Стройная, сероглазая шатенка – жена оного из директоров банка соседнего городка, приглянулась сразу, едва устроилась работать врачом в медсанчасть их гарнизона.
И случилось это аккурат через три года после ухода жены…
Работая врачом-терапевтом в медсанчасти гарнизона «Южный», Вика прекрасно знала весь состав отряда особого назначения. Проверяя давление и пульс каждому, кто проходил регулярные обследования, она нередко выслушивала комплименты, анекдоты и прочую ерунду. Изредка кому-то отвечала, с кем-то не разговаривала никогда, но, глянув в лицо любому, зашедшему в терапевтический кабинет спецназовцу, вмиг безошибочно вспоминала имя, фамилию, должность и звание.
Ей было около двадцати шести. Девушка неброской, но мягкой красотой и удивительным обаянием привлекала многих. Острый ум и неизменное чувство юмора, позволяли, тем не менее, постоянно блюсти дистанцию, тактично усмирять пыл некоторых отважных и восторженных поклонников из числа рядовых, сержантов и офицеров…
Она долго и внимательно присматривалась к Барклаю. Возможно, актерской или журнальной красотой тот не блистал, но обладал именно той привлекательностью, которая сводит женщин с ума зачастую быстрее и основательнее. Статный, широкоплечий; с короткими, но густыми волосами; с приятным бархатным голосом; с умным взором выразительных, зеленовато-карих глаз. Не раз она любовалась мускулистым загорелым телом, когда офицер, раздетый до пояса, стоял перед ней на очередной комиссии и дышал полной грудью; не раз терялась под его проницательным взглядом…
Будучи много старше ее мужа, Всеволод развелся с женой и засиделся в бобылях, не торопясь исправлять положения. Порой молодая женщина порывалась спросить: отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Не взирая на иерархию и законы субординации, Виктория легко бы задала подобные вопросы кому угодно – ей сошло бы; да и вряд ли игривое любопытство обидело бы кого-то. Но в общении с Барклаем, что-то сдерживало и подавляло привычную смелость.
Увы, далеко не все складывалось в ее жизни. Скольких нервов стоила супругам неудачная беременность Вики. В гарнизоне никто не узнал о трагедии ее семьи. Ни один человек не догадался о беде, кроме Всеволода…
Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Бойцы шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили – подошел срок очередного медицинского освидетельствования… Барклай же, появившись как всегда тихо и молча, привычно уселся на стул, опустил на край стола мускулистую руку с завернутым рукавом камуфляжной куртки и почему-то надолго задержал взгляд на лице врача-терапевта, пока та отсчитывала пульс. Заполняя журнал, Виктория уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся страничка была уже в маленьких мокрых кружочках…
Когда иссякла очередь за дверьми кабинета, подполковник неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.
– Вы же прошли комиссию, Всеволод… – прошептала она, отвернувшись к темному окну.
Он осторожно положил теплую ладонь поверх прохладной женской руки и, погладив, слегка сжал…
Никому она не позволяла прикасаться к себе, но девушка уже достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять – не было в том поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить… Конечно же, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не лез с расспросами, а просто видел и ощущал, как ей плохо.
Через минуту офицер вышел, так и не проронив ни слова.
Медленно повернув голову, Виктория обнаружила лежащий на мокрой журнальной странице первый весенний тюльпанчик. Из-под нежного цветка выглядывала маленькая шоколадка.
Рука еще долго сохраняла теплоту сердца Барклая…
«Да, все правильно… Человек любит и чувствует сердцем, а мозги так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественные процессы. Черт бы их побрал, эти мозги!..» – снова подумал подполковник и попытался растянуть в улыбке опухшие губы.
– Хотелось бы знать, черт побери… – вдруг мечтательно произнес Толик.
– О чем? – вернулся в действительность Барклай.
– Кто у нас Ириной родится, – вздохнул капитан. – Пацан или девчонка…
В другое время командир непременно что-нибудь сказал бы по этому поводу – подбодрил бы, успокоил будущего отца. Но теперь решил воздержаться, промолчал…
В этот миг за дверным проемом каменной лачуги замельтешили чьи-то тени, послышались громкие голоса. Охранники встали с насиженных мест, повесили автоматы на плечи.
Подняли поникшие головы и пленники.
– Выходы по одному! – послав смачный плевок внутрь хибарки, скомандовал самый бойкий чеченец с жиденькой бородкой и в темных очках.
