- Но...
- Свяжитесь в Павлом. Сообщите ему то, свидетелем чего вы сегодня были.
- А почему бы вам самому...
- Вы не поняли, что я сказал?
- Извините. Слушаюсь!..
IV
Высадили Шимелиовича у подъезда административного корпуса Боткинской, через главный вход выехали на "ленинградку" и тут встали. Вся проезжая часть была дочерна вытоптана от снега и заполнена серой людской массой - гнали немецких пленных. Начало колонны скрылось за Белорусским вокзалом, а конца не было видно. С боков колонны шли румяные красноармейцы в белых дубленых полушубках, с винтовками и автоматами ППШ, некоторые - с овчарками на поводках. На одного красноармейца приходилось не меньше сотни пленных, но конвоиры не проявляли никакой озабоченности: куда они денутся. Немцы были в кургузых шинельках с поднятыми воротниками, в пилотках с опущенными на уши крыльями. Серые потухшие лица, тупая покорность движений, втянутые в рукава пальцы.
В Москве к пленным уже привыкли. Раньше посмотреть на фрицев сбегались. Теперь смотрели мельком, не останавливаясь, разве что какая-нибудь бабулька горестно поглядит, перекрестится и побредет дальше с тощей кошелкой.
- Разворачивайтесь, не переждем, - приказал Лозовский шоферу. - Соломон Михайлович, у тебя дома кто-нибудь есть?
- Дома? Нет, никого, - ответил Михоэлс, отрывая взгляд от колонны пленных. - Тягостное все-таки зрелище!.. Ася на службе, девочки в школе, они во вторую смену. А что?
- Поедем-ка мы к тебе в гости, не возражаешь? Водка у тебя есть?
- Где? - не понял Михоэлс.
- Ну, в буфете, в столе. Я не знаю, где ты водку держишь.
- Соломон Абрамович! - изумился Михоэлс. - Вы что, издеваетесь? Где я держу водку! Где держат водку нормальные люди? Внутри себя. А в буфете она выдыхается.
- А если закупорена?
- Все равно не держится.
Шофер засмеялся:
- Это вы правильно сказали, товарищ Михоэлс. Не держится, проклятая, как ты ее ни затыкай!
- Откуда вы меня знаете?
- Да кто же вас не знает? Вы в кинокартине "Цирк" играли! Вас и товарища Зускина. Я еще аккурат перед войной видел, как вы представляли Лира, а он шута. Очень натурально. Он даже, извиняюсь, лучше. Жене тоже понравилось. Она меня испилила: достань билет. Ну, попросил, дали.
- Вы не похожи на еврея.
- А я и не еврей.
- А жена?
- Тоже русская. А что?
- Но мы же играем на идише.
- Иди ты! То есть да ну?.. А верно, сначала было не очень понятно. А потом нормально, все понимали. В натуре!
Михоэлс обернулся к Лозовскому, сидевшему рядом с ним на заднем сиденье, глянул снизу:
- Так вот, Соломон Абрамович! Верно сказано: искусство - оно всегда доходит!
- Закуски у тебя тоже, наверно, нет? - вернул разговор Лозовский в деловое русло.
- Закуска, может, и есть. Но зачем закуска, если нечего закусывать? По карточкам я уже все выбрал.
- На Грановского, в распределитель, - бросил Лозовский водителю.
Пока Михоэлс грел на коммунальной кухне чайник и заваривал кофе, Лозовский скинул пиджак, распустил галстук, подвернул рукава и начал хозяйничать. Резал извлеченную из увесистого пакета сырокопченую колбасу, вскрывал жестянки с американской тушенкой "второй фронт", с гренландской селедкой в винном соусе, с французскими маслинами, с копчеными языками, стеклянные банки с маринованными груздями и компотами из персиков и ананасов. В пайке оказалась даже банка с черной икрой "кавиар". Открыл и ее. Разложил все на клеенке с вытертыми углами и поблекшим зеленоватым рисунком в формалистическом стиле, а в центр стола водрузил литровую бутылку польской отборной водки. Заглянул в буфет. До войны, помнил, здесь красовался набор красного александрийского хрусталя в полсотни предметов: от рюмашек с наперсток до полулитровых фужеров с графскими вензелями. Теперь сиротливо жалась в углу дюжина стограммовых граненых стопарей. Уплыл в комиссионку хрусталь. Ладно, дело наживное. Нашел стопарям место среди закусок и оживленно потер ладони по-мужицки больших белых холеных рук.
