?
– А почему бы нет? Многие американцы настроены критически к порядкам в Штатах. И если он один из таких, то почему бы нам не дружить? Зойка, конечно, тряпичница, вцепилась в него намертво. «Березка» ей, видите ли, нужна, бар валютный, парфюмерия из Парижа. Ну а мне и Максиму Хэммет интересен просто как собеседник. Много знающий и многое видевший. Надеюсь, я рассеяла ваши подозрения?
– Допустим, что так, – подытожил встречу Корецкий.
* * *
В эту ночь Гридневу не спалось. Не принимал снотворного, чтобы не втягиваться, но не спалось. Не знал – почему. Работы много, но ее всегда много. Есть, конечно, и неразрешенные еще проблемы, но ни одна из них не должна бы укорачивать ночь. А все ж ворочался, раздраженный. Думал о том, что тревожило последние дни. В поле зрения попал молодой талантливый физик Максим Каринцев. Тревожит, да – это точное слово, именно тревожит его неожиданная дружба с Хэмметом из американского посольства. Может быть, Каринцев – это первая карта разведчика? Необходимо обезопасить ученого. На работе и дома, в научных и личных контактах. Почему возникает связь с ипподромом? Корецкий нашел объяснение: Максим – бывший конник-спортсмен, привычка к лошадям с детства. Почему в дружеской компании Каринцева оказывается любовница Хэммета? Тоже можно объяснить: Зоя старая подружка Марины Цветковой. Почему фотокарточка Максима была в кармане убитого конюха? И это, вероятно, в конце концов выяснится. А тревога не проходит. Требует новой проверки, требует!
И Гриднев с утра после бессонной ночи поехал в НИИ, где работает Каринцев. Принял его директор, профессор Боголепов, крайне удивленный тем, что одним из его питомцев заинтересовались органы безопасности.
– Сейчас объясню, профессор, – сказал Гриднев. – Только один вопрос: имеет ли плановая разработка темы Каринцева оборонное значение?
– Бесспорно.
– Так вот, мы отнюдь не подозреваем Каринцева в каких-либо антисоветских акциях, а желаем предотвратить такие акции со стороны врагов нашего народа и государства. Сейчас Каринцев становится центральной фигурой вашего института и со своими исследованиями легко может стать объектом вражеских интересов.
Профессор задумался.
– А есть опасность?
– К сожалению, есть.
– Вы понимаете, в чем сложность? – вздохнул профессор. – Лазеры далеко еще не познанная полностью область физики. А Максим – новатор, талант с несметным богатством новых идей. Да и биография его привлекательна: сирота, потерявший мать при своем появлении на свет, рано брошенный отцом, неизвестно где доживающим, детдомовское детство, блестящая карьера на учебном поприще, где еще ребенком его принимают в старшие классы, кандидатская диссертация, защищенная в двадцать два и докторская через четыре года – все это и формирует наше отношение к нему как ученому.
– Но личность человека – это не только его дело…
Профессор почти виновато опустил глаза:
– Согласен с вами. Максим не общественник. Он даже не подал заявления в партию, мотивируя это тем, что партийность в какой-то мере сузит круг его научных интересов.
– Будем откровенны, профессор. Он не адепт так называемого инакомыслия?
– Не думаю. Говорил о нем с секретарем партийной организации. Он тоже этого не думает. Но твердо настаивает, что дальнейшая работа Каринцева должна протекать в обстановке строжайшей секретности.
– Нас это вполне устраивает, профессор.
– Могу добавить. Вы сказали: личность. Но ее формируют не только социальные и научные качества, но и характер. Максим взрывчатый, но добрый и обаятельный человек. Можно допустить его ссору с директором – мы часто ссоримся, допускаю и его недоброжелательство к своим научным противникам, какую-нибудь дерзкую выходку на открытом партийном собрании – такие тоже были, и Максим потом извинялся и каялся, но не допускаю в нем ни лжи, ни карьеризма, ни потребительской алчности. И полностью исключаю, полковник, измену Родине. Такие люди не изменяют.
* * *
Корецкий зашел к Гридневу, когда тот листал справочник Академии наук СССР, содержащий список академиков и членов-корреспондентов.
– Кого ищешь, Александр Романович? – спросил Корецкий.
– Оппонентов Каринцева.
– А есть такие?
– Узнал о них от Боголепова, когда он рассказывал о новациях Каринцева. Оборонный их смысл мне понятен, а в научном оформлении я, конечно, профан. Но, оказывается, плановая разработка темы Максима была принята ученым советом большинством при двух голосах против. Возражали профессор Венедиктов и член-корреспондент академии Косых.
– Хочешь связаться с ними? Но это же научные дебри…
– Хочу прощупать их отношение к Каринцеву. Важно знать не только мнение друзей, но и недругов.
– Вероятно, они исходили из шекспировского тезиса: «Стремясь к лучшему, мы часто портим хорошее».