Звякая цепью, офицеры медленно направились к открытой двери. На выходе из каменного сарайчика каждому связывали руки и снимали с ног металлические манжеты. И вскоре троицу пленных, подталкивая в спины, вели к центру бандитского лагеря…
Опять оказавшийся в связке первым, Всеволод выглядел хмурым и злым. Но отнюдь не от предчувствия близкой смерти. Причиной тому служило осознание собственного бессилия перед обстоятельствами. Ведь именно оно – бессилие, является самой страшной мукой для сильных людей. Ничто другое так не страшит и не опустошает их, как понимание своей неспособности изменить грядущие события…
* * *
В глубине обширной, слегка пологой поляны, вокруг которой вытянутой дугой располагался лагерь, уже поджидала толпа рядовых боевиков. Их предводитель – хмурый кавказец с двумя седыми прядками в черной бороде, привычно устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких древесных стволов.
Под одобрительные выкрики и злые усмешки толпы спецназовцев вытолкали на середину.
– Интересно… И каким же способом они нас?.. – проворчал Толик, избегая произносить самое неприятное слово.
– Не терпится узнать? – покривился Барклай и осторожно покосился на лейтенанта.
На том не было лица – бледные губы подрагивали, испуганный взгляд метался по округе… Метался до тех пор, пока не уперся в того фраера в темных очках и с редкими крупными зубами, что живо распоряжался у лачуги. Похоже, и здесь – у места предстоящей казни, роль «дирижера» принадлежала ему.
Редкозубый, беспрестанно поправляя на плече американский пугач – бестолковое в серьезных перестрелках помповое ружье, прошел мимо юного лейтенанта и, остановившись против подполковника, процедил:
– Ты умрешь последним.
– Отчего такая щедрость? – ухмыльнулся в ответ Всеволод.
– Ты же главным был у неверных? – оскалив ряд отвратительных зубов, проявил тот поразительную догадливость. – Вот и посмотришь сначала, как твои люди испускают дух.
– Мы все умрем одинаково – молча. Так что не надейся на спектакль.
Засмеявшись с нарочитой громкостью, бандит обернулся к соратникам и крикнул по-чеченски:
– Героя из себя строит! Сейчас посмотрим на смерть русского героя.
Чеченский язык Барклай понимал неплохо – сказывались годы, проведенные в этой республике.
– Знаешь, абрек, что я тебе скажу на прощание?.. – чуть подавшись вперед, таинственно молвил он.
– Ну? – сверкнули недобрым любопытством черные, маленькие глазки.
– Заряди эту американскую берданку самой крупной картечью и отстрели себе яйца! Чтоб ваши бабы таких уродов больше не рожали.
Моджахед позеленел от ярости и, сорвав с плеча куцее ружьишко, вознамерился угостить пленного прикладом.
– Вахид! – послышался повелительный оклик сидевшего на кожаном седле амира, вероятно не желающего портить отлаженной «театральности» зрелища.
Распорядитель остановился, что-то пробормотал сквозь неровные зубы и послал второй плевок в сторону русских.
Стоявший в центре троицы Терентьев беззвучно ржал…
– Умеешь ты, Барк, теплое словцо людям сказать. Особливо при расставании.
Теперь от усмешки не смог удержаться даже лейтенант. Усмешка хоть и вышла вымученной, да видно подействовало поведение не падавших духом старших товарищей – губы уж не дрожали, взгляд стал осознанным.
– Людям… – проворчал подполковник. – Где ты их тут увидел? Людей-то?..
– Раз такой умный – примешь сметь первым! – прошипел смуглолицый фраер.
По его команде двое боевиков вцепились в одну руку подполковника, двое схватились за другую. Отсоединив его от общей связки, поволокли к ближайшему дереву…
По прошествии нескольких минут Барклай напоминал распятие – не хватало лишь исполинского креста за спиной, да тернового венка на коротко остриженной голове. Правое запястье было накрепко привязано толстыми веревками к стволу старого кряжистого дерева, левое – к упряжи нетерпеливо топтавшегося на месте могучего гнедого жеребца. Рядом с конем, скучая и удерживая повод, стоял одноглазый чеченец преклонного возраста – терпеливо ждал приказа амира.
Все было готово для начала казни.
Араб на миг задумался, припоминая, что говорил своим людям пару дней назад; привстал с седла, мысленно подбирая свежие фразы…
– Братья! Единоверцы! – начал он со своего обычного обращения, но после небольшой паузы, повернул речь в глубокую историю: – Уже через восемнадцать лет после смерти Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), мусульмане, ведомые достопочтенным Са'дом ибн абу Ваккасом, отправились к восточному побережью Китая, где получили разрешение императора поселиться и построить мечеть, которая стоит и по сей день. Тогда мусульманам казалось, что жизнь среди иноверцев не создаст для них неразрушимых проблем. Однако все обернулось иначе…
Терентьев с Кравцом поглядывали на командира, и во взглядах этих смешалось все: ожесточение на горцев за дикие нравы, злость на собственную беспомощность; сочувствие.