Появился Михоэлс с кофейником. Увидев такой стол, застеснялся, засуетился: ну зачем, право, ни к чему совсем. Неожиданно попросил:
- Соломон Абрамович, давай не будем икрой закусывать, а?
- Почему? - удивился Лозовский.
- Да ну ее!.. Ну, давай Асе и девчонкам оставим, а? Они и забыли уже, как она выглядит. - Повторил, заглядывая снизу, просительно: - А?
Лозовский молча обнял его, прижал голову к груди - лысина Михоэлса оказалась как раз под его бородой. Потом налил доверху стопари.
- За тебя, Соломон.
- И за тебя, Соломон.
- И за наше нелегкое время!
Выпили. Повторили. Закурили. Лозовский - "Герцеговину Флор", Михоэлс "Казбек".
Лозовский кивнул:
- А теперь рассказывай.
- О чем?
- Молотов. Со всеми подробностями. Где он тебя принял?
- В своем кабинете. В Кремле.
- Ты раньше бывал в его кабинете?
- Откуда?
- Почему же ты уверен, что это был его кабинет?
- Здрасьте! А чей?
- Какой он?
- Кабинет? Большой. Ленин над столом. Три очень высоких окна.
- Что за окнами? Не обратил внимания?
- Обратил. Колокольня Ивана Великого.
- Правильно. Значит, его кабинет.
- Не понимаю. Мог быть - не его?
- Мог. Кабинет для совещаний. Гостиная для приемов. Которые не прослушиваются.
- Ты хочешь сказать... Второй человек в стране! Кто может прослушивать его разговоры?!
- Будем считать этот вопрос риторическим. Для нас сейчас важно другое. Он принял тебя в своем кабинете, потому что хотел, чтобы о вашем разговоре стало известно. Как говорят немцы: бухштеблих, вертлих. Буквально. Мне придется удовольствоваться твоим пересказом.
- Минуточку! - попросил Михоэлс. - Значит, твой кабинет в Совинформбюро...
- Или да. Или нет. Я предпочитаю не рисковать.
- И твое гостевание у меня, значит...
- Значит.
- Понятно. Но можно было обойтись и без этого роскошества в стиле книги о вкусной и здоровой пище.
Лозовский взглянул на него, как профессор на тупого студента.
- Соломон Михайлович! Тебе сколько лет?
- Пятьдесят три.
- Неужели? А ведешь себя, будто тебе всего пятьдесят два. А мне, друг мой, шестьдесят пять. И я прекрасно знаю, как отвечу на вопрос, который, не исключено, мне зададут: "Гражданин Лозовский, о чем вы вели переговоры с гражданином Михоэлсом у него не квартире 15 февраля 1944 года во второй половине дня?" "Гражданин следователь, в указанное вами время я с гражданином Михоэлсом не вел никаких переговоров, а пил водку "Выборову". Лозовский налил стопарь и выплеснул водку в рот. Подцепил вилкой гриб, отправил следом. - И закусывал при этом груздями маринованными производства... - он взглянул на этикетку банки, - производства артели "Красный луч" Вологодского облпотребсоюза". И это будет святая правда.
- Это будет наглая ложь, - возразил Михоэлс. - Потому что вы, гражданин Лозовский, жрали водку "Выборову" в преступном одиночестве. Даже из вежливости не налив своему сообщнику Михоэлсу. В чем вышеупомянутый Михоэлс со злорадством уличит вас на очной ставке.
Лозовский наполнил стопари.
- Ваше здоровье, гражданин Михоэлс!
- Ваше здоровье, гражданин Лозовский!.. Выходит, шофер. А мне он показался очень милым молодым человеком.
- А он и есть милый молодой человек. Только он плохо кончит. Слишком много болтает.
- Не понял.
- Он же расшифровался перед тобой в полминуты. Все равно что предъявил удостоверение лейтенанта госбезопасности. Опять не понял? Чтобы говорить с тобой, нужно иметь буйволиное терпение. Он похож на театрала, которые записываются в очередь и неделями отмечаются, чтобы попасть в ГОСЕТ?
- Нет, не похож. Но он сам сказал: он попросил билет и ему дали.
- У кого он попросил билет? Кто ему дал? Ты? Твой администратор?
Михоэлс потянулся к бутылке, но Лозовский прикрыл рукой свой стопарь:
- Мне хватит. Мне еще сегодня работать.
