Там, на контейнере для льда, аккуратно лежало тело Барби. Ноги и руки отделены от туловища, а само туловище разделено пополам в области талии. Все части аккуратно уложены, обернуты и связаны друг с другом розовой ленточкой. А одна из крошечных ручек Барби держит маленький аксессуар – зеркальце из своей сумочки.
Через какое-то время я закрыл дверцу. Хотелось лечь на пол и прижаться щекой к прохладному линолеуму. Вместо этого я мизинцем подбросил головку Барби. Снова это «тук-тук». Еще раз подбросил. Тук-тук. Э, да у меня новое хобби!
Я оставил куклу в покое и, вернувшись в свое кресло, утонул в подушках и закрыл глаза. Понимаю, что должен бы расстроиться, разозлиться, испугаться, почувствовать себя оскверненным, светиться параноидальной ненавистью и праведным гневом. Ничего подобного. Вместо этого я испытывал… что? Что-то больше похожее на легкое головокружение. Возможно, беспокойство или… или радостное возбуждение?
Теперь, разумеется, не могло быть никаких сомнений в том, кто побывал в моей квартире. Если только я не куплюсь на то, что случайный незнакомец по неизвестным причинам наугад выбрал мою квартиру в качестве идеального места для демонстрации обезглавленной куклы Барби.
Нет. Меня посетил мой любимый художник. Как он меня нашел – не так важно. Совершенно никакого труда не составило бы запомнить номер моей машины в ту ночь на эстакаде. У него было вполне достаточно времени, пока он наблюдал за мной из-за заправочной станции. А потом любой мало-мальски компьютерно грамотный человек может найти мой адрес. А найдя – остается проскользнуть внутрь, внимательно осмотреться и оставить послание.
И вот оно – послание. Голова висит отдельно, части тела сложены на льду в холодильнике, и снова проклятое зеркало. В сочетании с полнейшим отсутствием интереса ко всему остальному в моей квартире все складывается в одно целое.
Только во что? Что он имеет в виду?
Он мог оставить все, что угодно, а мог не оставить ничего. Он мог проткнуть окровавленным мясницким ножом коровье сердце и мой линолеум. Я ему благодарен, что он этого не сделал – какая была бы грязь, – но почему Барби? Если отвлечься от очевидного факта, что кукла символизирует тело последней жертвы, то зачем мне об этом напоминать? И действительно ли это послание более зловещее, чем могло бы быть… или менее? Означает ли оно: «Я слежу за тобой, и я тебя достану»?
Или оно говорит: «Привет! Хочешь, поиграем?»
И я хочу. Конечно, хочу.
Но что же зеркало? Его присутствие теперь приобретает гораздо более глубокий смысл, чем тогда – с грузовиком и гонкой по эстакаде. Теперь оно значит намного больше. Все, до чего я пока додумался, это: «Посмотри на себя». И какой же тут заложен смысл? Для чего мне смотреть на себя? Я не настолько тщеславен, чтобы испытывать от этого восторг; по крайней мере я не полон самомнения о своей физической наружности. И с какой стати мне смотреть на себя, когда на самом деле я хочу увидеть убийцу? То есть зеркало должно иметь какой-то другой смысл, который до меня еще не дошел.
И даже в этом я не мог быть полностью уверен. Вполне вероятно, что реального смысла нет вообще. Мне не хотелось бы так думать о нашем элегантном художнике, но ведь это вполне возможно. Он может иметь в виду все, что угодно: какие-то личные проблемы, безумие, страх… И абсолютно никакой возможности узнать. А значит, нельзя узнать и то, что мне со всем этим делать. Если только я должен что-то делать.
И я сделал выбор, свойственный человеку. Смешно, если подумать: я – и выбор, свойственный человеку. Гарри мог бы гордиться. Чисто по-человечески я решил ничего не делать. Поживем – увидим. Я не буду заявлять о случившемся. В конце концов, о чем заявлять? Ничего не пропало. Мне совершенно нечего сказать официально, кроме разве что: «Капитан Мэттьюз, полагаю, вы должны знать, что кто-то, по-видимому, вломился в мою квартиру и оставил куклу Барби у меня в морозильнике».