Барк стоял широко разведя руки. Битюг нехотя переступал передними ногами, ковыряя копытами землю; и когда мощное тело ненароком отодвигалось слишком далеко, веревка, схваченная одним концом за постромку, а другим за левое предплечье мужчины, натягивалась, норовя вырвать или покалечить сустав. Подполковник морщился от боли и, напрягая мышцы, пытался удержать коня от перемещений…
Путаная, пространная речь местно предводителя завершалась.
Он декларировал последнее воззвание; заученно выкрикивал последний лозунг, как всегда призывающий братьев к смертному бою с неверными…
Наконец, усевшись в распластанное на траве седло, полевой командир привычно кивнул одноглазому конюху.
Тот, что-то пробормотав в ответ, так же привычно шагнул в сторону от приговоренного к смерти; поддернул повод и увлек за собой жеребца.
Всеволод поднатужился, побагровел, пытаясь согнуть в локтях руки…
Но силы были не сопоставимы – раздувая ноздри и фыркая, могучее животное, вероятно не замечая слабого для себя сопротивления, двинулось вперед.
Постромочный ремень, соединяющий веревочное подобие хомута с вальком, съехал до предела назад. Прочная веревка сызнова натянулась струной…
Лейтенант Кравец, будто нутром слыша трещавшие связки командира, порывисто отвернулся и закрыл глаза; Терентьев тяжело дышал, скрежетал зубами и выдавливал ядреные матерные словечки…
И вот, когда уж, казалось, плечи крепкого русского мужика не выдержат, и одна из конечностей вот-вот выскочит из сустава, изрядно окропляя сочную зелень поляны кровью из разорванных артерий, конь внезапно заартачился: ослушавшись одноглазого, остановился.
Красивая голова гнедого жеребца поднялась, настороженно застыла; ноздри и уши пришли в движение…
Пожилой чеченец с черной повязкой на лице удивленно прикрикнул на него, настойчивее потащил вперед…
Но тщетно. Чем-то обеспокоенное животное выполнять чужую волю не торопилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
И случилось это аккурат через три года после ухода жены…
Работая врачом-терапевтом в медсанчасти гарнизона «Южный», Вика прекрасно знала весь состав отряда особого назначения. Проверяя давление и пульс каждому, кто проходил регулярные обследования, она нередко выслушивала комплименты, анекдоты и прочую ерунду. Изредка кому-то отвечала, с кем-то не разговаривала никогда, но, глянув в лицо любому, зашедшему в терапевтический кабинет спецназовцу, вмиг безошибочно вспоминала имя, фамилию, должность и звание.
Ей было около двадцати шести. Девушка неброской, но мягкой красотой и удивительным обаянием привлекала многих. Острый ум и неизменное чувство юмора, позволяли, тем не менее, постоянно блюсти дистанцию, тактично усмирять пыл некоторых отважных и восторженных поклонников из числа рядовых, сержантов и офицеров…
Она долго и внимательно присматривалась к Барклаю. Возможно, актерской или журнальной красотой тот не блистал, но обладал именно той привлекательностью, которая сводит женщин с ума зачастую быстрее и основательнее. Статный, широкоплечий; с короткими, но густыми волосами; с приятным бархатным голосом; с умным взором выразительных, зеленовато-карих глаз. Не раз она любовалась мускулистым загорелым телом, когда офицер, раздетый до пояса, стоял перед ней на очередной комиссии и дышал полной грудью; не раз терялась под его проницательным взглядом…
Будучи много старше ее мужа, Всеволод развелся с женой и засиделся в бобылях, не торопясь исправлять положения. Порой молодая женщина порывалась спросить: отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Не взирая на иерархию и законы субординации, Виктория легко бы задала подобные вопросы кому угодно – ей сошло бы; да и вряд ли игривое любопытство обидело бы кого-то. Но в общении с Барклаем, что-то сдерживало и подавляло привычную смелость.