– Откуда это?
– Из «Короля Лира».
– Мудрец. Должно быть, они рассуждали именно так. Вот ты и явись, как Лир, к обоим. По очереди.
Профессор Венедиктов принял Корецкого в университете в перерыве между лекциями…
– Как вы, профессор, знающий работы физика Каринцева, относитесь к плановой разработке его темы в НИИ?
Ответ на этот вопрос был для Корецкого безразличен, но он предполагал возможность задать второй вопрос: достаточно ли честен Каринцев в своей научной работе, нет ли в его характере следов авантюризма, неоправданной самоуверенности или обмана?
– Вы не стесняйтесь, – сказал он Венедиктову, – не бойтесь, что я не пойму научных терминов. – И тут он несколько в одесской манере, с повторениями, задал первый научный вопрос. Профессор Венедиктов улыбнулся и ответил вполне вразумительно:
– Мнение мое запротоколировано на заседании совета. Вам остается только прочесть протокол.
Корецкий сыграл растерянность и смущение, как бы показывая, что он этого протокола не читал. И задал второй вопрос, сознательно споткнувшись на словах «авантюризм» и «самонадеянность», и тут же поправился на «самоуверенность», а слово «обман» произнес почти шепотом. Тут профессор задумался.
– Было бы неправдой, если бы я ответил вам утвердительно. Ни излишней самоуверенности, ни авантюризма в его работе, конечно, нет. Я только считаю, что он ошибается.
Другой оппонент, членкор Академии наук СССР профессор Косых, на сакраментальный второй вопрос ответил так:
– Какой вздор! Откуда вы почерпнули такую информацию? Никогда так не думал и не думаю. Просто считаю, что он слишком торопится. А в науке спешить не следует. Каринцев, безусловно, талантливый и честный ученый. Надеюсь, что он и сам поймет свое заблуждение.
Когда Корецкий вернулся с ответами двух оппонентов Максима, Гриднев сказал:
– Я так и думал. Ответы честные, если только вопрошаемые сами не ошибаются. Не всегда в поисках лучшего можно утратить хорошее. Если в ребенке уже формируется характер взрослого, поеду в его страну детства.
Глава седьмая
Но в этот день Гриднев в Туркмению не поехал. Его задержало полученное из Одессы письмо.
– От Евсея Руженко, – сказал он Корецкому. – Прочтешь, поговорим.
Корецкий прочел.
«Посылаю тебе, Александр Романович, прелюбопытный документ, который тебя должен заинтересовать. Я разрешил прибывшему от тебя капитану милиции Саблину изучить дело Колоскова и Закиряна, которое, как ты помнишь, я подготовил для судебного разбирательства. Вместе с ними должен был быть судим и третий их соучастник, некий Павло Лобуда, бывший полицай в оккупированной Одессе. Но ему удалось бежать, застрелив двух солдат внутренней охраны с помощью впоследствии разоблаченного абверовского агента Хребтова. Бежали они в город Измаил, где и была разоблачена в 1954 году гитлеровская агентура. Во-первых, Хребтов признался, что Лобуда был осведомителем гестапо, а во-вторых, сообщил, что он погиб, переплывая Дунай в районе Килии. Но при вторичном допросе абверовец уже перед смертью – он умер в тюремном госпитале от рака прямой кишки – добавил кое-какие детали. Копию этого допроса, как ты сам понимаешь, я не стал показывать Саблину: при всей своей полезности он все же работник не нашего ведомства. Вот я и посылаю ее тебе.
Вопрос. Кто входил в вашу группу?
Ответ. Я вам представил список.
Вопрос. Кто из них заброшен с вами?
Ответ. Никто. Все – местные жители.
Вопрос. Почему вы решили осесть в Измаиле?
Ответ. Собственно, не в Измаиле, а в Вилкове.
Вопрос. Почему?
Ответ. Из-за близости пограничной заставы.
Вопрос. Чем же вас радовала такая близость?
Ответ. Полагал, что местному жителю легче нечаянно перейти границу.
Вопрос. А румынских пограничников вы не боялись?
Ответ. Полагал, что и они не будут придирчивы к местному жителю.
Вопрос. Какую цель перед вами ставили?
Ответ. Осесть на долгожитие. На связь не выходить. Ждать.
Вопрос. Был ли пароль для связного?
Ответ. Был. „Мне бы дядю Колю“. Отзыв: „Дядя Коля в отъезде“. И еще вопрос: „Кому тогда должен отдать?“ И другой отзыв: „Отдай мне. Меня Серафимом кличут“.
Вопрос. Кто-нибудь приходил?
Ответ. Да. Год назад.
Вопрос. Может быть, Лобуда?
Ответ. Нет Лобуды. Утонул в Дунае при попытке переплыть на румынскую сторону.
Вопрос. Где плыл?
Ответ. Ближе к Килии. Там пограничники более рассеяны. Так нам казалось тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18