Отличный получился бы резонанс. Уверен, слух мгновенно облетел бы весь Департамент. Возможно, сержант Доукс лично занялся бы расследованием и дал бы наконец волю своему таланту к ведению не стесненного условностями допроса. И возможно, меня просто внесли бы в список умственно недееспособных, а вместе со мной и бедняжку Деб, ведь официально дело закрыто, и, даже если его снова открыть, при чем здесь кукла Барби?
Нет, рассказать тут совершенно нечего, во всяком случае ничего, что можно было бы объяснить. Рискуя получить еще одну серию жестоких ударов локтем, я ничего не скажу даже Деборе. По причинам, которые я не решусь начать объяснять даже самому себе, это – личное. И, сохранив личный статус проблемы, у меня больше шансов приблизиться к загадочному посетителю. С целью привлечь его к правосудию. Естественно.
Приняв решение, я почувствовал себя намного легче. Почти что в эйфории. Без понятия, что из этого может получиться, но готов я был к любому варианту. Такое ощущение не покидало меня всю ночь, весь следующий день на работе, пока я готовил лабораторный отчет, успокаивал Деб, крал пончик у Винса Мацуоки. Оно было со мной, пока я ехал домой по радостно-смертоносным вечерним автострадам. Я был в состоянии готовности категории «дзэн» – к любому сюрпризу.
Или я так думал.
Я только успел вернуться к себе в квартиру, развалиться в кресле и расслабиться, как зазвонил телефон. Я не стал ему мешать. Хотелось просто подышать пару минут, в тот момент я не мог думать ни о чем неотложном. Опять же, я ведь выложил почти пятьдесят долларов за автоответчик. Пусть отрабатывает.
Два звонка. Я закрыл глаза. Вдох. Расслабься, старик. Три звонка. Выдох. Автоответчик щелкнул, и зазвучал мой изысканный голос: «Привет, меня сейчас нет дома, но я вам перезвоню сразу же, как только вернусь, если вы оставите сообщение сразу после сигнала. Спасибо».
Какой восхитительный голос! Какое всепроникающее остроумие! Все вместе – великое выступление! И звучит вполне по-человечески. Я горжусь собой. Я сделал еще один вдох, слушая последовавший мелодичный «би-и-ип».
– Привет, это я.
Женский голос. Не Дебора. От раздражения задергалось веко. Почему столько людей начинают свои сообщения с «это я»? Конечно, это ты. Но кто, черт возьми, ты такая? В моем случае диапазон выбора достаточно ограничен. Я знаю, что это не Дебора. И, кажется, не Ла Гэрта, хотя все может быть… Так что осталась…
Рита?
– Ох, извини, я… – произносится на долгом выдохе. – Слушай, Декстер, извини. Я думала, ты мне позвонишь, а когда не позвонил, я решила… – Еще один долгий выдох. – В общем… мне нужно поговорить с тобой. Потому что я поняла… то есть… черт… не мог бы ты… позвонить мне? Если… ну, ты знаешь…
Я не знаю. Совсем. Я даже не уверен, кто это. Действительно Рита?
Еще один долгий вдох.
– Извини, если… – Очень длинная пауза. Два полных вдоха. Глубокий вдох – выдох. Глубокий вдох – резкий выдох. – Пожалуйста, позвони мне, Декстер. Понимаешь…
Долгая пауза. Еще один вдох. Повесила трубку.
Много раз в жизни мне уже казалось, как будто я что-то пропустил, какой-то очень важный ключ к головоломке, который есть у всех, а они об этом даже не подозревают. Обычно я особенно не комплексую, потому что в большинстве случаев все оборачивается изумительно тупым фрагментом вселенской мудрости типа правил игры в бейсбол или как себя вести на первом свидании.
Но иногда мне кажется, будто я прохожу мимо какого-то огромного резервуара неиссякаемой мудрости, средоточия смысла, который мне неведом, а люди чувствуют его настолько глубоко, что им даже не нужно об этом говорить, да они и не смогли бы облечь его в слова.
Сейчас как раз один из таких случаев.
Я понимаю, что должен бы сообразить: на самом деле Рита имеет в виду нечто из ряда вон, ее паузы и запинания должны означать что-то большое и чудесное, понятное существу мужского пола интуитивно. Но у меня нет ни малейшего понятия, что бы это могло быть и как понимать. Подсчитать вдохи? Засечь длительность пауз и перевести цифры в стихи Библии, чтобы разгадать код? Что она хочет мне сказать? И почему, кстати, она вообще пытается что-то мне сказать?