Увы, далеко не все складывалось в ее жизни. Скольких нервов стоила супругам неудачная беременность Вики. В гарнизоне никто не узнал о трагедии ее семьи. Ни один человек не догадался о беде, кроме Всеволода…
Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Бойцы шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили – подошел срок очередного медицинского освидетельствования… Барклай же, появившись как всегда тихо и молча, привычно уселся на стул, опустил на край стола мускулистую руку с завернутым рукавом камуфляжной куртки и почему-то надолго задержал взгляд на лице врача-терапевта, пока та отсчитывала пульс. Заполняя журнал, Виктория уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся страничка была уже в маленьких мокрых кружочках…
Когда иссякла очередь за дверьми кабинета, подполковник неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.
– Вы же прошли комиссию, Всеволод… – прошептала она, отвернувшись к темному окну.
Он осторожно положил теплую ладонь поверх прохладной женской руки и, погладив, слегка сжал…
Никому она не позволяла прикасаться к себе, но девушка уже достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять – не было в том поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить… Конечно же, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не лез с расспросами, а просто видел и ощущал, как ей плохо.
Через минуту офицер вышел, так и не проронив ни слова.
Медленно повернув голову, Виктория обнаружила лежащий на мокрой журнальной странице первый весенний тюльпанчик. Из-под нежного цветка выглядывала маленькая шоколадка.
Рука еще долго сохраняла теплоту сердца Барклая…
«Да, все правильно… Человек любит и чувствует сердцем, а мозги так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественные процессы. Черт бы их побрал, эти мозги!..» – снова подумал подполковник и попытался растянуть в улыбке опухшие губы.
– Хотелось бы знать, черт побери… – вдруг мечтательно произнес Толик.
– О чем? – вернулся в действительность Барклай.
– Кто у нас Ириной родится, – вздохнул капитан. – Пацан или девчонка…
В другое время командир непременно что-нибудь сказал бы по этому поводу – подбодрил бы, успокоил будущего отца. Но теперь решил воздержаться, промолчал…
В этот миг за дверным проемом каменной лачуги замельтешили чьи-то тени, послышались громкие голоса. Охранники встали с насиженных мест, повесили автоматы на плечи.
Подняли поникшие головы и пленники.
– Выходы по одному! – послав смачный плевок внутрь хибарки, скомандовал самый бойкий чеченец с жиденькой бородкой и в темных очках.
Звякая цепью, офицеры медленно направились к открытой двери. На выходе из каменного сарайчика каждому связывали руки и снимали с ног металлические манжеты. И вскоре троицу пленных, подталкивая в спины, вели к центру бандитского лагеря…
Опять оказавшийся в связке первым, Всеволод выглядел хмурым и злым. Но отнюдь не от предчувствия близкой смерти. Причиной тому служило осознание собственного бессилия перед обстоятельствами. Ведь именно оно – бессилие, является самой страшной мукой для сильных людей. Ничто другое так не страшит и не опустошает их, как понимание своей неспособности изменить грядущие события…
* * *
В глубине обширной, слегка пологой поляны, вокруг которой вытянутой дугой располагался лагерь, уже поджидала толпа рядовых боевиков. Их предводитель – хмурый кавказец с двумя седыми прядками в черной бороде, привычно устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких древесных стволов.
Под одобрительные выкрики и злые усмешки толпы спецназовцев вытолкали на середину.
– Интересно… И каким же способом они нас?.. – проворчал Толик, избегая произносить самое неприятное слово.
– Не терпится узнать? – покривился Барклай и осторожно покосился на лейтенанта.
На том не было лица – бледные губы подрагивали, испуганный взгляд метался по округе… Метался до тех пор, пока не уперся в того фраера в темных очках и с редкими крупными зубами, что живо распоряжался у лачуги. Похоже, и здесь – у места предстоящей казни, роль «дирижера» принадлежала ему.
Редкозубый, беспрестанно поправляя на плече американский пугач – бестолковое в серьезных перестрелках помповое ружье, прошел мимо юного лейтенанта и, остановившись против подполковника, процедил:
– Ты умрешь последним.
– Отчего такая щедрость? – ухмыльнулся в ответ Всеволод.
– Ты же главным был у неверных? – оскалив ряд отвратительных зубов, проявил тот поразительную догадливость. – Вот и посмотришь сначала, как твои люди испускают дух.
– Мы все умрем одинаково – молча. Так что не надейся на спектакль.
Засмеявшись с нарочитой громкостью, бандит обернулся к соратникам и крикнул по-чеченски:
– Героя из себя строит! Сейчас посмотрим на смерть русского героя.
Чеченский язык Барклай понимал неплохо – сказывались годы, проведенные в этой республике.
– Знаешь, абрек, что я тебе скажу на прощание?.. – чуть подавшись вперед, таинственно молвил он.
– Ну? – сверкнули недобрым любопытством черные, маленькие глазки.