- Тогда и мне хватит. В отличие от некоторых я никогда не пью водку в одиночку. Я считаю это высшим проявлением эгоизма. Тебе не кажется, Соломон Абрамович, что ты живешь в каком-то, скажем так, странном мире?
- А тебе кажется, что ты живешь в другом мире? Приступай. О своих встречах в Америке ты очень хорошо рассказывал в Доме литераторов и в ЦДРИ, мне передавали. Теперь так же образно и обстоятельно расскажи о своей встрече в Кремле. Какую машину за тобой прислали?
- Черный "ЗиС". В ней был военный. С четырьмя шпалами. Полковник?.. Сопроводил меня. Передал в приемной другому, в полувоенном, без знаков различия. Помощники Молотова Ветрову. Он сказал: "Товарищ Молотов вас сейчас примет". Пригласил войти в кабинет. Я вошел. Молотов вышел из-за стола, ждал меня на ковровой дорожке. Все это было похоже на процедуру вручения верительных грамот.
- Дальше.
- Я вручил верительные грамоты.
- Ты можешь без шуток?
- Ты же просил рассказывать образно. Пожал руку. Пригласил сесть. Там у него такой инкрустированный столик и два кресла. Ну, сели, то да се.
- Что - то? И что - се?
- Сказал, что не смог, к сожалению, встретиться со мной сразу после нашего возвращения из поездки. Спросил, не болит ли нога. Предложил лечь в "кремлевку". Я сказал: может быть, после победы. Сказал: мы очень высоко оцениваем результаты вашей поездки.
- "Мы"?
- Да, мы. Не сказал, кого он имеет в виду, а я не стал спрашивать. Потом сказал, что товарищ Сталин просил при случае передать его благодарность нью-йоркским меховщикам за шубу. И его, Молотова, благодарность. "Мы ценим этот трогательный знак внимания". Я ответил, что не знаю, когда этот случай представится, но обязательно передам. Я позволил себе спросить, понравилась ли товарищу Сталину шуба. Молотов ответил, что, по мнению товарища Сталина, американские скорняки путают понятия "большой" и "великий".
- Не понимаю. В чем тут соль?
- Мерку для шубы Сталина снимали с Фефера.
Лозовский нахмурился, соображая, а потом громко, раскатисто захохотал. От восторга даже хлопал себя по ляжкам. Отсмеявшись, предупредил:
- Ты только никому больше об этом не рассказывай. Дальше.
- Спросил, идут ли в среде московской интеллигенции разговоры о возможности создания еврейской республики в Крыму. Я ответил: да. Тема номер три после сводок Совинформбюро и погоды. Поинтересовался, как еврейская общественность относится к этой идее. Я сказал то, что есть: с опаской. Он попросил объяснить почему. Я объяснил. Если русскому сказать, что его облигация выиграла сто тысяч, он сразу побежит в сберкассу. А еврей сядет и начнет думать, что бы это могло означать.
- Он засмеялся? Улыбнулся?
- Нет. У меня создалось впечатление, что в этот день ему было не до смеха. А может, не весь день, а только во время нашего разговора. Потом он спросил: не возникала ли у московской еврейской интеллигенции мысль обратиться в правительство с просьбой о создании Крымской еврейской республики. Я поинтересовался: а она должна возникнуть? Он ответил, что спросил только то, что спросил. Я сказал, что не могу говорить за всю еврейскую интеллигенцию, но у меня самого эта мысль возникла. Он спросил: когда? Я ответил: только что.
- Еще раз, - попросил Лозовский. - Значит, он спросил, не возникала ли у московской еврейской интеллигенции мысль...
- Да. Обратиться в правительство с просьбой о Крыме.
- И ты ответил, что у тебя эта мысль возникла. Что он на это сказал?
Михоэлс пожал плечами:
- Ты будешь смеяться, но ничего. Сидел и молчал. И смотрел на меня. Просто смотрел. Молча. Спокойно. С интересом. Ну, вот как ты сейчас на меня смотришь.
- Выжидающе?
- Пожалуй. Да, выжидающе.
- И чего он дождался?
- Я спросил: если мысль, которая возникла у меня, возникнет и у других, кто должен обратиться в правительство?
- Что он ответил?
- Он сказал, что, насколько ему известно, в СССР есть только одна общественная организация, представляющая интересы советских евреев. Еврейский антифашистский комитет. Я спросил, кому правильнее будет адресовать обращение. Он ответил, что является официальным лицом и не имеет права давать никаких указаний общественным организациям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62