Насколько я понимаю положение вещей, когда я, подчинившись какому-то странному и глупому импульсу, поцеловал Риту, я пересек ту черту, которую мы оба договорились не пересекать. Сделав такое, назад уже не повернешь. В своем роде этот поцелуй явился неким актом убийства. По меньшей мере думать так – уже утешение. Я убил наши осторожные отношения, убил своим влажным языком, просто спихнул со скалы. Бах – и уже мертвец. С тех пор я ни разу даже не вспомнил о Рите. Она просто ушла, ее что-то вытолкнуло из моей жизни, какая-то непостижимая прихоть.
А теперь она звонит мне и записывает мне на забаву свое дыхание.
Зачем? Она что, хочет на мне оторваться? Обругать, ткнуть меня носом в собственную глупость, заставить понять чудовищность нанесенного оскорбления?
Все это уже начало раздражать меня сверх меры. Я мерил шагами квартиру. С какой стати я должен вообще думать о Рите? В настоящий момент у меня есть гораздо более серьезные заботы. Рита – это просто моя борода, дурацкий маскарадный костюм, который я надеваю по выходным, чтобы замаскировать тот факт, что я не такой, как все, что я совсем недавно занимался теми же штуками, которые этот, тоже небезынтересный парень, проделывает сейчас, а я почему-то – нет.
Это ревность, что ли? Разумеется, я не занимаюсь такими делами. Я только недавно закончил. Пока. И я, естественно, не собираюсь больше ими заниматься в ближайшее время. Слишком рискованно. Я еще ничего не приготовил.
И все же…
Я вернулся в кухню и качнул голову Барби. Тук. Тук-тук. По-моему, я что-то чувствую. Игривость? Глубокое и постоянное беспокойство? Профессиональную ревность? Я не мог ответить, а Барби молчит.
Это уже слишком. Банальная, лживая исповедь, осквернение моего уединенного убежища, а теперь еще и Рита? Человеку не вынести столько. Даже такому лжецу, как я. Вдруг я почувствовал себя неустроенным, сбитым с толку, запутавшимся, гиперактивным и безразличным одновременно. Подошел к окну, выглянул наружу. Уже стемнело, далеко над водой в небо поднимался свет, и при виде его откуда-то из глубины донесся тонкий и зловещий голос.
Луна.
Шепот на ухо. Даже не звук, лишь легкое ощущение, будто кто-то произнес мое имя, совсем рядом. Очень близко. Никаких слов вообще, только сухой хруст без голоса, звук без звука, мысль на одном дыхании. Лицо стало горячим, неожиданно я услышал, как дышу. Снова возник голос, его мягкий звук будто дотронулся до моего уха. Я повернулся, хотя и знал, что никого нет, и дело не в ухе, а это мой дорогой внутренний дружок из-за луны и неизвестно из-за чего еще вдруг пришел в себя.
Какая же она толстая и веселая, эта болтунья луна! О, как много ей хочется сказать! И как бы я ни старался объяснить ей, что не тот момент, что слишком рано, что надо еще сделать кое-что другое, очень важное, у нее всегда на все находятся слова. И даже если я уже стою здесь четверть часа и спорю, на самом деле никаких вопросов нет.
Я уже отчаялся, воюя со всеми этими уловками, и когда понял, что у меня ничего не получается, сделал то, что потрясло меня до самого основания. Я позвонил Рите.
– О, Декстер, – проговорила она. – Я… я просто боялась… Спасибо, что позвонил. Я просто…
– Я понимаю, – сказал я, хотя, конечно, ничего не понимал.
– Можем мы… Я не знаю, что ты… Могу я тебя увидеть и просто… Мне правда нужно с тобой поговорить.
– Конечно, – ответил я, и мы договорились встретиться позже у нее, а я все думал: что у Риты могло быть на уме?
Оскорбления? Слезы и обвинения? Ругань во весь голос? Там я буду на чужой территории – можно вляпаться во что угодно.
Я повесил трубку, и почти полчаса все это дело превосходно отвлекало мои мысли, а потом мягкий внутренний голос вновь скользнул в мозг, упорно нашептывая, что сегодняшняя ночь на самом деле будет особой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35