– Заряди эту американскую берданку самой крупной картечью и отстрели себе яйца! Чтоб ваши бабы таких уродов больше не рожали.
Моджахед позеленел от ярости и, сорвав с плеча куцее ружьишко, вознамерился угостить пленного прикладом.
– Вахид! – послышался повелительный оклик сидевшего на кожаном седле амира, вероятно не желающего портить отлаженной «театральности» зрелища.
Распорядитель остановился, что-то пробормотал сквозь неровные зубы и послал второй плевок в сторону русских.
Стоявший в центре троицы Терентьев беззвучно ржал…
– Умеешь ты, Барк, теплое словцо людям сказать. Особливо при расставании.
Теперь от усмешки не смог удержаться даже лейтенант. Усмешка хоть и вышла вымученной, да видно подействовало поведение не падавших духом старших товарищей – губы уж не дрожали, взгляд стал осознанным.
– Людям… – проворчал подполковник. – Где ты их тут увидел? Людей-то?..
– Раз такой умный – примешь сметь первым! – прошипел смуглолицый фраер.
По его команде двое боевиков вцепились в одну руку подполковника, двое схватились за другую. Отсоединив его от общей связки, поволокли к ближайшему дереву…
По прошествии нескольких минут Барклай напоминал распятие – не хватало лишь исполинского креста за спиной, да тернового венка на коротко остриженной голове. Правое запястье было накрепко привязано толстыми веревками к стволу старого кряжистого дерева, левое – к упряжи нетерпеливо топтавшегося на месте могучего гнедого жеребца. Рядом с конем, скучая и удерживая повод, стоял одноглазый чеченец преклонного возраста – терпеливо ждал приказа амира.
Все было готово для начала казни.
Араб на миг задумался, припоминая, что говорил своим людям пару дней назад; привстал с седла, мысленно подбирая свежие фразы…
– Братья! Единоверцы! – начал он со своего обычного обращения, но после небольшой паузы, повернул речь в глубокую историю: – Уже через восемнадцать лет после смерти Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), мусульмане, ведомые достопочтенным Са'дом ибн абу Ваккасом, отправились к восточному побережью Китая, где получили разрешение императора поселиться и построить мечеть, которая стоит и по сей день. Тогда мусульманам казалось, что жизнь среди иноверцев не создаст для них неразрушимых проблем. Однако все обернулось иначе…
Терентьев с Кравцом поглядывали на командира, и во взглядах этих смешалось все: ожесточение на горцев за дикие нравы, злость на собственную беспомощность; сочувствие.
Барк стоял широко разведя руки. Битюг нехотя переступал передними ногами, ковыряя копытами землю; и когда мощное тело ненароком отодвигалось слишком далеко, веревка, схваченная одним концом за постромку, а другим за левое предплечье мужчины, натягивалась, норовя вырвать или покалечить сустав. Подполковник морщился от боли и, напрягая мышцы, пытался удержать коня от перемещений…
Путаная, пространная речь местно предводителя завершалась.
Он декларировал последнее воззвание; заученно выкрикивал последний лозунг, как всегда призывающий братьев к смертному бою с неверными…
Наконец, усевшись в распластанное на траве седло, полевой командир привычно кивнул одноглазому конюху.
Тот, что-то пробормотав в ответ, так же привычно шагнул в сторону от приговоренного к смерти; поддернул повод и увлек за собой жеребца.
Всеволод поднатужился, побагровел, пытаясь согнуть в локтях руки…
Но силы были не сопоставимы – раздувая ноздри и фыркая, могучее животное, вероятно не замечая слабого для себя сопротивления, двинулось вперед.
Постромочный ремень, соединяющий веревочное подобие хомута с вальком, съехал до предела назад. Прочная веревка сызнова натянулась струной…
Лейтенант Кравец, будто нутром слыша трещавшие связки командира, порывисто отвернулся и закрыл глаза; Терентьев тяжело дышал, скрежетал зубами и выдавливал ядреные матерные словечки…
И вот, когда уж, казалось, плечи крепкого русского мужика не выдержат, и одна из конечностей вот-вот выскочит из сустава, изрядно окропляя сочную зелень поляны кровью из разорванных артерий, конь внезапно заартачился: ослушавшись одноглазого, остановился.
Красивая голова гнедого жеребца поднялась, настороженно застыла; ноздри и уши пришли в движение…
Пожилой чеченец с черной повязкой на лице удивленно прикрикнул на него, настойчивее потащил вперед…
Но тщетно. Чем-то обеспокоенное животное выполнять чужую волю не торопилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36